щей, определенную степень обособления, дис-альтруизма. Об 
этом говорилось на собрании. Я, конечно, выступил в твою защиту. Но я -- все-
го лишь один синдик из многих. 
	-- С каких это пор альтруизм стал одонианской добродетелью? -- спро-
сил Шевек.-- Ладно, неважно, я понимаю, что ты имел в виду.-- Он встал. Он 
больше не мог сидеть на месте, но в остальном держал себя в руках и говорил 
вполне естественным тоном.-- Насколько я понимаю, на преподавательскую ра-
боту где-нибудь в другом месте ты меня не рекомендовал? 
	-- А что было бы толку? -- сказал -- почти пропел -- в свое оправдание 
Сабул.-- Новых преподавателей никто не берет. На всей планете преподаватели 
и студенты работают плечом к плечу, борясь с угрозой голода. Конечно, этот 
кризис -- не навсегда. Через год-другой мы будем вспоминать о нем с гордостью 
за принесенные нами жертвы и за проделанную нами работу. Но в данный мо-
мент... 
	Шевек стоял прямо, спокойно, задумчиво глядя в маленькое поцарапан-
ное окошко на пустое небо. Ему страшно хотелось послать, наконец, Сабула ко 
всем чертям. Но то, что он сказал, выражало иной, более глубокий импульс. 
	-- В сущности,-- сказал он,-- ты, вероятно, прав.-- С этими словами он 
кивнул Сабулу и ушел. 
	Шевек сел на омнибус, который шел в центр города. Он все еще спешил, 
что-то подгоняло его. Он шел по определенному маршруту и хотел дойти до 
конца, дойти и отдохнуть. Он пошел в Центральное Бюро Назначений Управ-
ления Распределения Рабочей Силы, чтобы попросить назначение в общину, в 
которую уехала Таквер. 
	РРС, со своими компьютерами и со своей сложнейшей задачей -- коор-
динировать распределение рабочей силы -- занимало целую площадь; здания, в 
которых оно размещалось, были красивы, по анарресским стандартам -- вели-
чественны, с изящными, простыми обводами. Внутри в Центральном Бюро бы-
ли высокие потолки; оно напоминало сарай; в нем было полно людей, работа в 
нем так и кипела, стены были увешаны объявлениями о назначениях и указани-
ями, в какой отдел или окно обращаться по тому или иному вопросу. Стоя в од-
ной из очередей, Шевек прислушивался к разговору стоявших впереди него шес-
тнадцатилетнего паренька и старика, которому было за шестьдесят. Паренек 
пришел проситься добровольцем на борьбу с угрозой голода. Он был полон 
благородных чувств, его переполняли чувство братства, жажда приключений, 
надежда. Он был в восторге от того, что уезжает самостоятельно, оставляет де-
тство позади. Он говорил без умолку, как ребенок; голос у него еще ломался. 
"Свобода, свобода!" -- звенело в его возбужденном голосе, в каждом его слове; а 
ворчливый, низкий голос старика пробивался через его речи, поддразнивая, но 
не угрожая, насмехаясь, но не предостерегая. Старик хвалил мальчику свободу, 
возможность куда-то поехать и что-то сделать, хвалил и поддерживал в нем это 
чувство, хотя и посмеивался над тем, как он важничает. Шевек слушал их с удо-
вольствием. Они прервали сегодняшнюю полосу абсурда. 
	Как только Шевек объяснил, куда он хочет ехать, у служащей сделалось 
озабоченное лицо; она принесла атлас и развернула его на разделяющем их 
барьере. 
	-- Вот, смотри,-- сказала она. Она была некрасивая, маленькая, с боль-
шими неровными зубами; ловкими, мягкими руками она переворачивала пест-
рые страницы атласа.-- Видишь, вот Рольни, полуостров, выступает в северную 
часть Темаэнского моря. Это просто большая песчаная коса. На нем вообще 
ничего нет, только вот здесь, на конце, морские лаборатории. А дальше по все-
му побережью -- сплошь болота и солончаки до самой Гармонии -- это тысяча 
километров. А к западу от нее -- Прибрежные Пустоши, сплошной песок да кус-
тарник. Ближе всего к Рольни ты мог бы оказаться, если бы попал в какой-ни-
будь городок в горах; но они не подавали никаких заявок; они там как-то обхо-
дятся своими силами... Конечно, ты все равно мог бы туда поехать,-- добавила 
она, чуть изменив тон. 
	-- Это слишком далеко от Рольни,-- ответил Шевек, глядя на карту, за-
метив в горах Северо-Востока Круглую Долину -- маленький, лежащий вдали 
от дорог городок, в котором выросла Таквер.-- А может быть, в морской лабо-
ратории нужен уборщик? Статистик? Служитель -- кормить рыб? 
	-- Сейчас выясню. 
	Картотеки в РРС обслуживались людьми, и компьютерами, работавши-
ми необычайно эффективно. Не прошло и пяти минут, как служащая разыскала 
среди огромного количества входящей и исходящей информации обо всех рабо-
чих местах, занятых и свободных, и о степени важности каждого из них в общей 
экономике планеты нужные сведения. 
	-- К ним только что срочно направили сотрудника... как раз эту парт-
нершу, да? Теперь у них весь штат укомплектован: четыре лаборанта и опыт-
ный отловщик. 
	Шевек оперся локтями на барьер, наклонил голову и начал ее чесать; 
это был жест растерянности и чувства поражения, скрытых за смущением. 
	-- Ну, не знаю, что делать,-- сказал он. 
	-- Слушай, брат, а партнершу надолго отправили? 
	-- На неопределенный срок. 
	-- Но ведь это назначение -- по борьбе в угрозой голода, ведь так? Не 
вечно же так будет. Не может этого быть! Этой зимой пойдут дожди. 
	Он поднял глаза на серьезное, сочувственное, измученное лицо этой 
своей сестры и слабо улыбнулся, потому что не мог оставить без ответа ее сла-
бую попытку дать надежду. 
	-- Вы еще вернетесь друг к другу. А пока... 
	Он сказал: -- Да. А пока... 
	Она ждала, что он решит. 
	Принять решение должен был он; и вариантов было бесконечное мно-
жество. Он мог остаться в Аббенае и организовать курс физики, если сумеет 
найти желающих студентов; мог поехать на полуостров Рольни и жить с Так-
вер, ничего не делая на исследовательской станции. Он мог жить где угодно и 
ничего не делать -- только дважды в день вставать и отправляться в ближай-
шую столовую, чтобы его накормили. Он мог делать все, что захочет. 
	Идентичность в правийском языке слов "работать" и "играть", конечно, 
имела большое этическое значение. Одо сумела увидеть опасность того, что 
употребление слова "работа" в ее аналогической системе (клетки должны рабо-
тать вместе; оптимальная работа организма; работа, выполняемая каждым эле-
ментом; и т. д.) может привести к строгому морализированию. Оба понятия, ле-
жащие в основе "Аналогии",-- сотрудничество и функция -- подразумевали ра-
боту. Об эксперименте -- неважно, двадцать ли это пробирок в лаборатории 
или двадцать миллионов человек на Луне -- судят только по одному признаку: 
дал ли он положительный результат. Одо увидела эту моральную ловушку. 
"Святой никогда не бывает занят",-- сказала она, возможно, не без грусти. 
	Но общественное существо не может делать выбор, думая только о себе. 
	-- Что же,-- сказал Шевек,-- я только что вернулся с работы по предотв-
ращению голода. Еще что-нибудь в этом роде есть? 
	Служащая посмотрела на него взглядом старшей сестры, недоверчивым, 
но снисходительным. 
	-- Здесь на стенах вывешено не меньше семи сотен срочных запросов,-- 
сказала она.-- Какой тебе больше нравится? 
	-- Математика где-нибудь нужна? 
	-- Там в основном сельское хозяйство и квалифицированный труд. Ты 
механиком работать можешь? 
	-- Да не особенно... 
	-- Ну, есть координация работ. Тут уж точно надо в цифрах сообра-
жать. Как, пойдет? 
	-- Ладно. 
	-- Но знаешь, это на Юго-Западе, в Пыли. 
	-- Я в Пыли и раньше бывал. И потом, ты же сама говоришь -- когда-
нибудь пойдет дождь... 
	Она с улыбкой кивнула и впечатала в его РРС-овскую карту: "ИЗ: Аббе-
ная, С.-З., Центр, Ин-т Наук; В: Локоть, Ю.-З., раб. бриг., фосфатн. з-д; СРОК 
НАЗН. с 5-1-3-165 -- на неопред. срок". 
 
 
 
Глава девятая 
 
УРРАС 
 
 
	Колокола на башне часовни вызванивали Первичную Гармонию к ут-
ренней религиозной службе; их перезвон разбудил Шевека. Каждая нота словно 
била его по затылку. Он чувствовал такую тошноту и слабость, что долгое вре-
мя не мог даже сесть в постели. Наконец он смог доплестись до ванной и долго 
сидел в холодной воде, от чего головная боль утихла; но все его тело по-прежне-
му казалось ему чужим и почему-то мерзким. Когда он снова обрел способность 
думать, ему стали вспоминаться обрывки и мгновения прошедшей ночи, яркие, 
бессмысленные сцены вечеринки у Вэйи. Он пытался не думать о них, но не мог 
думать ни о чем другом. Вс„, вс„ стало мерзким. Он сел к письменному столу и с 
полчаса просидел неподвижно, тупо глядя в одну точку и чувствуя себя совер-
шенно несчастным. 
	Ему и раньше достаточно часто случалось оказываться в неловком по-
ложении, случалось чувствовать себя дураком. В молодости его мучило ощуще-
ние, что другие считают его странным, непохожим на них; позже ему приходи-
лось испытывать вызванный им же самим гнев и презрение многих своих анар-
ресских товарищей. Но он никогда не принимал их осуждение с готовностью. 
До сих пор ему никогда не бывало стыдно за себя. 
	Он не знал, что это парализующее чувство унижения -- такое же химиче-
ское последствие опьянения, как головная боль. Да если бы и знал, ему было бы 
не на много легче. Стыд, чувство омерзения и самоосуждения, стал для него от-
кровением. Он стал видеть с новой четкостью, со страшной четкостью; и увидел 
гораздо больше, чем его бессвязные воспоминания о конце вечера у Вэйи; что 
он пытался извергнуть из себя не только алкоголь, нет -- весь хлеб, съеденный 
им на Уррасе.  
	Шевек оперся локтями о стол, стиснул руками виски, где скорчилась 
боль, и стал рассматривать свою жизнь в свете этого стыда. 
	На Анарресе он, наперекор ожиданиям своего общества, выбрал ту ра-
боту, к которой у него было личное призвание. Поступить так означало взбун-
товаться: рискнуть своим "я" ради общества. 
	Здесь, на Уррасе, такой бунт был роскошью, потворству своим желани-
ям. Быть физиком в А-Ио означало служить не обществу, не человечеству, не 
истине, но Государству. 
	Тогда, в первый вечер в этой комнате, он спросил их, с вызовом и любо-
пытством: "Что вы собираетесь делать со мной?". Теперь он знает, что они с 
ним сделали. Чифойлиск сообщил ему этот простой факт. Они им владеют. Он 
рассчитывал заключить с ними сделку -- идея очень наивного анархиста. Инди-
вид не может заключать сделки с государством. Государство не признает ника-
кой монетной системы, кроме власти; и эти монеты оно чеканит само. 
	Теперь он видел -- в подробностях, пункт за пунктом, с самого начала -- 
что совершил ошибку, прилетев на Уррас; это его первая большая ошибка, и 
ему, должно быть, хватит ее на всю жизнь. Теперь он раз и навсегда разглядел 
ее, раз и навсегда разобрался во всех ее признаках, от которых месяцами отво-
рачивался, закрывал на них глаза,-- на это он потратил много времени, непод-
вижно сидя за письменным столом, пока не добрался до той, нелепой и отврати-
тельной, последней сцены у Вэйи и не пережил вновь также и ее, и тут от стыда 
ему бросилась кровь в лицо, зазвенело в ушах; -- и теперь с этим покончено. Да-
же в этой похмельной юдоли слез он не ощущал вины. Сейчас это все уже кон-
чилось, а думать нужно о том, что ему делать теперь. Он сам запер себя в тюрь-
му, как же он теперь сможет вести себя, как свободный человек? 
	Он не будет заниматься физикой для этих политиканов. Теперь это бы-
ло ему ясно. 
	А если он перестанет работать, они позволят ему вернуться домой? 
	Тут он протяжно вздохнул и поднял голову, невидящими глазами глядя 
на залитую солнцем зелень за окном. В первый раз он позволил себе подумать о 
возвращении на родину, как о чем-то реально возможном. Эта мысль грозила 
прорвать плотину и затопить его тоской и нетерпением. Говорить по-правий-
ски, говорить с друзьями, увидеть Таквер, Пилун, Садик, потрогать пыль Анар-
реса... 
	Они его не отпустят. Он не заплатил за проезд. Не может он и отпу-
стить себя сам: сдаться и бежать. 
	Сидя за письменным столом, в ярком свете утреннего солнца, он обду-
манно, резко ударил ладонями по краю стола -- раз, и другой, и третий; лицо 
его было спокойно и казалось задумчивым. "Куда мне идти?" -- сказал он вслух. 
	В дверь постучали. Вошел Эфор, неся поднос с завтраком и утренние га-
зеты. 
	-- Прихожу как обычно в шесть, но вы отсыпались,-- заметил он, с уди-
вительной ловкостью расставляя посуду. 
	-- Я вчера напился пьяным,-- сказал Шевек. 
	-- Пока не проспишься, чудесно,-- ответил Эфор.-- Это все, господин? 
Очень хорошо,-- и он удалился, не менее ловко, по пути поклонившись Паэ, ко-
торый как раз входил. 
	-- Я не хотел врываться к вам во время завтрака! Просто шел из часовни 
и решил заглянуть. 
	-- Садитесь. Выпейте шоколаду.-- Шевек не смог бы есть, если бы Паэ 
хотя бы не сделал вид, что ест вместе с ним. Паэ взял медовую булочку и рас-
крошил ее по тарелке. Шевеку все еще было не по себе, но он почувствовал, что 
очень проголодался, и энергично набросился на завтрак. Казалось, Паэ труд-
нее, чем обычно, начал разговор. 
	-- Вы все еще получаете эту макулатуру? -- весело спросил он наконец, 
дотронувшись до сложенных газет, которые Эфор положил на стол. 
	-- Их приносит Эфор. 
	-- Да? 
	-- Я его попросил,-- сказал Шевек, бросив на Паэ мгновенный испытую-
щий взгляд.-- Они помогают мне понять вашу страну. Меня интересует ваш ни-
зший класс. Большинство анаррести происходят из низшего класса. 
	-- Да, конечно,-- ответил молодой человек, почтительно кивнув, и отку-
сил маленький кусочек медовой булочки.-- Я, пожалуй, все-таки выпил бы ка-
пельку шоколада,-- сказал он и позвонил в стоящий на подносе колокольчик. В 
дверях появился Эфор. 
	-- Еще чашку,-- не оборачиваясь, бросил Паэ.-- Так вот, сударь, нам так 
хотелось опять начать возить вас по стране, теперь, когда погода налаживает-
ся, чтобы вы побольше увидели. Даже, может быть, за границу. Но боюсь, что 
эта чертова война положила конец всем подобным планам. 
	Шевек взглянул на шапку в газете, лежавшей сверху: "СТЫЧКА МЕЖ-
ДУ ИО И ТУ ВОЗЛЕ СТОЛИЦЫ БЕНБИЛИ". 
	-- По телефаксу есть более свежие новости,-- сказал Паэ.-- Мы освобо-
дили столицу. Генерал Хавеверт будет возвращен в президентское кресло. 
	-- Значит, война закончилась? 
	-- Нет, пока Ту еще удерживает обе восточные провинции. 
	-- Понятно. Значит, ваша армия и армия Ту будут сражаться в Бенбили. 
Но не здесь? 
	-- Нет, нет. Для них было бы совершенным безумием вторгнуться к нам, 
а для нас -- к ним. Мы уже переросли это варварство -- воевать в самом сердце 
высокой цивилизации! Баланс силы поддерживается именно такими полицей-
скими акциями. Тем не менее, официально мы воюем. Так что боюсь, что на-
чнут действовать все нудные старые ограничения. 
	-- Ограничения? 
	-- Во-первых, начнут определять степень секретности исследований, 
проводимых на Факультете Благородной Науки. Вообще-то ничего особенно-
го, просто будут ставить правительственный штамп. Ну, иногда могут задер-
жать публикацию какой-то работы, когда наверху думают, что раз они ее не 
понимают, то она, наверно, опасна!... И боюсь, что чуть-чуть ограничат поезд-
ки по стране, особенно для вас и других лиц, не являющихся гражданами наше-
го государства. Кажется, пока не прекратится состояние войны, считается, что 
вам не положено покидать пределы университетского городка без письменного 
разрешения. Но не обращайте на это внимания. Я могу вывести вас отсюда, как 
только вы захотите, без всякой этой чепухи. 
	-- Ключи в ваших руках,-- сказал Шевек с простодушной улыбкой. 
	-- О, я в этом деле не имею себе равных. Обожаю обходить всякие пра-
вила и обводить вокруг пальца власти. Может быть, я по натуре -- анархист, а? 
Да куда же провалился этот старый дурак, которого я послал за чашкой? 
	-- Должно быть, спустился за ней в кухню. 
	-- На это не обязательно тратить полдня. Ну, я не буду ждать. Не хочу 
отнимать у вас остаток утра. Кстати, вы видели последний "Бюллетень Фонда 
Космических Исследований"? Они публикуют планы Реумере относительно ан-
сибля. 
	-- Что такое ансибль? 
	-- Так называют аппарат для мгновенного перемещения в пространстве. 
Он говорит, что если только темпоралисты -- это, конечно, вы -- разработают 
уравнения взаимосвязи времени и инерции, то инженеры -- а это он -- за не-
сколько недель или месяцев сумеют построить эту штуку, испытать ее и таким 
образом, кроме прочего, проверить правильность теории. 
	-- Инженеры сами по себе служат доказательством существования при-
чинной обратимости. Видите, Реумере успел построить следствие еще до того, 
как я обеспечил причину.-- Шевек снова улыбнулся, уже не так простодушно. 
	Когда Паэ закрыл за собой дверь, Шевек вдруг встал. 
	-- Ах ты, грязный спекулянтский врун! -- сказал он по-правийски, побе-
лев от ярости, стиснув руки, чтобы не дать им схватить что-нибудь и запустить 
вслед Паэ. 
	Вошел Эфор, неся на подносе чашку с блюдцем, и резко остановился; у 
него сделался встревоженный вид. 
	-- Все в порядке, Эфор. Он... ему не понадобится чашка. Теперь можете 
убрать все. 
	-- Слушаюсь, господин. 
	-- Послушайте, мне бы хотелось некоторое время ни с кем не видеться. 
Вы можете их не пускать? 
	-- Запросто, господин. Кого-нибудь определенного? 
	-- Да, его... Вообще никого. Говорите, что я работаю. 
	-- Он будет рад слышать это, господин,-- сказал Эфор, и его морщины 
на миг разгладились от злорадства; потом он с почтительной фамильярностью 
добавил: 
	-- Никто, кого вы не хотите видеть, мимо меня не проберется; -- и за-
ключил с подобающей официальностью: 
	-- Спасибо, господин, и доброго вам утра. 
	Еда и адреналин разогнали оцепенение Шевека. Раздраженный, не на-
ходя себе места, он расхаживал по комнате взад-вперед. Ему хотелось действо-
вать. Уже чуть ли ни год он ничего не делал, за исключением того, что был ду-
раком. Пора уже что-нибудь сделать. 
	Ну, ладно, а зачем он сюда прилетел? 
	Чтобы заниматься физикой. Чтобы своим талантом утвердить права 
любого гражданина в любом обществе: право работать, право на материаль-
ную поддержку во время работы; и право делиться плодами своей работы со 
всеми, кому они нужны. Права одонианина и человека. 
	Его любезные и заботливые хозяева, бесспорно, дают ему возможность 
работать и оказывают ему материальную поддержку во время работы. Пробле-
ма -- в третьем пункте. Но до него он и сам еще не добрался. Он не выполнил 
свою работу. Он не может делиться тем, чего не имеет. 
	Шевек вернулся к письменному столу и достал из наименее доступного 
и наименее полезного кармана своих модных облегающих штанов пару густо 
исписанных клочков бумаги, расправил их пальцами и стал смотреть на них. 
Он подумал, что становится похож на Сабула: пишет очень мелко, сокращая 
слова, на клочках бумаги. Теперь он понял, почему Сабул так делает: он собст-
венник и скрытен. Что на Анарресе -- психопатия, то на Уррасе -- разумное по-
ведение. 
	И опять Шевек сидел совершенно неподвижно, наклонив голову, внима-
тельно глядя на эти два клочка бумаги, на которых он записал некоторые ос-
новные моменты Общей Теории Времени -- в той мере, в какой она была разра-
ботана. 
	Следующие три дня он просидел за письменным столом, глядя на эти 
два листочка. 
	Иногда он вставал и ходил по комнате, или что-нибудь записывал, или 
включал настольный компьютер, или просил Эфора принести ему поесть, или 
ложился и засыпал; а потом снова возвращался к письменному столу. 
	Вечером третьего дня он для разнообразия сидел на мраморной скамье у 
камина. Он сидел на ней в тот вечер, когда впервые вошел эту комнату, в эту 
изящную тюремную камеру, и обычно сидел на ней, когда к нему кто-нибудь 
приходил. Сейчас у него никого не было, но он размышлял о Саио Паэ. 
	Как все, кто рвется к власти, Паэ был удивительно близорук. В его уме 
было что-то мелкое, бесплодное; в нем не хватало глубины, плодотворности, 
воображения. По сути, это был примитивный инструмент. Но его потенциаль-
ные возможности были вполне реальны и не исчезли, хотя и деформировались. 
Паэ был очень способным физиком. А вернее, у него было отличное чутье в от-
ношении физики. Сам он не сделал ничего о