ьми. 
	Эфор стоял и молчал. Быть может, только его многолетняя привычка 
слуги повиноваться хозяину заставила его наконец кивнуть и прошептать: 
	-- Туио Маэдда, вам его надо. В Шутливом Переулке, в Старом Городе. 
Бакалейная лавка. 
	-- Паэ говорит, что мне запрещается покидать университетский горо-
док. Если они увидят, что я сажусь в поезд, они могут меня остановить. 
	-- Может, такси,-- сказал Эфор.-- Я вам вызываю, вы спускаетесь по лес-
тнице. Я знаю на стоянке Каэ Оимона. Он соображает. Но не знаю. 
	-- Хорошо. Прямо сейчас. Паэ только что был здесь, видел меня, он ду-
мает, что я сижу дома, потому что болен. Сколько времени? 
	-- Половина восьмого. 
	-- Если я уйду сейчас, у меня будет целая ночь, чтобы найти, куда мне 
идти. Вызывайте такси, Эфор. 
	-- Я соберу вам чемодан, господин... 
	-- Чемодан с чем? 
	-- Вам будет нужна одежда... 
	-- На мне есть одежда! Дальше? 
	-- Вы же не можете уйти без ничего,-- запротестовал Эфор; это больше 
всего встревожило и напугало его.-- У вас есть деньги? 
	-- А... да. Это мне нужно взять. 
	Шевек уже рвался в путь; Эфор почесал голову и с угрюмым и мрачным 
видом отправился в холл, к телефону, вызывать такси. Вернувшись, он увидел, 
что Шевек уже сидит в куртке за дверью холла и ждет. 
	-- Идите вниз,-- неохотно сказал Эфор.-- Каэ через пять минут у черного 
хода. Скажите ему ехать по Лесному Проезду, там нет контрольного пункта, не 
то, что у главных ворот. Через ворота не езжайте, там точно остановят. 
	-- Вам попадет за это, Эфор? 
	Оба они говорили шепотом. 
	-- Я не знаю про вас, что нету. Утром говорю, вы еще не встали. Спите. 
На сколько-то времени задержу их. 
	Шевек взял его за плечи, обнял, пожал ему руку. 
	-- Спасибо тебе, Эфор! 
	-- Счастливо вам,-- в полной растерянности ответил слуга. Шевека уже 
не было. 
 
 
	День, проведенный Шевеком с Вэйей, обошелся ему дорого -- почти во 
все его наличные деньги, а на поездку на такси до Нио ушло еще десять единиц. 
Шевек вышел на узловой станции метро и с помощью карты добрался на метро 
до Старого Города. Поднявшись из просторной мраморной станции на улицу, 
он растерялся. Она была нисколько не похожа на улицы Нио-Эссейя. 
	Шел мелкий дождь, затуманивавший воздух, и было совсем темно; ули-
ца не освещалась. Фонарные столбы стояли, но фонари то ли не были включе-
ны, то ли были разбиты. Там и сям сквозь щели ставен пробивались лучи жел-
того света. Немного подальше из открытой двери, возле которой стояла кучка 
громко разговаривающих мужчин, лился свет. Тротуар, жирно блестящий от 
дождя, был усыпан обрывками бумаги и отбросами. Витрины магазинов, на-
сколько Шевеку удалось разглядеть, были низкие, и все были закрыты тяжелы-
ми металлическими или деревянными ставнями, кроме одной, которая выгорела 
во время пожара и теперь зияла чернотой и пустотой, а в рамах ее еще торчали 
осколки стекла. Прохожие немыми торопливыми тенями скользили мимо. 
	Позади Шевека по ступеням поднималась какая-то старуха, и он обер-
нулся к ней, чтобы спросить дорогу. В свете желтого фонаря он увидел ее лицо, 
бледное, морщинистое, с мертвыми, враждебными, усталыми глазами. В ушах у 
нее болтались большие стеклянные серьги. Она одолевала лестницу с трудом, 
сгорбившись то ли от усталости, то ли от артрита, то ли от какой-то деформа-
ции позвоночника. Но она не была старухой, как ему показалось сначала; ей не 
было и тридцати лет. 
	-- Вы не скажете, где Шутливый Переулок? -- заикаясь, спросил он у нее. 
Она безразлично взглянула на него, добравшись до конца лестницы, ускорила 
шаг и, не ответив ни слова, пошла дальше. 
	Шевек пошел по улице наугад. Возбуждение от внезапного решения и 
бегства из Иеу-Эуна перешло в смутную тревогу, в ощущение, что его гонят ку-
да-то, что за ним охотятся, Кучку мужчин у открытой двери он обошел сторо-
ной -- инстинкт подсказал ему, что одинокому прохожему не следует подходить 
к таким компаниям. Увидев, что впереди его идет мужчина, тоже один, он до-
гнал его и повторил свой вопрос. Мужчина ответил: 
	-- Не знаю,-- и свернул в сторону. 
	Ничего не поделаешь, надо было идти вперед. Шевек подошел к пере-
крестку; поперечная улица, освещенная несколько лучше, в обоих направлениях 
уходила в туманный дождь, вся в тусклых, мрачных, безвкусных светящихся вы-
весках и рекламах. На ней было множество винных лавок и ломбардов; часть из 
них была еще открыта. На этой улице было довольно много народа; люди тол-
кались, спешили мимо питейных заведений, входили в них, выходили. Прямо на 
улице, в сточной канаве, под дождем, укутав голову курткой, лежал человек -- 
не то спящий, не то больной, не то мертвый... Шевек с ужасом, не отрываясь, 
смотрел на него и на всех остальных, проходивших мимо, не глядя. 
	Так он и стоял, словно парализованный, пока кто-то не остановился ря-
дом с ним и не заглянул снизу вверх ему в лицо; это был низкорослый, небри-
тый мужчина лет пятидесяти-шестидесяти с искривленной шеей, воспаленными 
веками и беззубым, смеющимся ртом. Он стоял и заливался идиотским смехом, 
трясущейся рукой показывая на большого, перепуганного человека. 
	-- Откуда у тебя столько волос, а? А? Столько волос, откуда у тебя 
столько волос? -- бормотал он. 
	-- Вы... вы не скажете, как пройти в Шутливый Переулок? 
	-- В Шутливый? -- ага, я и сам шучу, шутить-то шучу, а вот за выпивку 
не заплачу, потому как нечем. А у тебя не найдется ли синенькой, чтоб выпить 
рюмочку в такую холодную ночь? Уж наверно, есть у тебя синенькая-то. 
	Он подошел ближе. Шевек увидел раскрытую ладонь, но не понял и по-
пятился. 
	-- Да ладно тебе, мужик, шуток, что ль, не понимаешь, мне ж только од-
ну синенькую,-- бормотал старик, не угрожая и не умоляя, машинально, так и 
не закрыв бессмысленно ухмыляющегося рта и протягивая руку. 
	Шевек понял. Он порылся в кармане, нашел остаток денег, сунул их в 
руку нищего и, похолодев от страха,-- страха не за себя,-- протиснулся мимо 
старика, который все еще что-то бормотал и пытался ухватить его за куртку, и 
кинулся к ближайшей открытой двери. Над ней была вывеска: "Ломбард и 
Торговля Подержанными Вещами -- Самые Выгодные Цены". Внутри, между 
стойками с поношенными куртками, обувью, шалями, старыми инструментами, 
разбитыми лампами, разрозненной посудой, старыми канистрами, ложками, 
бусами, сломанной мебелью и другим хламом, причем на каждом предмете была 
этикетка с ценой, он остановился, стараясь взять себя в руки. 
	-- Ищете что-нибудь? 
	Шевек еще раз повторил свой вопрос. 
	Владелец лавки, смуглый, высокий, ростом с Шевека, но сутулый и ху-
дой, смерил его взглядом. 
	-- А вам зачем туда? 
	-- Я ищу одного человека, который там живет. 
	-- Сами-то откуда? 
	-- Мне нужно попасть на эту улицу, Шутливый Переулок. Это далеко 
отсюда? 
	-- Сами-то вы откуда? 
	-- Я с Анарреса, с Луны,-- раздраженно сказал Шевек.-- Мне нужно в 
Шутливый Переулок, сейчас, сегодня вечером. 
	-- Так вы и есть он? Тот самый ученый? А здесь-то какого черта делаете? 
	-- Убегаю от полиции! Вы хотите сказать им, что я здесь, или поможете 
мне? 
	-- Ах, чтоб меня...-- сказал лавочник.-- Чтоб меня... Слушайте...-- Он за-
мялся, хотел было что-то сказать, потом собрался сказать что-то другое, потом 
сказал: 
	-- Идите-ка вы отсюда,-- и, даже не запнувшись, хотя было ясно видно, 
что он решительно передумал, продолжил: 
	-- Ладно. Я закрываюсь. Отведу вас туда. Погодите. Черт возьми! 
	Он ушел в свою заднюю комнату, повозился там, выключил свет, вышел 
с Шевеком из лавки, запер металлические ставни, запер дверь на висячий замок 
и, бросив: -- Пошли! -- быстро зашагал. 
	Они прошли двадцать или тридцать кварталов, все углубляясь в лаби-
ринт кривых улочек и переулочков, в самое сердце Старого Города. В неровно 
освещенной тьме мягко падал мелкий, как изморось, дождь, усиливая запахи 
гнили, мокрого камня и мокрого металла. Они свернули в неосвещенный, без 
таблички с названием, проулок между высокими старыми доходными домами, 
нижние этажи которых были заняты главным образом магазинами. Проводник 
Шевека остановился и постучал в закрытое ставнями окно одного из таких ма-
газинов: "В. Маэдда. Изысканные Бакалейные Товары". Дверь открылась очень 
не скоро. Хозяин ломбарда посовещался с человеком за дверью, потом сделал 
знак Шевеку, и они оба вошли. Их впустила девушка. 
	-- Туио у себя в кабинете, проходите,-- сказала она, снизу вверх глядя в 
лицо Шевека в слабом свете из коридора в глубине дома.-- Вы -- он? -- Ее голос 
был слабым и настойчивым; она странно улыбалась.-- Вы правда -- он? 
	Туио Маэдда оказался смуглым мужчиной сорока с лишним лет, с уста-
лым умным лицом. Когда они вошли, он закрыл конторскую книгу, куда что-то 
записывал, и быстро встал. Он поздоровался с хозяином ломбарда, назвав его 
по имени, но не отрывал глаз от Шевека. 
	-- Туио, он приходит ко мне в лавку, спрашивает дорогу сюда. Говорит, 
он -- этот... знаешь... ну, который с Анарреса. 
	-- Это ведь так и есть, правда? -- медленно проговорил Маэдда,-- вы -- 
Шевек. Что вы здесь делаете? -- Он в упор смотрел на Шевека испуганными, си-
яющими глазами. 
	-- Ищу помощи. 
	-- Кто послал вас ко мне? 
	-- Первый же, кого я спросил. Я не знаю, кто он такой. Я спросил его, 
куда мне пойти, он сказал, что к вам. 
	-- Кто-нибудь еще знает, что вы здесь? 
	-- Они не знают, что я ушел. Завтра узнают. 
	-- Сходи за Ремеиви! -- велел Туио девушке.-- Садитесь, г-н Шевек. И 
расскажите-ка мне, что происходит. 
	Шевек опустился на деревянный стул, но куртку не расстегнул. Он так 
устал, что его трясло. 
	-- Я убежал,-- сказал он.-- Из Университета, из тюрьмы. Я не знаю, куда 
идти. Может быть, здесь только тюрьмы. Я пришел сюда, потому что они гово-
рят о низших классах, о рабочих классах, и я подумал: похоже, что это -- мои 
люди. Люди, которые, может быть, помогают друг другу. 
	-- Какой помощи вы ждете? 
	Шевек сделал усилие, чтобы взять себя в руки. Он оглядел маленький, 
заваленный бумагами кабинет, перевел взгляд на Маэдду. 
	-- У меня есть что-то, что им нужно,-- сказал он.-- Идея. Научная тео-
рия. Я прилетел сюда с Анарреса, так как думал, что здесь смогу сделать эту ра-
боту и опубликовать ее. Я не понимал, что здесь идеи -- собственность государ-
ства. Я не работаю ни на какие государства. Я не могу брать деньги и вещи, ко-
торые они мне дают. Я хочу вырваться от них. Но я не могу улететь домой. По-
этому я пришел сюда. Вам не нужна моя наука, и, может быть, вы тоже не лю-
бите ваше правительство. 
	Маэдда улыбнулся. 
	-- Да, не люблю. Но и наше правительство любит меня не больше, чем я 
его. Вы выбрали не самое безопасное место, как для себя, так и для нас... Не бес-
покойтесь, сегодня -- это сегодня; мы решим, что делать. 
	Шевек вынул записку, найденную им в кармане куртки, и подал ее Ма-
эдде. 
	-- Вот что привело меня. Это от людей, которых вы знаете? 
	-- "Присоединяйся к нам твоим братьям"... Не знаю. Возможно. 
	-- Вы -- одониане? 
	-- Частично. Синдикалисты, Сторонники Свободы. Мы работаем с ту-
вианистами, с Союзом Рабочих-Социалистов, но мы -- антицентристы. Вы при-
были в довольно горячее время, знаете ли. 
	-- Война? 
	Маэдда кивнул. 
	-- Объявлено, что через три дня состоится демонстрация. Против моби-
лизации, военных налогов, повышения цен на продукты. В Нио-Эссейя -- четы-
реста тысяч безработных, а они взвинчивают налоги и цены.-- Все время, пока 
они разговаривали, Маэдда не сводил с Шевека глаз; теперь он отвел взгляд и 
откинулся на стуле, словно закончил исследование.-- Этот город почти готов на 
все, что угодно. Забастовка -- вот что нам нужно, всеобщая забастовка и массо-
вые демонстрации. Как забастовка Девятого Месяца, которой руководила 
Одо,-- добавил он с сухой, напряженной улыбкой.-- Сейчас нам бы пригодился 
кто-нибудь вроде Одо. Но на сей раз у них нет Луны, чтобы откупиться от нас. 
Мы добьемся справедливости здесь -- или нигде...-- Он оглянулся на Шевека и 
добавил более мягким тоном: 
	-- Знаете ли вы, что значило ваше общество здесь, для нас, в последние 
сто пятьдесят лет? Знаете ли вы, что, когда люди хотели пожелать кому-нибудь 
счастья, они говорили: "Желаю тебе вновь родиться на Анарресе!"... Знать, что 
оно существует... знать, что существует общество без правительства, без поли-
ции, без экономической эксплуатации, что им больше никогда не удастся на-
звать это миражем, мечтой идеалиста! Хотел бы я знать, вполне ли вы понимае-
те, д-р Шевек, почему они так хорошо спрятали вас в Иеу-Эуне? Почему вам ни 
разу не позволили появиться ни на одном собрании, открытом для публики? 
Да, как только они обнаружат, что вас нет, они за вами кинутся, как собаки за 
кроликом! Не только потому, что им нужна эта ваша идея. А потому, что вы 
сам -- идея. И опасная. Идея анархизма, которая оделась плотью. И ходит среди 
нас. 
	-- Значит у вас есть ваша Одо,-- сказала девушка, как и раньше, тихо и 
настойчиво; она опять вошла, пока говорил Маэдда.-- В конце концов, Одо бы-
ла всего лишь идеей. А д-р Шевек -- доказательство. 
	Помолчав минуту, Маэдда возразил: 
	-- Доказательство, которое нельзя предъявить. 
	-- Почему? 
	-- Если люди узнают, что вы здесь, то узнает и полиция. 
	-- Пусть придут и попробуют его забрать,-- улыбнувшись, сказала де-
вушка. 
	-- Демонстрация должна быть и будет абсолютно ненасильственной,-- с 
внезапной силой сказал Маэдда.-- Даже СРС согласен на это! 
	-- Я на это не согласна, Туио. Я не собираюсь позволять черным мунди-
рам разбить мне лицо или вышибить мозги. Если они меня ударят, я отвечу уда-
ром. 
	-- Если тебе нравятся их методы -- присоединяйся к ним. Справедливо-
сти не добиться силой! 
	-- А власти -- пассивностью. 
	-- Мы не добиваемся власти. Мы добиваемся, чтобы власть кончилась!... 
А вы что скажете? -- с надеждой обратился Маэдда к Шевеку.-- Средство есть 
цель -- это всю жизнь утверждала Одо. Только мир ведет к миру, только спра-
ведливые действия приводят к справедливости. Нам нельзя разойтись во мнени-
ях об этом накануне того, как начнем действовать. 
	Шевек посмотрел на него, на девушку и на хозяина ломбарда, который 
напряженно слушал, стоя у двери. Устало и тихо он ответил: 
	-- Если я могу быть полезным -- используйте меня. Может быть, я мог 
бы опубликовать заявление об этом в одной из ваших газет. Я прибыл на Уррас 
не затем, чтобы прятаться. Если все узнают, что я здесь, то, может быть, прави-
тельство побоится публично арестовать меня? Я не знаю. 
	-- Вот именно,-- сказал Маэдда.-- Конечно.-- В его темных глазах вспых-
нуло возбуждение.-- Куда, к черту, провалился Ремеиви? Сиро, позвони его сест-
ре, скажи, чтобы она его разыскала и прислала сюда. Напишите, почему вы 
прилетели сюда, напишите про Анаррес, напишите почему вы не хотите прода-
вать себя правительству, напишите, что хотите, а мы это напечатаем! Сиро! По-
звони и Мэистэ тоже... Мы вас спрячем, но, клянусь Богом, мы сообщим каждо-
му человеку в А-Ио, что вы здесь, что вы с нами! -- он говорил, захлебываясь, у 
него тряслись руки, и он быстро ходил по комнате взад-вперед.-- А потом, по-
сле демонстрации, после забастовки -- посмотрим. Может быть, тогда все будет 
по-другому! Может быть, вам не придется скрываться! 
	-- Может быть, распахнутся все двери всех тюрем,-- сказал Шевек.-- Что 
ж, дайте мне бумагу. Я напишу. 
	К нему подошла девушка Сиро. Улыбаясь, она остановилась, словно 
кланяясь ему, торжественно и чуть робко, и поцеловала его в щеку; потом вы-
шла. Прикосновение ее губ было прохладным, и Шевек еще долго ощущал его 
на своей щеке. 
 
 
	Один день Шевек провел на чердаке одного из доходных домов в Шут-
ливом Переулке, а две ночи и один день -- в подвале под магазином подержан-
ной мебели, странном, плохо освещенном месте, полном пустых рам от зеркал и 
сломанных кроватей. Он писал. Уже через несколько часов ему приносили то, 
что он написал, напечатанным: сначала в газете "Современность", а потом, ког-
да типографию "Современности" закрыли, а редакторов арестовали,-- в листов-
ках, отпечатанных в подпольной типографии, вместе с планами и призывами к 
демонстрации и всеобщей забастовке. 
	Он не перечитывал написанное. Он не особенно внимательно слушал 
Маэдду и других, описывавших, с каким энтузиазмом все это читалось, расска-
зывавших, как все больше людей принимает их план забастовки, и о том, какой 
эффект произведет его присутствие на демонстрации. Когда они оставляли его 
одного, он иногда вынимал из кармана рубашки маленький блокнот и смотрел 
на закодированные записи и уравнения Общей Теории Времени. Он смотрел на 
них и не мог их прочесть. Он не понимал их. Он снова прятал блокнот и сидел, 
обхватив голову руками. 
 
 
	У Анарреса не было флага, которым можно было бы размахивать; но 
среди плакатов, объявлявших о всеобщей забастовке, и сине-белых знамен Син-
дикалистов и Рабочих-Социалистов виднелось много самодельных плакатов с 
изображением зеленого Круга Жизни -- старинного, двухсотлетней давности, 
символа Одонианского движения. Все флаги и плакаты ярко горели на солнце. 
	Хорошо было оказаться на улице после всех этих запертых комнат, в 
которых он прятался. Хорошо было шагать, размахивая руками, вдыхая чис-
тый воздух весеннего утра. Быть среди такого множества людей, в такой огром-
ной толпе; тысячи людей шагали вместе, заполнив не только широкую магист-
раль, по которой проходил их путь, но и все боковые улочки, и это было страш-
но, но и радостно. Когда они запели, радость и страх перешли в слепое ликова-
ние; глаза Шевека наполнились слезами. Тысячи голосов слились в одной песне; 
она мощно звучала в глубоких улицах, смягченная открытым воздухом и рас-
стоянием, неразборчивая, потрясающая. Пение передних рядов, ушедших по 
улице далеко вперед, и пение бесконечной толпы народа, шедшей позади них, 
не совпадали по фазе из-за расстояния, которое должен был пройти звук, поэ-
тому мелодия, казалось, все время отставала и нагоняла сама себя, как канон, и 
все части одной и той же песни звучали одновременно, в один и тот же момент, 
хотя каждый пел всю песню подряд, с начала до конца. 
	Шевек не знал их песен и только слушал; и музыка словно несла его; но 
вдруг из передних рядов по громадной медленной людской реке донеслась, вол-
на за волной, знакомая ему мелодия. Он поднял голову и запел вместе с ними, 
на своем родном языке, так, как выучил ее когда-то, эту песню -- Гимн Восста-
ния. Двести лет назад его пел на этих улицах, на этой самой улице, этот народ, 
его народ. 
 
		Тех, кто спит глубоким сном, 
		Разбуди, с востока свет! 
		Разорвется в клочья тьма, 
		Будет выполнен обет. 
 
	В рядах вокруг Шевека замолчали, чтобы слышать его, и он запел гром-
ко, улыбаясь, шагая вперед вместе с ними. 
 
 
	На Капитолийской Площади собралась, быть может, сотня тысяч чело-
век, а быть может, и больше. Отдельных людей, как частицы в атомной физике, 
невозможно было сосчитать, как невозможно было установить местонахожде-
ние и предсказать поведение каждого. И все же эта огромная масса -- как масса 
-- делала то, чего от нее ждали организаторы забастовки: она собралась, шага-
ла строем, пела, заполнила Капитолийскую Площадь и все окружающие ее ули-
цы, стояла, беспокойная и все же терпеливая в своей бесчисленности, под ярким 
полуденным солнцем и слушала ораторов, голоса которых, беспорядочно уси-
ленные репродукторами, отражались от залитых солнцем фасадов Сената и Ди-
ректората и, повторенные эхом, дребезжали и шипели, перекрывая непрерыв-
ный, тихий, безграничный шум самой толпы. 
	Шевек подумал, что здесь, на площади, стоит больше людей, чем живет 
во всем Аббенае, но эта мысль была лишена смысла -- попытка количественно 
выразить непосредственный опыт. Он стоял с Маэддой и остальными на ступе-
нях Директората, перед колоннами и высокими бронзовыми дверями, и смотрел 
на подрагивающее, неяркое поле лиц, и слушал, как они слушают ораторов: не 
слыша и не понимая в том смысле, в к