е с 
субсветовой скоростью... И смогла бы узнать, что происходит там, дома, сей-
час, а не одиннадцать лет назад. И можно было бы принимать решения, и до-
стигать соглашения, и делиться информацией. Я могла бы поговорить с дипло-
матами на Чиффеуаре, вы -- с физиками на Хейне, и на то, чтобы идея попала 
из одного мира в другой, не уходила бы жизнь целого поколения... Вы знаете, 
Шевек, я думаю, что эта ваша очень простая вещь могла бы изменить жизнь 
миллиардов людей во всех девяти Известных Мирах. 
	Шевек кивнул. Кенг продолжала: 
	-- Стала бы возможна лига миров. Федерация. Нас разделяли эти годы, 
эти десятилетия, проходящие между уходом и приходом, между вопросом и от-
ветом. Это так, словно вы изобрели человеческую речь! Мы сможем разговари-
вать... наконец-то мы сможем разговаривать друг с другом. 
	-- И что вы будете говорить? 
	Шевек сказал это с горечью, удивившей и испугавшей Кенг. Она взгля-
нула на него и ничего не ответила. 
	Он наклонился в кресле вперед и страдальчески потер лоб. 
	-- Послушайте,-- сказал он,-- я должен вам объяснить, почему я пришел 
к вам, и почему я прилетел на эту планету. Я сделал это ради идеи. Понимаете, 
на Анарресе мы сами себя отрезали от всех. Мы не разговариваем с другими на-
родами, с остальным человечеством. Там я не мог закончить свою работу. А ес-
ли бы даже и смог, то она была бы им не нужна, они не понимали, какая от нее 
польза. Поэтому я прилетел сюда. Здесь есть то, что мне нужно -- возможность 
разговаривать, возможность делиться, эксперимент в Лаборатории Света, ко-
торый доказывает не то, что должен доказать, книга по Теории Относительно-
сти из другой солнечной системы, стимул, который мне нужен... И вот, наконец, 
я закончил эту работу. Она еще не написана, но у меня есть формулы и доказа-
тельства, работа сделана... Но для меня важны не только те идеи, что у меня в 
голове. Мое общество -- это тоже идея. Она меня создала. Идея свободы, изме-
нения, людской солидарности -- важная идея. И хотя я был очень туп, я в конце 
концов понял, что, разрабатывая одну из них, занимаясь физикой, я предаю 
другую. Я позволяю собственникам купить у меня истину. 
	-- Но что же еще вы могли сделать, Шевек? 
	-- Разве продаже нет альтернативы? Разве нет такой вещи, как дар? 
	-- Есть... 
	-- Вы понимаете, что я хочу отдать это вам -- и Хейну, и другим мирам -
- и странам Урраса? Но вам всем! Чтобы один из вас не смог, как хочет сделать 
А-Ио, использовать это, чтобы получить власть над остальными, чтобы стать 
богаче или выиграть еще больше войн. Чтобы вы могли использовать истину 
только для общего блага, а не для своей личной выгоды. 
	-- В конечном счете истина обычно ставит на своем и служит только об-
щему благу,-- сказала Кенг. 
	-- В конечном счете -- да; но я не согласен ждать конца. У меня только 
одна жизнь, и я не намерен тратить ее на то, чтобы жадничать, и спекулиро-
вать, и лгать. Я не хочу служить никакому хозяину. 
	Спокойствие Кенг было сейчас гораздо более насильственным, принуж-
денным, чем в начале их разговора. Сила личности Шевека, не сдерживаемая 
никакой застенчивостью, никакими соображениями самозащиты, была огром-
ной. Кенг была потрясена им и смотрела на него с сочувствием и не без почти-
тельного страха. 
	-- Какое же оно,-- сказала она,-- каким же оно может быть, это обще-
ство, создавшее вас? Я слышала, как вы говорили об Анарресе там, на площа-
ди, и плакала, слушая вас, но по-настоящему я вам не поверила. Люди всегда 
так говорят о своей родине, о покинутой ими стране... Но вы -- не такой, как 
другие. В вас есть какое-то отличие. 
	-- Отличие -- в идее,-- ответил он.-- Я приехал сюда и ради этой идеи то-
же. Ради Анарреса. Раз мой народ отказывается смотреть наружу, я подумал, 
что смогу сделать так, чтобы другие посмотрели на нас. Я думал, что будет луч-
ше не отгораживаться стеной, а быть обществом среди других обществ, одним 
миром из многих, давать и брать. Но в этом я был не прав -- совершенно не 
прав. 
	-- Почему? Ведь... 
	-- Потому что на Уррасе нет ничего, ничего, что нужно нам, анаррести. 
Сто семьдесят лет назад мы ушли с пустыми руками -- и были правы. Мы не 
взяли ничего. Потому что здесь нет ничего, кроме государств и их оружия, бо-
гачей и их лжи, и бедняков и их нищеты и страданий. На Уррасе невозможно 
поступать правильно, с чистым сердцем. Что бы человек ни пытался сделать -- 
во всем замешана выгода; и страх потери, и жажда власти. Человек не может ни 
с кем поздороваться, не зная, кто из них двоих "выше" другого, или не стараясь 
доказать это. Человек не может поступать с другими людьми, как брат, он дол-
жен манипулировать ими, или командовать ими, или подчиняться им, или об-
манывать их. Человеку нельзя коснуться другого человека, но они не оставляют 
его в покое. Свободы нет. Уррас -- коробка, пакет с красивой оберткой -- синим 
небом, лугами, лесами, большими городами. И вот ты открываешь коробку -- и 
что же в ней? Черный подвал, полный пыли, и мертвый человек. Человек, кото-
рому отстрелили руку, потому что он протянул ее другим. Я наконец побывал в 
аду. Десар был прав: это Уррас; ад -- это Уррас. 
	Несмотря на всю странность, он говорил просто, с каким-то смирением, 
и снова Посол Терры смотрела на него со сдержанным, но сочувственным удив-
лением, словно не имела понятия, как отнестись к этой простоте. 
	-- Мы здесь оба -- инопланетяне, Шевек,-- сказала она наконец.-- Я -- с 
планеты, гораздо более удаленной и в пространстве, и во времени. Но я начи-
наю думать, что мне Уррас гораздо менее чужд, чем вам... Давайте, я расскажу 
вам, каким этот мир кажется мне. Для меня и для всех моих сопланетян -- тер-
рийцев, видевших эту планету, Уррас -- самый добрый, самый разнообразный, 
самый прекрасный из всех обитаемых миров. Это мир, который настолько бли-
зок к раю, насколько это вообще возможно. 
	Она посмотрела на Шевека спокойно и проницательно; он ничего не 
ответил. 
	-- Я знаю, что он полон зла, полон человеческой несправедливости, жад-
ности, безумия, расточительности. Но он полон также и добра, и красоты, жиз-
ненной силы, достижений. Он такой, каким и должен быть мир! Он -- живой, 
потрясающе живой, и, несмотря на все зло, которого здесь так много, в нем жи-
ва надежда. Разве это не правда? 
	Шевек кивнул. 
	-- Ну, а вы, человек из мира, который я не в состоянии даже представить 
себе, вы, видящий в моем рае -- ад, вы хотите спросить меня, каков же тогда мой 
мир? 
	Шевек внимательно смотрел на нее, не отводя светлых глаз, и молчал. 
	-- Мой мир, моя Земля -- руина. Планета, погубленная человеческим ро-
дом. Мы размножались, и жрали, и дрались, пока не уничтожили все, а когда 
ничего не осталось, мы умерли. Мы не управляли ни своими аппетитами, ни 
своим стремлением к насилию; мы не приспосабливались. Мы уничтожили са-
мих себя. Но сначала мы уничтожили свою планету. На моей земле не осталось 
лесов. Воздух -- серый, небо -- серое, всегда жарко. На ней можно жить, она все 
еще пригодна для обитания -- но не так, как эта планета. Это -- живой мир, гар-
мония. Мой мир -- диссонанс. Вы, одониане, избрали пустыню; мы, террийцы, 
пустыню создали... Мы там выживаем, как вы. Люди там выносливы! Нас те-
перь почти пол-миллиарда. А когда-то было десять миллиардов. До сих пор 
всюду можно увидеть остатки старых городов. Кости и кирпич превращаются в 
пыль, а кусочки пластмассы -- никогда; они тоже умеют приспосабливаться. 
Как вид, как социальный вид мы не выдержали экзамен. 
	Сейчас мы здесь и общаемся на равных с другими человеческими обще-
ствами на других планетах только благодаря милосердию хейнитов. Они приле-
тели; они пришли к нам на помощь. Они построили космические корабли и от-
дали их нам, чтобы мы могли покинуть свою загубленную планету. Они обра-
щаются с нами ласково, доброжелательно, как сильный человек с больным. Они 
очень странный народ, эти хейниты; древнее всех нас; бесконечно великодуш-
ные. Они -- альтруисты. Ими движет сознание вины, которую мы, несмотря на 
все наши преступления, даже не понимаем. Я думаю, во всем, что они делают, 
ими движет прошлое, их бесконечное прошлое. Ну, вот, мы спасли все, что мож-
но было спасти, и создали на Терре, на развалинах, какое-то подобие жизни 
единственным возможным способом: путем тотальной централизации. Полный 
контроль над использованием каждого акра земли, каждого обломка металла, 
каждой унции топлива. Тотальное нормирование, контроль рождаемости, эвта-
назия, всеобщая мобилизация на необходимые работы. Полнейшее подчинение 
каждой отдельной жизни общей цели -- выживанию всего вида. К тому време-
ни, как прилетели хейниты, мы сумели добиться как раз этого. Они принесли 
нам... чуть больше надежды. Не на много больше. Мы пережили ее... Мы можем 
только смотреть снаружи на этот великолепный мир, на это полное жизненных 
сил общество, на этот Уррас, на этот рай. Мы способны только восхищаться 
им и, пожалуй, чуть-чуть ему завидовать. Не сильно. 
	-- Вы слышали, что я рассказывал об Анарресе... что значил бы для вас 
такой Анаррес, Кенг? 
	-- Ничего. Ничего, Шевек. Мы сами лишили себя шансов на Анаррес 
много веков назад, задолго до того, как он возник. 
	Шевек встал и подошел к окну, одной из длинных горизонтальных ще-
лей, служивших окнами в этой башне. Под окном в стене была ниша со ступень-
кой, куда мог встать лучник, чтобы смотреть вниз и целиться в нападающих у 
ворот. Если не вставать на ступеньку, в окно можно было увидеть только зали-
тое солнцем, подернутое легкой дымкой небо. Шевек стоял под окном и смотрел 
на небо, свет наполнял его глаза. 
	-- Вы не понимаете, что такое время,-- сказал он.-- Вы говорите, что 
прошлое ушло, будущее не реально, ничто не изменяется, надежды нет. Вы ду-
маете, что Анаррес -- это будущее, которого невозможно достичь, потому что 
невозможно изменить ваше прошлое. Значит, нет ничего, кроме настоящего, 
этого Урраса, этого богатого, реального, прочного сиюминутного настоящего. 
И вы думаете, что это -- что-то, чем можно владеть! Вы чуть-чуть завидуете 
ему. Вы думаете, что хотели бы иметь это. Но, вы знаете, оно ведь не реально. 
Оно не прочно, не устойчиво -- как и все вообще. Все изменяется, изменяется. 
Нельзя иметь ничего... И менее всего можно иметь настоящее -- если вместе с 
ним вы не примете прошлое и будущее. Не только прошлое, но и будущее; не 
только будущее, но и прошлое! Потому что они -- реальны: только их реаль-
ность делает реальным настоящее. Вы не сможете стать такими, как Уррас, и 
даже понять Уррас, если не примете реальность, прочную, выдержавшую про-
верку временем -- реальность Анарреса. Вы не верите в мое существование, хотя 
я стою рядом с вами, в этой комнате, в эту минуту... Мой народ прав, а я был не 
прав вот в чем: мы не можем придти к вам. Вы нам не позволите. Вы не верите в 
изменения, в эволюцию. Вы предпочтете лучше уничтожить нас, чем признать 
нашу реальность... чем признать, что надежда есть! Мы не можем придти к вам. 
Мы можем только ждать, чтобы вы пришли к нам. 
	Кенг сидела с удивленным, задумчивым и, пожалуй, несколько расте-
рянным лицом. 
	-- Я не понимаю... не понимаю,-- сказала она наконец.-- Вы -- как кто-то 
из нашего собственного прошлого, из древних идеалистов, одержимых видения-
ми свободы; и все же я понимаю вас, словно вы пытались рассказать мне о гря-
дущем; и все же, как вы говорите, вы находитесь здесь, сейчас!... 
	Она не утратила своей проницательности. Вскоре она спросила: 
	-- Так зачем же вы пришли ко мне, Шевек? 
	-- О, чтобы отдать вам эту идею. Мою теорию, знаете ли. Чтобы она не 
стала собственностью иотийцев -- капиталовложением или оружием. Если вы 
согласитесь, то проще всего будет передать эти формулы по радио, дать их фи-
зикам всей этой планеты, и хейнитам, и другим мирам. Вы согласны сделать 
это? 
	-- Более, чем согласны. 
	-- Это будет всего несколько страниц. Доказательства и некоторые след-
ствия заняли бы больше времени, но это можно и потом, и если я не смогу их 
разрабатывать, этим смогут заняться другие. 
	-- Но что вы будете делать потом? Вы намерены вернуться в Нио? В го-
роде теперь тихо, во всяком случае, с виду; восстание, кажется, подавлено, во 
всяком случае, в данный момент; но боюсь, что правительство считает вас од-
ним из повстанцев. Есть, конечно, Ту... 
	-- Нет, я не хочу туда. Я не альтруист! Я мог бы улететь домой, если бы 
вы помогли мне и в этом. Может быть, даже и иотийцы согласились бы отпра-
вить меня домой. Я думаю, это было бы вполне логично: заставить меня исчез-
нуть, отрицать мое существование. Конечно, они могут счесть, что легче убить 
меня или на всю жизнь посадить в тюрьму. Я пока еще не хочу умирать, а уми-
рать здесь, в аду, я вообще не желаю. Куда отправляется душа человека, если он 
умирает в аду? -- Шевек засмеялся; к нему вернулась вся его мягкость в обраще-
нии.-- Но если бы вы смогли отослать меня домой, им бы, я думаю, стало легче 
на душе. Из мертвых анархистов, знаете ли, получаются мученики, которые 
продолжают жить веками. А отсутствующих можно забыть. 
	-- А я-то думала, что знаю, что такое "реализм",-- сказала Кенг. Она 
улыбалась, но улыбаться ей было нелегко. 
	-- Как вы можете это знать, если не знаете, что такое надежда! 
	-- Не судите нас слишком сурово, Шевек. 
	-- Я вас вообще не сужу. Я только прошу вашей помощи -- в ответ на 
которую мне нечего вам дать. 
	-- Нечего? Вы называете свою Теорию "ничем"? 
	-- Положите ее на одну чашу весов, а на вторую -- свободу духа одного-
единственного человека,-- сказал он, обернувшись к ней,-- и что перетянет? Вы 
можете сказать? Я -- нет. 
 
 
 
Глава двенадцатая 
 
АНАРРЕС 
 
 
	-- Я хочу внести на обсуждение от Синдиката Инициативы один про-
ект,-- сказал Бедап.-- Как вы знаете, мы около двадцати декад держали радио-
связь с Уррасом... 
	-- Вопреки рекомендации этого совета, и Федерации Обороны, и резуль-
татам голосования данного Списка! 
	-- Да,-- сказал Бедап, меряя взглядам говорящего, но не протестуя про-
тив того, что его перебили. На собраниях КПР не было правил парламентской 
процедуры. Иногда перебивающих было больше, чем выступающих. По сравне-
нию с совещанием какой-нибудь комиссии, которое хорошо ведет председатель, 
этот процесс выглядел, как кусок сырого мяса по сравнению с монтажной схе-
мой. Однако, на своем месте -- внутри живого животного -- сырое мясо функци-
онирует лучше, чем функционировала бы монтажная схема. 
	Бедап давно знал всех своих противников в Совете по Импорту-Экспор-
ту; он уже три года ходил сюда и воевал с ними. Этот был новый, молодой па-
рень, наверно, внесенный в Список КПР по жребию. Бедап доброжелательно 
оглядел его и продолжал: 
	-- Не будем возобновлять старые ссоры, ладно? Я предлагаю новую. Мы 
получили от одной группы на Уррасе интересное предложение. Оно поступило 
на длине волны, используемой иотийцами, с которыми мы поддерживаем связь, 
но не в назначенное для сеанса время, и сигнал был слабый. Послали его, по-ви-
димому, из страны под названием Бенбили, а не из А-Ио. Эта группа называет 
себя "Одонианское Общество". Как мы поняли, это -- одониане послепереселен-
ческого периода, которые существуют, ухитряясь каким-то образом обойти ур-
расские законы и правительства. Они обращались к "братьям на Анарресе". Вы 
можете прочесть их обращение в бюллетене Синдиката, оно интересно. Они 
спрашивают, не разрешим ли мы им послать людей сюда. 
	-- Послать людей сюда? Пустить сюда уррасти? Шпионов?... 
	-- Нет, поселенцев. 
	-- Они хотят возобновить Заселение, да, Бедап? 
	-- Они говорят, что их правительство преследует их, и что они надеются 
на... 
	-- Возобновить Заселение! Пускать сюда каждого спекулянта, который 
называет себя одонианином? 
	Трудно было бы дать полную запись дебатов в каком-либо из админи-
стративных органов Анарреса; все происходило очень быстро, говорили сразу 
по несколько человек, особенно долго никто не выступал, было много сарказ-
ма, многое не говорилось вслух; тон был эмоциональным, когда переходили на 
личности -- нередко яростным; наступал конец, но заключительных выводов не 
было. Это было, как спор между братьями или между мыслями в нерешитель-
ном мозгу. 
	-- Если мы разрешим этим так называемым одонианам заявиться сюда, 
как они предполагают сюда попасть? 
	Это сказала противница, которой Бедап очень боялся, хладнокровная, 
умная женщина по имени Рулаг. Весь год она была его самым умным врагом в 
этом совете. Бедап взглянул на Шевека, который впервые пришел на совет, что-
бы обратить его внимание на нее. Кто-то сказал Бедапу, что Рулаг -- инженер; 
и он действительно нашел в ней свойственные инженерам ясность и прагматич-
ность мысли в сочетании с ненавистью технаря ко всему сложному и нестандар-
тному. Она возражала против всего, что выдвигалось Синдикатом Инициати-
вы, в том числе против права Синдиката на существование. Ее аргументы всег-
да были вескими, и Бедап уважал ее. Порой, когда она говорила о том, как си-
лен Уррас и как опасно вести переговоры с сильным с позиции слабости, он ве-
рил ей. 
	Потому что иногда у Бедапа в глубине души появлялись сомнения, не 
пустили ли они с Шевеком в ход неуправляемую цепь событий, когда зимой 68-
го года встретились, чтобы обсудить, каким образом физик, которому не дают 
опубликовать работу, мог бы все-таки ее напечатать и ознакомить с ней физи-
ков на Уррасе. Когда они, наконец, установили радиосвязь, желание уррасти 
разговаривать, обмениваться информацией оказалось сильнее, чем они предпо-
лагали; а когда они напечатали отчеты об этих разговорах, оппозиция на 
Анарресе оказалась куда более яростной, чем они ожидали. Люди на обеих пла-
нетах уделяли им столько внимания, что им стало довольно неуютно. Когда 
враг с энтузиазмом обнимает тебя, а твои земляки тебя яростно отвергают, 
трудно не призадуматься -- а не предатель ли ты, на самом-то деле? 
	-- Я думаю, они прилетели бы на одном из грузовых планетолетов,-- от-
ветил он.-- Как добрые одониане, попросились бы, чтобы их подвезли. Если их 
правительство или Совет Правительств Планеты разрешат. Но разрешат ли? 
Пойдут ли архисты навстречу анархистам? Вот что я хотел бы выяснить. Если 
бы мы пригласили маленькую группу этих людей -- человек шесть-восемь -- что 
бы произошло на том конце? 
	-- Похвальная любознательность,-- сказала Рулаг.-- Конечно, если бы 
мы знали, как именно все это происходит на Уррасе, мы бы лучше понимали 
опасность. Но опасность заключается как раз в самом процессе. 
	Она встала; это означало, что ее выступление не ограничится одной-
двумя фразами. Бедап поморщился и опять взглянул на сидевшего рядом с ним 
Шевека. 
	-- Этой -- опасайся,-- пробормотал он. Шевек ничего не ответил; но на 
собраниях он обычно вообще вел себя сдержанно и застенчиво, и никакого тол-
ку от него не было, если только что-то не задевало его глубоко, а в этих случаях 
он оказывался удивительно хорошим оратором. Он сидел и смотрел вниз, на 
свои руки. Но Бедап заметил, что, когда Рулаг говорила, она обращалась к не-
му, но то и дело поглядывала на Шевека. 
	-- Ваш Синдикат Инициативы,-- сказала она, подчеркнув местоимение,-
- построил передатчик, стал вести передачи на Уррас и принимать их передачи 
и публиковать эти переговоры. Все это вы делали вопреки рекомендациям боль-
шинства КПР и усиливающимся протестам всего Братства. Никакие меры ни 
против вашей аппаратуры, ни против вас самих до сих пор не приняты, глав-
ным образом, как я полагаю, потому, что мы, одониане, отвыкли от самой мыс-
ли о том, что кто-то может избрать курс, приносящий вред другим, и упорство-
вать в этом, невзирая на рекомендации и протесты. Это -- редкий случай. Ар-
хистские критики всегда предсказывали, что в обществе, не имеющем законов, 
люди будут вести себя с полной безответственностью. По существу, вы -- пер-
вые из нас, кто стал себя вести именно так. Я не собираюсь опять подробно го-
ворить о том, к