те. А со
сколькими цивилизациями и неживыми  системами  пришлось  столкнуться  мне!
Чего мне это стоило! Сколько я узнал!
     - Но ведь ты и при выпуске из лицея был одарен Большим Откровением, -
осторожно вставил Данилов.
     - В том-то и дело, - выпалил Кармадон, - что многое из  того,  что  я
узнал, вовсе не совпадает с Большим Откровением!
     Кармадон тут же замолчал, и теперь он, как раньше Данилов,  огляделся
по сторонам, нет ли кого.
     - И забыл я подробности Большого Откровения, - добавил  Кармадон  уже
не столь решительно, как бы даже смирно.
     Но очень скоро он опять стал нервен и громок.
     - Я устал от знаний, но ничего не могу  с  собой  поделать.  Я  жаден
по-прежнему. Даже  если  я  перейду  в  увечные  воины  и  буду  разводить
мандрагору, то и тогда, наверное, я не успокоюсь. Вот и сейчас я  попал  в
цивилизацию элементарной частицы - по вашим земным понятиям элементарной -
и там кручусь, как заведенный. Я должен вернуться в асы со спецзаданием. И
кривое лицо мне без нужды! Но мне следует доказать, что я все тот же.  Что
я тверже прежнего и злее прежнего. Однако попробуй смути цивилизацию  этой
мелкоты! Поверни ее ход! Да  они,  эти  невидимые  вам  крошки,  тоньше  и
педантичнее многих существ, с которыми мне приходилось  связываться.  Надо
понять их суть и все их оттенки. А они ни на кого  не  похожие.  И,  стало
быть, опять входит в меня знание, знание, знание! И порой такое знание, от
какого дрожь во внутренностях! Я отравляюсь знанием  и  слабею!  Ничто  не
слишком! Куда там!.. И очень может быть, что я опозорюсь в микрокосмосе  и
не вернусь в асы. Я и теперь опозорен: ты существуешь и не смят мною, а  у
меня кривая рожа!
     Он опять уронил голову на руку и затих.
     Секундами раньше Данилов вспомнил о Большом Синем  Быке,  вспомнил  о
том, как он, Данилов, просовывал кость в трещину в хрустальном своде и как
почесывал ею животному спину, он хотел было  узнать,  ради  чего  Кармадон
собирался побыть на Земле синим быком,  но  спросить  об  этом  теперь  не
решился.
     Кармадон почувствовал его мысли, голову поднял.
     - Да! Да! Я хотел там влезть в шкуру самого Синего Быка, ощутить себя
супердемоном, чтобы знать, как двигаться дальше, но что из этого вышло!.
     Он замолчал, потом заговорил уже о другом:
     - Каждая стихия - первооснова для чего-то другого, с ней  связанного,
но иного, непохожего, - сказал Кармадон. - Земля, в смысле  почва,  -  для
деревьев и растений, вода - для минералов и камней,  эфир  -  для  ветров,
снега, дождей. Одно преобразуется в другое. И я  -  стихия.  Но  для  чего
первооснова я?
     Слова Кармадон произносил Данилову знакомые. Похоже, Данилов когда-то
читал их в лицейских научных пособиях. Наверное, тогда. Они  казались  ему
наивными и от его интересов далекими. Но Кармадон  имел  свои  взгляды  на
мир, и что же было относиться к ним с пренебрежением?
     - Для чего первооснова я? - говорил Кармадон.  -  Выходит,  что  и  я
должен рано или поздно преобразоваться в нечто. Но во что?
     - Почему вдруг преобразоваться? Это вовсе не обязательно...
     - А-а-а! Что ты знаешь! - сказал Кармадон. - И потом, у тебя  -  свой
случай. У меня - свой. Я чувствую, что когда-нибудь  преобразуюсь.  Но  во
что? Неужели моя буйная  стихия  станет  чистым  бессилием?  Или  вишневой
косточкой? Или  оскопленным  бараном?  Или  винтом  водяного  насоса?  Или
оплавленным куском молибдена?
     "Однако...  -  подумал  Данилов.  -  Прежде   он   так   никогда   не
отчаивался..."
     - Это нервы, - сказал Данилов. - Житейские и служебные  неприятности,
отсюда и нервы.
     - Какие у нас нервы, ты что, - поморщился Кармадон. - Это у  вас,  на
Земле, нервы... Или вот... Порой какой-нибудь цивилизации из-за нетерпения
или еще по иной причине устроишь такую встряску, что ужас,  с  потопами  и
извержениями, с моровыми поветриями, со взрывами  губительных  веществ,  с
кровью, с  сожжением  столиц,  с  ненавистью  братьев  друг  к  другу,  со
страданием мысли, но оставишь жизнь - и потом все, не  сразу,  постепенно,
но обязательно расцветает мощно и пышно, как злак на перегное... Будто  бы
я дал толчок развитию, какое хотел замедлить... Так нужны ли эти встряски?
И кому? Мне? Им? Сейчас - встряска, огонь и кровь, а потом  противные  нам
плоды, противное нам развитие, цветы и краски, музыка...
     - Не  преувеличиваешь  ли  ты  возможности  Девяти  Слоев,  -  сказал
Данилов, - не сами ли цивилизации обязаны себе встрясками?
     - Даже если и  преувеличиваю...  Зачем  мы  со  своими  стараниями  и
соблазнами? И кто мы? Все эти существа и неживые системы - при нас? Или мы
- при них? Мы что-то утверждаем или чему-то  вредим?  Необходимо  ли  наше
присутствие в мире, и в чем она, необходимость? Или это все игра и  пустая
суета? Я запутался...
     - А ты считаешь, что располагаешь знанием.
     - Да, я располагаю слишком многими знаниями. А  то,  что  я  пока  не
понимаю, я желаю, пусть и помимо своей воли, понять... Стало быть, и опять
приходит знание... Это мучительно... Я слабею! Я становлюсь равнодушнее  к
идеалам, которые вели меня по моей дороге! Или  я  уже  вступил  на  чужую
дорогу? Нет, я просто обессиливаю... Ты сидишь тут живой, а я перекошен.
     - Ты  повторяешься,  -  сказал  Данилов.  -  Что  же  касается  твоих
сомнений, то я не смогу стать тебе советчиком или оппонентом. У меня  свой
взгляд на вещи. Ты же в своих мнениях сейчас вряд ли поколеблешься.
     - А мне и не нужен ни советчик, ни оппонент, - сказал Кармадон.
     - Зачем ты привел меня сюда?
     - Я сам не знаю зачем. Может быть, для того,  чтобы  было  перед  кем
выговориться. Я одинок. Родственники мои и мои влиятельные приятели,  хотя
и сделали все, чтобы слово "дуэль" не было произнесено, холодны теперь  ко
мне, если не брезгливы. Это деловые демоны. Мой ученый брат Новый Маргарит
считает, что меня нет. А ты хоть по сути  дела  и  никто,  так,  демон  на
договоре, и для меня сейчас личность посторонняя, а может быть,  именно  и
потому, что посторонняя, тут вполне уместен. Я пустил слезу, я был  жалок,
но мне стало легче. Может быть, я скоро забуду об этой слезе. И никто  мне
о ней не напомнит. Сейчас ты при мне. А скоро сгинешь.
     - Ты в этом уверен? - спросил Данилов.
     - Уж раз тебя вызвали такой повесткой...
     Данилов хотел было возразить Кармадону, сказать, что  вызвали-то  его
вызвали, но держат не в карцере, а в приятной комнате с платяным шкафом  и
часами-ходиками, и гулять  дают,  может,  все  обойдется  и  без  крайнего
исхода... Потом он вспомнил, как Кармадон обещал устроить  его  при  своей
канцелярии и тем  спасти  от  разборов  и  расправ.  Но  что  было  сейчас
вспоминать об этом.
     - Ты знаешь о моем деле что-либо новое?
     - Знаю... И вряд ли бы я смог тебе помочь.
     - Я и не стал бы утруждать тебя, - холодно сказал Данилов.
     - Твое дело... Твое...
     Кармадон поднял кубок, но теперь уже как бы  нехотя,  как  бы  неволя
себя. Потом сказал:
     - Ну все. Прощай. Не будь слишком откровенным с Уграэлем. Его смотрят
на твое место. Все. Иди. Прощай.
     - Прощай, - сказал Данилов.
     Он встал, несколько мгновений стоял в нерешительности, не зная,  куда
идти. Брать свечу и взбираться по лестнице?
     - Данилов, - сказал вдруг Кармадон. - Ты хотел бы иметь детей?
     - Детей? - удивился Данилов. - Хотел бы...
     - А я не хочу.
     - Отчего же?
     - Я не могу передать им никаких нравственных ценностей!
     "Вот тебе и раз!" - только и мог подумать Данилов.
     - Да и не будут, видно,  уже  у  меня  дети-то,  -  горестно  и  тихо
произнес Кармадон. Но тут же как бы спохватился и сказал  грозно:  -  Все!
Прощай!
     Сразу же словно бы  взорвалась  бочка  с  порохом,  готические  своды
исчезли в огне и дыму, и Данилов понял, что  находится  в  двух  шагах  от
входа в буфет.



                                    40

     Прошло еще несколько дней, если верить ходикам с кукушкой, а Данилова
не тревожили. Будто издевались над ним.  Или  Данилов  оказался  в  хвосте
очереди, а у особ, вызвавших его повесткой, не было  острых  причин  гнать
очередь галопом. Ездить на лифте из слоя в  слой  Данилову  надоело,  зовы
прошлого были им удовлетворены, знакомых встречалось мало,  да  и  с  теми
беседы приходилось вести уклончивые и осторожные.
     Часами Данилов лежал на гостиничной кровати, смотрел неизвестно  куда
и ни о чем  не  думал.  Обещание,  горячее  и  решительное,  сейчас  же  и
непременно обсудить смысл собственного существования и  понять,  стоит  ли
отстаивать это  существование,  Данилов  так  и  не  исполнил.  Оправдывал
безделье мысли соображением, что в своих раздумьях и разборах он наверняка
будет к себе жесток  и,  возможно,  несправедлив,  расстроится,  отчается,
ослабнет вконец - и тогда его возьмут голыми руками. "Нет, -  сказал  себе
Данилов, - пока погодим..."
     Порой он вспоминал то или иное видение в Колодце Ожидания  и  пытался
его истолковать. Однако уверенности в правильном понимании видений у  него
не было. По-прежнему вызывал недоумение забытый или намеренно  оставленный
фартук сапожника... Иногда приходил Данилову на ум разговор с  Кармадоном.
Были в том разговоре  сказаны  Кармадоном  слова,  каким  теперь  Данилову
хотелось возразить. "Что же там не возражал?" - спрашивал себя Данилов.  А
впрочем,   зачем   возражать-то?   Кармадон   разговаривал   с    условным
собеседником, равным пустоте. Он же, Данилов, в утверждении  своих  мыслей
потребности тогда не  имел.  Конечно,  был  соблазн  поспорить  о  тех  же
встрясках и первоосновах, но они с Кармадоном все равно не поняли бы  друг
друга, случилась бы путаница в терминологии. Данилов в Девяти Слоях и  так
не раз ловил себя на том, что  употреблял  слова  в  их  земном  значении.
Хорошо, хоть собеседники этого не замечали. Впереди был главный  разговор,
там следовало быть чрезвычайно внимательным, чтобы не навредить  себе  или
что-либо не так понять. И хорошо, что в  беседе  с  Кармадоном  он  больше
молчал. Как бы он стал спорить о  тех  же  нравственных  ценностях,  какие
Кармадон не может передать детям?  Ценности  это  были  бы  для  Данилова?
Естественно, нет. "У них свое, у меня свое", - полагал Данилов... При всем
том, что  между  ними  случилось,  Данилову  порой  было  жалко  Кармадона
(однажды он даже сказал про себя: "по-человечески жалко", так увлекся). Он
закрывал глаза, видел Кармадона безвольным и горестным  и  сострадал  ему.
Теперь хоть стал известен Данилову смысл  пребывания  Кармадона  на  Земле
синим быком (шкуру  большого  животного  он  хотел  примерить  на  себя!).
Загадкой же было то, почему прежде Кармадон обожал ликер "Северное сияние"
и блюда железнодорожных буфетов, а теперь о них не вспомнил.
     В Седьмой Слой Удовольствий Данилов больше не ездил.  Хотя  наверняка
там закончилось санитарное время. Не заявлялся  пока  Данилов  и  в  Пятый
Ученый Слой. Он  и  прежде  посещал  этот  слой  редко.  Трудно  было  ему
поддерживать умные разговоры с образованными демонами. Себя Данилов считал
существом недалеким, неспособным воспринять учение мудрости. Не видел он в
них и особого  смысла.  Хотя  по  любознательности  интересовался  всякими
научными новостями. Сейчас от нечего делать он был не прочь  заехать  и  в
Пятый Слой. Знакомых - и по лицею,  и  по  былым  развлечениям  -  у  него
служило там немало. Давно не встречался Данилов и с однокашником  -  Новым
Маргаритам, братцем Кармадона. Еще в Останкине Кармадон сообщил  Данилову,
что Новый Маргарит сделал смелую карьеру, попал в козыри, правда, при этом
облысел. Теперь Данилов узнал, как отнесся Новый Маргарит к дуэли брата  и
его конфузу. Вряд ли сейчас он стал бы воротить  нос  от  него,  Данилова.
Впрочем, кто знает... Зачем ему Новый  Маргарит,  Данилов  объяснить  себе
толком не сумел. Или не захотел. То есть он  понимал,  что  на  встречу  с
Новым  Маргаритом  толкает  его  помимо  естественного  интереса  и  некая
корысть...
     Так или иначе, однажды, испросив у интендантов куртку из свиной  кожи
и техасские штаны, Данилов сел в лифт и приехал в Пятый Слой.
     Там дули ветры и сверкали молнии. В этих молниях Данилов не  стал  бы
купаться, даже если теперь купание было  бы  ему  приятно.  Шли  опыты,  и
молнии сверкали экспериментальные.
     На зеленом лугу Данилов  увидел  крестьянскую  девушку  в  деревянных
чеботах,  тоненькую,  чернобровую,  но  с  холодными,  будто   стеклянными
глазами. Девушка подбежала к  ручью,  стала  бросать  в  воду,  как  понял
Данилов, кусочки мелко порубленного яйца, сваренного вкрутую. При этом она
приговаривала: "Тети-хилоти, вас семьдесят семь,  нате  плату  вам  всем".
Данилов ушам и глазам не поверил. Будто шли средние (по людским  понятиям)
века. Тогда лихорадок было семьдесят семь, и, чтобы избавиться от болезни,
следовало бросить в реку семьдесят  семь  зерен  проса,  или  ячменя,  или
какого другого злака, или же разрубленное на семьдесят семь  частей  яйцо.
По  всей  вероятности,   сейчас   Лаборатория   Лихорадки   ставила   опыт
противодействия  просу  и  яйцу.  Сотрудник   лаборатории,   воплотившийся
отчего-то не в больного, как того требовали обстоятельства, а  в  весеннюю
лихорадку (зимняя должна была бы выглядеть жадной трясущейся старухой),  и
швырял в воду кусочки яйца. Стоило пожалеть лабораторию - способов лечения
лихорадки издавна существовало множество. Больной мог есть кал  собачий  и
мышиный, пить кровь скота. Или, что приятнее, употреблять настойку  навоза
на водке. Больной мог найти осину с расщелиной,  пролезть  через  нее  три
раза, оставив в расщелине хворь. Мог носить при себе нитку  с  двенадцатью
узлами. Мог сказаться отсутствующим, заколотить дверь дома и  повесить  на
ней табличку: "Его нет, уехал". Родственники могли  положить  больного  на
телегу и мчать ее на бешеной скорости по канавам, рвам, камням, колдобинам
и тем самым вытрясти лихорадку. Они  же  могли  с  колами  в  руках  гнать
больного в поле или в лес, а когда страдалец упал бы  обессиленный,  вбить
кол поострее рядом, пригвоздив болезнь  к  земле.  Или  хотя  испугав  ее.
Словом, средств хватало, и все они были верные.  Естественно,  специалисты
по лихорадке и прежде не сидели, сложив руки, привыкали к колам и гремящим
телегам и находили кое-что посильнее тех колов. Но это было давно.  Еще  в
пору юности Данилова все их старания и находки были названы устаревшими  и
ненаучными. Что же теперь они снова вступили в сражение с вареным яйцом?
     Данилов не стал дожидаться окончания опыта, да и ждать бы,  наверное,
пришлось долго. Он побрел дальше. Встречу  с  Новым  Маргаритом  он  желал
теперь оттянуть, заробел. "Неужели я  его  буду  просить  о  чем-либо?"  -
терзал себя Данилов. И он бродил по Пятому Слою, заглядывал в  разные  его
закоулки.
     Пятый Слой открывался ему то природными полигонами  -  лесом,  черным
ущельем, каменистым дном океана (чудища плавали над головой Данилова),  то
корпусами и ангарами (правда, без стен и без крыш)  с  металлической  (или
какой  там)  арматурой,  переплетениями  труб,   изломанными   прозрачными
сферами, исполинскими колбами и сосудами,  то  коридорами  или  тоннелями,
уходящими неизвестно куда. Там  и  тут  виднелись  таблички  с  названиями
учреждений.
     Данилов замедлил шаг.  По  коридорам  и  тоннелям  катились  какие-то
вагонетки, плавали то ли дирижабли, то  ли  аэростаты,  шастали  и  летали
ученые демоны, спешили по своим заботам. Иногда кое-кто кивал Данилову  на
ходу, попадались среди кивающих и знакомые, но  разговоров  не  возникало.
Пора была трудовая.
     Некоторые названия пылали огненными буквами.  "Лаборатория  Отсушки",
"Оранжерея летающих тарелок", "Институт оптимальных способов  расчесывания
зеленых волос русалок" ("А еще, что  ли,  у  них  есть  какие  волосы?"  -
задумался  Данилов),  "Академия  Дурного  Глаза",   "Склад   искусственных
интеллектов", "Зал  тонких  умствований",  "Институт  вывернутого  чулка",
"Склад исторических личностей". В этих  названиях  для  Данилова  не  было
ничего неожиданного.  Одно  его  остановило:  "Комиссия  по  использованию
утопших музыкантов". То, что  утонувшие  музыканты  используются,  Данилов
знал всегда, но вот комиссия была для него новостью. Он сразу  же  захотел
ее посетить. Но как бы он туда зашел? Что бы сказал?  Принес,  мол,  новые
сведения по интересующему комиссию вопросу? Но что ее  интересует?  Именно
это Данилов и хотел бы узнать... Он постоял,  постоял  у  двери  комиссии,
потоптался и пошел дальше.
     Мимо него проходил  работник,  показавшийся  Данилову  знакомым  (они
обменялись кивками), и уронил несколько горшков с рассадой. Данилов поднял
эти горшки и, ни слова не говоря, понес их, предложив тем самым  знакомому
помощь. Тот от нее не отказался. "Куда он приведет меня?" - гадал Данилов.
Оказалось, что в Оранжерею летающих тарелок,  называемых  также  на  Земле
неопознанными  летающими  объектами.  В  теплом  воздухе  под  стеклянными
сводами они росли на  зеленых  стеблях  и  стволах.  Малые  и  большие.  И
действительно, как кухонные тарелки. И размером  посерьезнее.  С  покойный
лайнер "Куин Мэри". В ангаре  за  Оранжереей  валялись  средства  доставки
тарелок на Землю. Многие в Девяти Слоях к тарелкам относились  критически,
считали  их  баловством.  Они  и  были  баловством.  Но  отчего  же  и  не
баловаться?
     Тарелки особой радости Данилову не доставили. Ну растут,  ну  и  что?
Знакомый деловито объяснил  Данилову,  что  недавно  устроено  шестнадцать
новых теплиц, там средние тарелки будут воспитываться в течение семнадцати
дней. А раньше им  и  двадцати  двух  дней  не  хватало.  "А  качество  не
пострадает?" - спросил на всякий  случай  Данилов.  "Не  должно  быть",  -
ответил работник Оранжереи. Правда, не слишком уверенно. Потом он  добавил
сердито: "Эх, кабы натуральный навоз шел на подкормку, а не эти  порошки!"
Насчет навоза Данилов выразил полное согласие. С  плодами  местных  теплиц
Данилов встречался на Земле. Летали они красиво, таинственно  и  бесшумно,
вызывая у людей противоречивые чувства.
     Сразу за зимним садом  Данилов  углядел  вывеску  "Отдел  Бермудского
Треугольника". Для Данилова загадкой была судьба  самолета  "Стар-Тайгер",
сгинувшего в  сорок  восьмом  году  (об  остальных  случаях  Данилов  имел
понятие). Он подергал ручку двери отдела. Но без толку. Возможно, в отделе
никого не было. Возможно, сотрудники находились нынче на объекте.
     Запахло пирогами. Данилов оживился,  пошел  на  запах  и  понял,  что
приближается  к   Академии   домашнего   хозяйства.   В   силу   житейской
необходимости сам Данилов был кулинар, полотер и посудомойка, в  помещения
академии он шел с любопытством. Сотрудники академии, хотя их  исследования
и открытия не совершали переворотов, а могли лишь привести к мелким порчам
и потравам, трудились увлеченно. Видно, любили свое дело. Кто  писал,  кто
ставил опыты. Иные стояли у кухонных плит и печей - голландских,  русских,
занзибарских, газовых, электрических, глиняных, у  примусов  и  керосинок,
иные брызгали жидкостью на паркетные  и  мозаичные  полы,  иные  поджигали
обои, иные старались проглотить  пылесосом  валансьенские  кружева,  иные,
накидав на ковры снега, выбивали из них пыль ружейными  шомполами.  Работы
всюду шли серьезные. Ученые личности составляли для людей мнимые  рецепты.
На вид рецепты должны были  быть  как  бы  подлинными,  но  один  или  два
компонента их по давней традиции  (и  фараоны  кушали  пшеничные  лепешки,
испеченные по тем рецептам) полагалось вводить  ложные.  Данилову  попался
сейчас на глаза составитель рецепта для варки  клецок.  Как  этот  мученик
страдал над газовой плитой! Гремел кастрюлей, эмалированной, пятилитровой,
чадил, бранился. Клецки из манной крупы  получались  у  него  все  ровные,
круглые и вкусные. Стало быть, бра