лов.
     - А леший его знает! Маленький такой в кроликовой шапке. Он мне сразу
четыре рубля отвалил. И на кружку дал. А ты жмотничал, деньги прятал...
     - Куда он пошел?
     - Куда пошел, туда и пошел. Мне-то что! Хоть бы и в Африку. Я  вот  в
магазин!
     Кинулся Данилов на улицу, в одну сторону пробежал, в другую  -  нигде
не было человека в кроличьей шапке и с  инструментом.  Да  ведь  и  в  ста
направлениях можно было уйти от Марьинских бань! Тот уж человек с покупкой
сел, наверное, в троллейбус или трамвай. Данилов остановился  в  отчаянии.
Одно лишь было у него приобретение - на некий туманный след он мог указать
уголовному розыску. И тут из-за кирпичного угла Марьинских бань высунулась
радостная и мерзкая рожа честолюбивого  шахматиста  Валентина  Сергеевича,
вручившего Данилову  в  собрании  домовых  лаковую  повестку  с  багровыми
знаками, высунулась, показала Данилову красный язык и исчезла.
     "Вот оно что! - понял Данилов. - Дразнят меня! И дразнят-то глупо,  а
вот провели как ребенка! Им только и надо, чтоб я ответил. Терпи, Данилов,
терпи. Как друга прошу, терпи. И так уже вляпался, хоть и на мелочь,  хоть
и на четыре рубля, а все втравился в их развлечение. И не  то  плохо,  что
они получили удовольствие -  пусть  их  тешатся,  а  то  плохо,  что  я  в
нетерпении изменил принципу. Нет, все.  Альт  для  меня  должен  перестать
существовать. Нет Альбани - и все. И не было. И не будет..."
     Однако  Данилов  посчитал,  что  все  же  не  лишним  будет  зайти  к
следователю в милицию и рассказать ему про инвалида  и  про  покупателя  в
кроличьей  шапке.  А  вдруг  останкинская  милиция  окажется   сильнее   и
расторопнее порученца Валентина Сергеевича?
     Вечером играли "Лебединое". Данилов думал о Наташе.  Были  мгновения,
когда  душа  его  так  сливалась  с  музыкой  Петра  Ильича,  что  Данилов
чувствовал  себя  принцем  Зигфридом,  а  Наташа   виделась   ему   бедной
заколдованной лебедью, и Данилову хотелось пойти и разрушить в  прибрежных
камышах злые чары. Когда партия альта в партитуре по желанию Петра  Ильича
отсутствовала, Данилов доставал из кармана клочок  с  телефоном  Наташи  и
рассматривал  его.  Но  вот  злой  гений  был  сломлен,  утих  перьями  на
подметенном  в  антракте  полу,  музыка  воссияла  финалом.   Зажглись   и
электрические огни. Чуткий на ухо дирижер за сценой  подошел  к  Данилову,
сказал ему: "Спасибо!" Данилов удивился, он был смущен, он чувствовал, что
играл хорошо, но от дирижера одобрения не ожидал. "Ваш инструмент  сегодня
украшал наш оркестр", - добавил дирижер, поклонился и пошел  по  коридору.
"Он-то, наверное, думает, что  при  мне  Альбани..."  -  пришло  в  голову
Данилову. Отрадно было то, что слов дирижера никто не слышал...
     Банное явление альта все вернуло на свои  места.  Что  Данилову  было
дорого - по тому и били. Пока  были  довольны  альтом,  а  узнали  бы  про
близкого человека - и человека этого тут же бы смяли ради  своих  холодных
забав. Даже если сейчас Наташе плохо, даже если он  ей  нужен,  все  равно
оттого, что он окажется рядом с ней, ей же в конце концов станет хуже. Он,
Данилов, человек, но он еще и  демон  на  договоре.  И  рисковать  будущим
Наташи, а то и жизнью ее, он не имеет права. Ему уже  сообщено  о  времени
"Ч", оно  ему  еще  не  названо,  но  где-то  определено  с  точностью  до
микросекунд и может быть объявлено  ему  в  любое  мгновение.  Судьба  его
взвешена и просеяна в ситах, что же ему теперь-то морочить Наташе голову и
ранить душу, коли завтра он станет вдруг никем, утеряет  свою  сущность  и
даже не перейдет ни в какое вещество! Но это ладно, это его жизнь.  А  как
бы не пострадала Наташа оттого, что он, Данилов, был теперь влюблен в нее,
как бы не сгубила ее его земная любовь.
     Данилов в троллейбусе разорвал клочок  с  телефоном  Наташи  и  сунул
бумажки в ящик для использованных билетов. Однако облегчения не испытал  -
номер телефона он помнил.
     Обычно  после  "Лебединого"  Данилов,   успокоенный,   просветленный,
засыпал быстро. А теперь все ворочался. Как  будто  бы  и  не  Наташа  его
беспокоила, с  Наташей  дело  было  решено.  Данилов  выпил  барбамил,  но
барбамил  не  помог.  Стараниям  барбамила   явно   препятствовало   нечто
постороннее. И тут пластинка с буквой  "Н"  на  его  браслете  сама  собой
сдвинулась вперед, подтолкнув Данилова в демоническое состояние. "Вот оно!
Вызывают! Сейчас и назначат уточненное время "Ч"!" - подумал Данилов, хотя
и знал, что время "Ч"  объявляется  иным  способом.  "Примите  депешу!"  -
ощутил  Данилов  деликатный  сигнал.   Депеша   была   короткой,   Данилов
расшифровал ее сразу же и уяснил, что  на  Землю  по  премиальной  путевке
Канцелярии от Наслаждений на две недели  каникул  направляется  однокашник
Данилова по лицею Кармадон.
     Данилов понял  из  депеши,  что  Кармадон  в  последние  годы  провел
блестящие операции в  созвездии  Волопас,  теперь  премирован  отдыхом  на
Землю,  и  Данилов  обязан  взять  на  себя  хлопоты  об  его  ночлеге   и
развлечениях. "Что же, они не знают, что ли, что мне назначено время  "Ч"?
- подумал Данилов. - Если не знают, то и пусть!"
     Данилов  перевел  себя  в  человеческое  состояние  и  скоро  заснул.
Засыпая, опять вспомнил слова Миши Коренева: "Помни, Данилов, боящийся  не
совершен в любви!"



                                    7

     Утром в половине шестого Данилова разбудил телефон. "Неужто Наташа?!"
- вскочил с постели Данилов. Звонила его бывшая жена, Клавдия Петровна.
     - Слушай, Данилов, - сказала  она.  -  Я  собираюсь  выйти  замуж  за
профессора Войнова...
     - Я слышал, - сказал Данилов, задерживая  зевок.  -  Это  который  по
экономике Турции... Я рад за тебя...
     - У меня сегодня очень важный день:  при  профессоре  начинается  мой
испытательный срок, ты должен освободить меня от всех забот, я прошу  тебя
как друга, - решительно сказала Клавдия.
     - То есть каких забот? - взволновался Данилов.
     - Ты должен выполнить уйму моих дел, и  домашних,  и  служебных.  Мне
надо развязать руки, ты сам понимаешь, как трудно и рискованно  будет  мне
поначалу при таком серьезном человеке, как Войнов.
     - Но я-то тут при чем! - тенором взвился Данилов. - Я же  тебе  давно
не муж. Мы разведены судом!
     - Ну, Данилов, милый, ах какой ты несносный, ты же  обещал  быть  мне
другом... Ну смилуйся, государыня рыбка! Ну-у... А,  Данилов?..  И  потом,
наконец, прости, что я тебе об этом напоминаю, но ты ведь мог  быть  отцом
моего ребенка... Даже отцом многих моих детей... - Последние слова Клавдия
произнесла с прежней лаской, но и с угрозой, давая  Данилову  понять,  что
имеет все права на исполнительный лист и  из-за  несговорчивости  Данилова
своими правами вынуждена будет воспользоваться, хотя это - крайний  случай
и дурной тон.
     - Помилуй... - начал было  Данилов,  но  Клавдия  тотчас  же  сказала
голосом, каким могла заговорить умирающая лебедь  Сен-Санса  -  Плисецкой,
уже затрепетавшая ослабшим крылом:
     - Если ты мне не поможешь, я повешусь, ты меня знаешь...
     - Ну ладно, - вздохнул Данилов. - Но я могу только по утрам...
     - Вот и прекрасно! - воскликнула Клавдия. - На неделю!
     Сразу же она продиктовала Данилову список своих  забот.  Было  в  нем
шестнадцать пунктов. Данилов  записывал  заботы  и  думал  о  том,  что  и
сегодня, верно, он снова не получит из химчистки синие брюки.
     Он все ждал каких-нибудь особенных толчков внешних сил,  независимого
от него движения  демонической  пластинки  браслета  или  уж,  на  крайний
случай, совершенно необыкновенного, скандального знака, объявившего  бы  о
прибытии Кармадона. Но  нет,  Кармадон  не  являлся.  "А  жаль",  -  думал
Данилов. Теперь он полагал, что Кармадон наверняка  освободил  бы  его  от
забот Клавдии Петровны. Может быть, он даже испепелил бы ее в сердцах. Но,
видно, отпускные задержали Кармадону, а то и премиальные.
     Хотя у Данилова не было никакого  желания  вступать  в  переговоры  с
внеземными силами, то есть помимо всего прочего напоминать о себе,  однако
он вступил.
     В  связи  с  прибытием  Кармадона  он  потребовал  у  Канцелярии   от
Наслаждений индикатор, на  манер  счетчика  Гейгера,  который  бы  тут  же
фиксировал  наличие  вблизи  Данилова  демонических  сил.  "Для   удобства
сопровождения Кармадона в пространстве, - объяснил Данилов. -  Ща-а-а  как
мне да-а-адут!" - думал он, зажмурившись.  Однако  индикатор  ему  тут  же
прислали. "Что же, они и в самом деле, что ли, не знают о времени "Ч"?"  -
удивился  Данилов.  Индикатор   походил   на   шариковую   ручку   системы
"Рейнольдс", на самом верху его при наличии вблизи демонических сил должна
была высветляться изнутри голая рубенсовская женщина  в  красных  сапогах.
Данилов сказал мысленно: "Ну, Валентин Сергеевич, держитесь!" Настроение у
него улучшилось, был он самонадеян, смел, полагал, что Валентин  Сергеевич
теперь где-то далеко и внизу.
     Утром по списку забот Клавдии Петровны Данилову следовало отправиться
в Настасьинский переулок, в  дом  номер  восемь.  На  листочке,  пахнувшем
перламутром для ногтей, изящно и лениво было написано: "Зайти и отметиться
в очереди. Хлопобуды. Будохлопы". Дом, крепкий, когда-то доходный, Данилов
отыскал легко. Перескакивая через  ступеньки,  Данилов  все  же  не  сразу
оказался  на  втором  этаже,  он  отвык  от  старых   лестниц,   в   своем
кооперативном строении он был  бы  уже,  наверное,  под  крышей.  Согласно
бумаге Данилов позвонил  в  квартиру  номер  три.  На  двери  была  медная
табличка, на  ней  изображение  куриного  яйца  с  пасхальным  рисунком  и
курчавые слова:  "Юрий  Ростовцев,  окончил  два  института",  а  ниже,  в
скобках, меленько:  "из  них  один  университет".  Дверь  приоткрылась,  и
высокий мужчина, в очках, лет тридцати пяти, с лицом веселого и кормленого
ребенка, выглянул на волю. Смотрел он на Данилова с любопытством, но  и  с
сомнением, словно бы чего-то ждал. Или слов каких или пароля. "Хлопобуды",
- сказал на всякий случай Данилов. "Будохлопы", - кивнул Ростовцев (а  это
был он), то ли поправляя Данилова, то ли отвечая на пароль. Но  дверь  тут
же распахнул и Данилову улыбнулся. Каким Данилов ни  был  в  то  мгновение
деловым, а все же отметил удивительное обаяние румяного хозяина  квартиры.
"С этаким не пропадешь, - подумал Данилов, - с этаким  любая  авантюра  не
страшна, и в очереди за пивом морду не побьют, и если в  ресторане  чистую
скатерть попросит, официантка в такого салатницу не швырнет..." Впрочем, у
самого Данилова обаяния было не меньше. Но всегда ли  был  уверен  в  себе
Данилов? Увы, не всегда...
     - Мне отметиться в очереди, - сказал Данилов.
     - Сюда проходите, пожалуйста, - поманил его Ростовцев, закрыл  дверь,
а сам исчез в  боковой  комнатушке.  В  руке  его  Данилов  успел  увидеть
вересковую трубку несомненно федоровской работы.
     Прихожая в квартире была огромная, в доме Данилова в ней  обязательно
бы устроили площадку для игры в городки, а то и просто, на всякий  случай,
забили бы ее со всех сторон досками и фанерой. Теперь  в  прихожей  или  в
коридоре, где виднелись между прочим детская коляска, вешалки,  велосипеды
и оцинкованное корыто, повешенное на  крепкий  гвоздь,  теснились  десятки
людей. Свет горел,  и  Данилов  мог  заметить,  что  публика  собралась  в
прихожей  отменная.  Все  люди  были  исключительно  приличные,  прекрасно
одетые, не курили, не толкались, чего следовало бы ожидать  в  очереди,  и
говорили  вполголоса.  Почти  совсем  не  имелось  в  прихожей  юношей,  в
особенности длинноволосых, а те, которые были, жались как-то, на  себя  не
походили, не хамили, видно было, что они кого-то заменяют. Большинство  же
ожидавших  относились  к  среднему   поколению,   самому   деятельному   и
динамичному теперь. Здесь стояли сорока- и тридцатилетние  люди,  в  самом
соку, а им и еще соки предстояло добирать. Хозяин квартиры Юрий Ростовцев,
окончивший два института, был, пожалуй, из них самый бедный и  несолидный,
пусть и имел федоровскую трубку. Дамы присутствовали пышные,  цветущие,  в
дорогих нарядах, и Данилов представил,  что  и  его  бывшая  жена  Клавдия
Петровна выглядела здесь бы неплохо. Данилов вспомнил, что  на  подходе  к
дому - в переулке и на улице Чехова - он видел  много  личных  машин.  все
больше "Волг", а то и каких-нибудь там изумительных "опелей"  и  "пежо"  с
московскими номерами. Не иначе как на тех машинах прикатили сюда  люди  из
очереди.
     - Данилов, и вы тут?
     Данилов обернулся. Кудасов стоял перед ним.
     - Я не за себя, - сказал Данилов.
     - Номер-то у вас какой? - спросил Кудасов.
     - У меня никакого...
     - Ну а у того-то, вместо кого вы? Если не секрет...
     - Сейчас посмотрю, - сказал Данилов, - у меня где-то есть  бумажка...
Двести семнадцатый, что ли...
     - Я чуть впереди, - сказал Кудасов. - Это  вы  за  Клавдию  Петровну,
наверное?..
     - Да...
     - Вы номер-то на ладони чернилами напишите.
     - Зачем на ладони?
     - Ну как же... Для верности... Здесь все так делают... Вот мою  ручку
возьмите... Чернила хорошие.
     Данилов  поневоле   вывел   на   ладони   "217",   ручку   вернул   с
благодарностью, сказал:
     - Давно я не писал номеров на ладони.
     - А то как же... Здесь ведь такая публика - палец в рот не  клади!  Я
вот на двух написал, на одной - арабскими, на  другой  -  римскими,  да  и
покрупней, чем вы.
     Было душно, и Данилов распахнул пальто.
     - Ба, да у вас у самого ручка-то  есть!  -  сказал  тут  же  Кудасов,
углядев известный нам индикатор.
     - Она не пишет, - поспешно сказал Данилов.
     - Шведская?
     - Шведская, - согласился Данилов.
     - Кабы заглянуть...
     - Да пожалуйста... - жалобно сказал Данилов.
     Он протянул Кудасову ручку, опасаясь при этом, как бы не  засветилась
грешным делом голая рубенсовская женщина в  красных  сапогах.  Женщина  не
засветилась, ничего демонического в квартире Ростовцева не было.
     - Умеют же, - сказал Кудасов, возвращая индикатор.
     - Умеют, - вздохнул Данилов.
     - Но, видно, дешевая она...
     - Недорогая...
     - А вот умеют...
     Зная Кудасова, Данилов чувствовал, что очень скоро  Кудасов  поставит
его, Данилова, в такое положение, в каком ему ничего не останется  делать,
как подарить Кудасову шведскую недорогую ручку, а Кудасов еще  и  ломаться
станет... "Но нет уж, шиш!" - подумал Данилов.
     Но тут индикатору во спасение дверь одной из комнат  открылась,  и  в
прихожую стремительно  вышли  люди,  явно  те,  которых  ждали.  Были  они
чрезвычайно озабоченные и значительные, ни на кого не глядели, ни с кем не
здоровались, спешили  куда-то,  в  другую  комнату,  словно  в  преддверии
великих событий, с очередного заседания на внеочередное. Все  задвигались,
с готовностью стали уступать дорогу, сжимаясь и делаясь плоскими,  а  тоже
были, видно, люди не простые. Дамы вставали на  цыпочки,  желая  углядеть,
кто ж там идет-то. Впереди шествия Данилов заметил маленького  человека  с
черной бородкой, верткого, легкого и решительного, он и придавал  движению
ритм и важность, то был известный социолог Облаков, доктор наук,  Данилова
в какой-то компании знакомили с ним,  у  Добкиных,  что  ли.  К  удивлению
своему, Данилов увидел среди прошедших и известного ему директора магазина
Галкина. Дама в зимнем  парике  обернулась  к  Кудасову  и  Данилову,  вся
возбужденная и пылкая:
     - А вот тот-то, тот - кто, в сером костюме?
     - Комментатор-международник,  по  телевизору  выступает,  -  обиженно
сказал Кудасов. - И сюда просочился!
     - Да нет! Не тот в сером костюме, а который  в  сером  костюме  сзади
шел!
     - Врач.
     - Косметолог?
     - Диетолог.
     - А гинеколог где же?
     - А я почем знаю! - сердитый Кудасов отвернулся от дамы,  прохождение
комментатора-международника в числе  распорядителей,  видно,  поубавило  в
Кудасове куртуазности.
     Важные люди прошли, закрыли за собой дверь. В  прихожей  сразу  стало
шумно, в очереди вот-вот должно было возникнуть движение. То,  из-за  чего
не выспались и не курили в коридоре, начиналось.
     - А вы что же, не сумели сюда пробиться?  -  сказал  Кудасов.  -  Или
проспали?
     - Да как-то недосуг было...
     - Вот и зря... А впрочем, я вас знаю... - покачал головой Кудасов.  -
Вы человек беспечный - живете только нынешним днем. Думать о будущем вам и
в голову не приходит... И детей у вас нет...
     - Да уж куда тут... - вздохнул Данилов.
     - Номер первый! - деловито прозвучало в прихожей.
     И стали номера по очереди проходить в комнату с  комиссией,  или  как
там ее называть, а оттуда возвращались вскоре и теперь уже, довольные, шли
к выходу. Очередь двигалась потихоньку, Данилов  расстегнул  все  пуговицы
пальто, а лохматую нутриевую  шапку,  чудом  купленную  ему  Муравлевым  в
пригородном меховом ателье за двадцать рублей, повесил на  криво  загнутый
угол оцинкованного корыта. Он прикинул в уме скорость движения  очереди  и
понял, что проведет здесь полтора часа.  "Ну,  Клавдия!"  -  пригрозил  он
подруге профессора Войнова. Впрочем, и сам он был хорош!
     Но вот отметился Кудасов, улыбаясь и засовывая бумажник  в  потаенный
карман пиджака, прошел мимо Данилова. А  через  четверть  часа  вызвали  и
номер двести семнадцатый. Данилов двинулся было на  вызов,  но  вдруг  ему
стало жалко нутриевую шапку, висевшую теперь от него далеко,  не  хотелось
бы  ее  терять,  а  тут  еще  прихожую  пересек  со  сковородкой  в  руке,
направляясь, видно, на кухню, румяный тридцатилетний  отрок  Ростовцев,  и
Данилов отметил, что обаятельный-то он обаятельный, но в сущности пират и,
наверное, где-то прячет клад.
     - Номер двести семнадцатый, - сказали опять.
     "Ну  ладно,  -  подумал  Данилов.  -  Шапка  не  инструмент,   да   и
демонических сил здесь нет..."  И  он  пошел  в  большую  комнату,  видно,
столовую.
     - Номер двести семнадцатый?
     - Да, - улыбнулся Данилов, - двести семнадцатый...
     И он предъявил ладонь с чернильными цифрами.
     Спрашивал не Облаков, социолог и  доктор  наук,  хотя  Данилов  сразу
понял, что он тут главный, а крупный пегий  человек  в  пушистых  баках  и
усах, сидевший на три стула левее Облакова. Он держал ручку и  имел  перед
собой зеленую тетрадь, то ли ведомость, то ли вахтенный журнал.
     Вообще  же  люди,  сидевшие  за  пустым  обеденным  столом,  накрытым
индийской клеенкой в шашлычных сюжетах, а их было девять человек, походили
и на приемную комиссию, хотя Данилову и трудно было представить  заседание
приемной комиссии  в  комнате  с  телевизором,  старенькими  тумбочками  в
балясинах, ореховым трюмо, мраморным рукомойником и немецкими ковриками на
стенах - гуси на них паслись и прыгали кролики возле склонившейся к  ручью
Гретхен, видимо, дочери мельника. При этом люди за столом опять показались
Данилову  такими  значительными  и  большими,   что   Данилов   сразу   же
почувствовал расстояние между ними и собой, он даже заробел на  мгновение,
будто он стоял теперь у подножья пирамиды Хеопса (по новой науке -  Хуфу),
а эти люди глядели на него с последних великаньих камней пирамиды.
     - Ваша фамилия? - спросил пегий человек.
     - Данилов, - ответил Данилов.
     - У нас таких нет, - сказал пегий человек.
     - Я за Соболеву Клавдию Петровну, - сказал Данилов.
     - Отчего она доверила вам?
     - Я ее бывший муж... - сказал Данилов.
     Пегий человек с сомнением поглядел на Облакова, тот наклонил голову и
сказал быстро:
     - Бывшим мужьям доверять можно.
     - Все же покажите какой-нибудь документ, - сказал пегий человек.
     Он изучил театральное удостоверение Данилова и его паспорт, а  данные
паспорта - серию, номер, каким отделением милиции выдан и когда -  записал
в зеленую тетрадь.
     - Хорошо. Мы отмечаем Соболеву