, что и перед  ним  падать  на
колени было бы неразумно.
     - Может быть, - прошептал Земский, - может быть.
     - Да и как же вдруг? - спросил Данилов. - Зачем чья-то помощь? Вы что
же - не уверены в тишизме?
     - Уверен! Уверен! - горячо произнес Николай Борисович. -  Но  кто  бы
узнал о Золушке, если бы она туфлю в двенадцать часов не потеряла!
     - То есть?
     - Кто поймет теперь мой тишизм? Никто. Кто узнает о  моих  сочинениях
через сто лет? Никто. Я сдохну, и пионеры сейчас же отнесут мои  бумаги  в
макулатуру - кому нужен утиль какого-то Земского! Чтобы к  моим  мыслям  и
сочинениям был интерес, чтобы в моих бумагах копались умные люди через сто
лет, я теперь, теперь должен стать известным. Пусть и в этой ложной старой
музыке. Пусть и со скандалом.  Со  скандалом-то  вернее!  Имя  мое  должно
застрять в умах людей! Туфелька Золушки  мне  нужна.  Даже  и  похожая  на
рваный сапог. Ради этого я готов поставить подпись где угодно. И кровью!
     - Ничем не могу вам помочь, - сказал Данилов.
     - Ой ли?
     - Николай Борисович, вы смотрите на меня как-то странно.  Не  думаете
ли вы и меня напугать, как напугали Мишу Коренева?
     - Тебя не  напугаешь,  -  угрюмо  сказал  Земский.  -  Ты  сам  скоро
напугаешься, коли и впрямь ринулся в большие музыканты.  Так  напугаешься,
что однажды подойдешь к окну и подумаешь: "А не прав ли  Миша  Коренев?.."
Если ты, конечно, тот, за кого себя выдаешь...
     - Я себя ни за кого не выдаю, -  сказал  Данилов.  -  Однако  у  меня
создается впечатление, что вы меня за кого-то принимаете. За кого же?
     - Мало ли за кого...
     - Вы взрослый человек, - сердито сказал Данилов, - а, видно,  уверили
себя в каком-то детском вздоре... Это и смешно, и  неприятно...  Разрешите
на этом откланяться.
     - Извини, Володя, - быстро заговорил Земский, - это все  шутки...  Но
ведь как шутник, сам знаешь, я не всем нравлюсь... Извини...  И  забудь  о
моих словах... Нам и в театр пора. Я тебе сейчас напоследок налью коньяка.
Себе же - вина, фирменного.
     Николай  Борисович  наполнил  рюмку  Данилова,  а  сам  отправился  в
соседнюю комнату и вернулся с  большой  чашей,  сделанной,  как  разглядел
Данилов, из черепа и опоясанной  сверху  и  снизу  полосками  серебра.  На
серебре  имелась  чеканка.  Вино  в  чаше  было  вишневого   цвета,   чуть
прозрачное. "Экий печенег!" - подумал Данилов.
     - Это все шутки, Володя! Может, и не поверил я ни в  какой  вздор.  Я
пока в свою силу верю! Родись я веков на пять раньше,  был  бы  я  Васькой
Буслаевым и дружины б крушил. Помнишь, что Васька  говорил:  "Не  верю  я,
Васенька, ни в сон, ни в чох, а верю я в свой червленый вяз!"
     Тут Николай Борисович рассмеялся,  из  перстня,  украсившего  средний
палец его левой руки, высыпал в  чашу  красный  порошок,  отчего  вишневая
жидкость будто вскипела,  забулькала  и  пошла  вверх  сизым  паром.  Чашу
Николай Борисович поднял рывком и осушил,  как  граненый  стакан.  Данилов
коньяк пить не хотел, однако теперь выпил. "Мистика какая-то",  -  подумал
Данилов.
     В прихожей Данилов сказал Земскому:
     - Червленый вяз пусть при вас остается,  вы  ему  служите,  это  ваше
дело, однако Мише Кореневу жизнь вы укоротили напрасно.
     - Может, и укоротил, а может быть, и нет! - рассмеялся Земский.
     Был он теперь в кураже, вишневая  жидкость  из  чаши  взбодрила  его.
Словно бы  радость  распирала  Николая  Борисовича.  В  прихожей  обширным
животом он вдруг придавил Данилова к стене, оглушил его:
     - А ты, Данилов, не храбрись! Что ты знаешь? Да ничего!  Вот  Миша-то
унес с собой тайну. Тайну М.Ф.К. Разгадай-ка ее. Слабо будет!
     Выходя к лифту, Данилов все  же  поклонился  Земскому,  и  тот  шумно
закрыл за ним дверь.



                                    26

     "За кого же он принимает меня? - думал Данилов, собираясь на  работу.
- Если за пришельца или еще за кого, пусть, куда ни шло...  А  если  -  за
жулика или за какого агента? Еще  настрочит  бумаги  куда  следует,  людей
зряшным делом заставит заняться..." Данилов посчитал, что сейчас  же  надо
истребить  из  памяти  Николая  Борисовича  Земского  даже  и   мельчайшие
впечатления от знакомства с Андреем Ивановичем из Иркутска, их  сидений  и
прогулок. Словно бы и не было ни Андрея Ивановича, ни моршанского ножа.  И
о его, Данилове, оплошностях во время гуляний с Кармадоном Земский  должен
был забыть! Николай Борисович в ту же секунду  и  забыл...  В  театре  был
смирный, к Данилову не приставал.
     Два дня или три Данилов провел в  суете,  в  беготне  из  оркестра  в
оркестр, по ночам готовил дома симфонию Переслегина.  С  трудом  выкраивал
время для встреч с Наташей. То и дело - и  даже  в  театр  -  ему  звонила
Клавдия, говорила обиженно, просила посетить ее Монплезир. Под Монплезиром
она имела в виду квартиру, из  какой  Данилов  ушел  и  за  какую  платил.
Данилов рассудил, что Клавдия  от  него  все  равно  не  отвяжется,  и  на
четвертый день ее просьб поехал в гости.
     Клавдия одета была тщательно, словно бы Данилов стал интересен ей как
мужчина. Краску и тушь на веки и на ресницы она наложила под  девизом:  "А
лес стоит загадочный..." И точно,  некая  загадочность  была  и  в  облике
хозяйки и в ее словах. Однако Данилов  чувствовал,  что  тайны  в  Клавдии
долго не удержатся. А потому и ни о чем ее не спрашивал.
     - Не кажется ли тебе,  Данилов,  -  сказала  Клавдия,  расставляя  на
кухонном столе чашки для чая, - что по отношению ко  мне  ты  ведешь  себя
неблагородно?
     - Нет, не кажется, - сказал Данилов.
     Клавдия посмотрела на него удивленно.
     - Отчего ты так переменился? Вот ты мне и хамишь...
     - Я устал, - сказал Данилов, - ты же видишь во мне прислугу,  будь  я
свободен, возможно, я помогал бы тебе, но увы, сейчас твои хлопоты  мне  в
тягость...
     Клавдия чашки оставила, опустилась на табуретку.
     - Ах, Данилов, - сказала она. - Я вижу в тебе друга. Ты нужен мне для
душевных общений.
     - Для душевных общений тебе могло хватить и Войнова... Он профессор и
автор книг...
     - Войнов, конечно, - согласилась Клавдия, - профессор... Но ведь есть
у меня в душе и тайные уголки.
     "Ну вот, дело дошло и до тайных уголков", - расстроился Данилов.
     - А что касается твоей Наташи, - сказала  Клавдия,  -  то  мы  с  ней
подружились. Она сшила мне чалму.  Быстро  сшила.  Я  довольна.  Сейчас  я
покажу тебе. Только надевать ее следует с вечерним платьем... Я сейчас...
     Клавдия направилась в соседнюю комнату, Данилов крикнул  ей,  что  не
надо вечернего платья, что ему через полчаса бежать.  Что  было  толку!  А
увидеть чалму, сшитую Наташей, он желал.
     К удивлению Данилова, Клавдия позвала  его  через  пятнадцать  минут.
Войдя к ней в комнату, Данилов забыл о недовольствах. Британской  королеве
предстояло увидеть жену профессора Войнова в черном платье из бархата и  в
черной чалме. Смелые вырезы платья  открывали  плечи  и  грудь  московской
гостьи, черный бархат украшала бриллиантовая гроздь.  И  на  чалме  играли
бриллианты.
     - А что, - сказал Данилов, - хорошо.
     Он искренне радовался за Клавдию.
     Ему показалось, что и чалма хороша, хотя игра бриллиантов мешала  ему
разглядеть чалму внимательно.
     - Для вечернего приема у королевы, - сказала Клавдия, - я сшила еще и
тюрбан из горностаев. Но к нему у меня другое платье. Белое.  Оно  на  той
квартире. У Войнова. И тюрбан там.
     - Жаль, - сказал на всякий случай Данилов.
     - Жаль, - согласилась Клавдия. - Я потому  тебе  показываюсь,  что  у
тебя художественный вкус. Раз ты говоришь, что хорошо, значит, хорошо.
     - А тюрбан тоже Наташа шила?
     - Нет, она не скорняк. Чалма вышла у нее безупречная.  Но  берет  она
дорого. И так решительно с меня запросила, будто я мильонщица.  И  это  со
своей-то!
     - А ты уж и своя?
     - Данилов, какой ты, право! Ты думаешь, эта Наташа простая?  Ой  нет!
Поверь  женщине.  Мы  с  ней  и  вправду  подружились,  о  чем  только  не
переболтали... О тебе, конечно... Еще кое о чем... И я тебе скажу...
     - Если ты шьешь наряды для королевы, - сухо сказал Данилов,  -  стало
быть, вы с Войновым скоро уедете в Англию? И надолго?
     - Ах, Данилов, - вздохнула Клавдия, - никуда мы пока не едем. Войнов,
правда, старается получить командировку в Англию на три года, но до  самой
поездки далеко...
     - А почему именно в Англию?
     - Англию нам припрогнозировали, - сказала Клавдия и сразу же,  словно
бы в испуге, посмотрела по сторонам.
     - Хлопобуды?
     - Хлопобуды, - прошептала Клавдия.
     - Но наряды твои устареют, что же их было шить?
     - Чалма и тюрбан не устареют. А платья я заменю.
     - И это все твои тайны? Из-за них ты вызывала меня?
     - Ты не получил удовольствия от моих обновок?
     -  Ну...  получил...  -  неуверенно  произнес  Данилов.  -  Но  зачем
тайнами-то заманивать?
     - А ящики тебя совсем не интересуют? Те, что мы с  твоими  приятелями
тащили...
     - Да... Действительно... И что же с ящиками?
     - Пошли! - приказала Клавдия.
     Шли недолго, из кухни коридором и до кладовки, свет  в  коридоре  был
неяркий, однако Данилов сумел рассмотреть  вечернюю  Клавдию,  не  снявшую
чалму, в движении и понял, что тело ее нисколько не потеряло прежних форм,
наоборот, кое-что  волнующее  Данилова  и  приобрело.  "Да,  она  красивая
женщина", - словно бы согласился с кем-то Данилов. Ящики занимали половину
кладовки, надписи на их  боках,  удостоверявшие  принадлежность  ценностей
Камчатской экспедиции, были замазаны синей краской. Крышку верхнего  ящика
отодрали, и Данилов увидел в ящике большой камень.
     - Камень какой-то, - сказал Данилов.
     - Ну и какой камень? - спросила Клавдия, в глазах ее  теперь  были  и
торжество, и тайна, и  предчувствие  будущих  радостей,  и  желание  вновь
показать Данилову свое превосходство над ним.
     - Я не знаю.
     - А ты посмотри внимательно.
     Данилов не только осмотрел камень, но и общупал его, и  запахи  камня
уловил, только что не попробовал его на  зуб.  Верхняя  поверхность  камня
была  плоская,  но  не  ровная,  вся  в  выбоинах,  видимо,   ломами   или
перфораторами вынимали камень из родной среды.
     - Лава, что ли? - сказал Данилов, вспомнив о вулкане Шивелуч.
     - Лава! - рассмеялась Клавдия и с удовольствием погладила камень.
     Минуты две она любовалась камнем,  потом  закрыла  дверь  кладовки  и
повела Данилова в кухню. Платье для королевы она не испачкала и не помяла,
носить его, да и чалму, ей  нравилось.  Бриллианты  с  двойным  внутренним
отражением по-прежнему играли на Клавдии  тут  и  там.  На  кухне  Клавдия
закурила и сказала:
     - Это лава. А через четыре года будут изумруды.
     - Два ящика изумрудов?
     - Два не два, а шкатулку заполнят.
     - Неужели тут такая замечательная кладовка?
     - Кладовка ни при чем. Каким образом лава превратится в изумруды,  не
имеет значения, но превратится.
     Твердость была в словах Клавдии  и  деловитость.  Она  давала  понять
Данилову, что ту информацию, какую он заслуживал, он получил, а прочее его
не касается. Может, и вообще она не имела права говорить об этом прочем. А
Данилов молчал, он чувствовал, что Клавдии не терпится поделиться  тайной.
Он и молчал.
     - Сейчас бриллианты в моде, - сказала наконец Клавдия, - а через семь
лет, после одного события, в моду войдут изумруды. В такую моду,  в  какой
они не были последние три столетня.
     Данилов опять молчал.
     - А у меня их будут десятки, около  сорока,  точнее,  тридцать  семь,
крупные, будто с шапки Мономаха, если мне надоест их носить, я  их  продам
по хорошей цене.
     Данилов молчал.
     - Это реальные деньги, - сказала Клавдия так,  будто  Данилов  с  ней
спорил.
     Данилов молчал.
     - И в том, как они возникнут из лавы,  не  будет  ничего  нечестного,
никакого волшебства, а все выйдет по науке... Один ученый из одного НИИ...
- тут Клавдия опять спохватилась и стала смотреть по сторонам, но вряд  ли
кто, кроме Данилова и мелких бытовых муравьев, гулявших по столу,  мог  ее
услышать. - Один ученый, то ли Озямов, то ли  Озимов,  сделал  открытие...
Все хотел получить искусственный изумруд, бился, бился -  и  ни  с  места.
Потом решил разобраться, как природа-мать создает изумруды, и  действовать
ее способом. Понял: они из магмы, она остывает, что-то с ней происходит  -
и она преобразуется в кристаллы изумрудов...
     Дальше объяснять своими словами открытие Озямова  стало  для  Клавдии
делом  непосильным,  она  принесла  записную  книжку,  показала   Данилову
сделанный ею собственноручно рисунок разреза земли -  разрез  она  назвала
стратиграфическим. Показала: и где именно  пекутся,  а  потом  и  остывают
изумруды. Рядом на страничке был график движений температуры и давления.
     - Ты тут все не поймешь, - заметила Клавдия. - В общем,  кавитация...
Схлопывание пузырьков газа... А в газ надо  перевести  магму,  то  есть  в
наших условиях остывшую  лаву...  Температуры  -  порядка  полторы  тысячи
градусов... давление - миллион атмосфер, а то  и  два...  И  пожалуйста  -
изумруд!
     - Откуда же твой Озямов, - удивился Данилов, - возьмет давление в два
миллиона атмосфер?
     - Давление у нас найдется, - махнула рукой Клавдия.
     - А зачем тебе лава именно от Шивелуча?
     - Озямов бьется, бьется,  сделал  открытие,  выбил  оборудование  для
опытной установки, но подходящей магмы не нашел. Какую  лаву  брать  -  не
знает. А я знаю.
     - Откуда? Ах да... Хлопобуды...
     - Да,  хлопобуды,  -  прошептала  Клавдия,  и  обреченные  бриллианты
взблеснули на черной чалме, - они. Ясно, что не в  порядке  очереди,  а...
Ну, а в общем, неважно Они и моду на изумруды мне предсказали, и  открытие
Озямова учли, и на машинах из всех вариантов выбрали лаву от  Шивелуча.  А
Озямов о ней пока не знает... Я через верного человека наведу его мысль на
эту лаву, вот и получу тридцать семь изумрудов - материал-то мой!
     - Начнут делать искусственные изумруды - они появятся у всех и станут
стоить копейки, как стекляшки.
     - Свои изумруды я получу через четыре года. Все посчитают, что они из
горных пород. Но у Озямова-то это будут опытные изумруды! А  по  прогнозам
хлопобудов  он  еще  три  года  походит  в  шарлатанах,  потом  перед  ним
извинятся, станут внедрять открытие - на внедрение уйдет шесть лет  А  мне
камни уже надоест носить! Я их продам, пока они еще будут в цене...  Понял
теперь, каково иметь дело с хлопобудами!
     Данилова вся история с изумрудами  очень  заинтересовала,  объяснения
Клавдии его не удовлетворили, даже и с высоты технических знаний  Данилова
слова Клавдии показались ему подозрительными. А может, она передала и  все
верно, да ученый Озямов бродил по ложным тропам. Так  или  иначе,  Данилов
решил выяснить, каким  образом  появляются  изумруды  и  имеет  ли  к  ним
отношение лава от вулкана Шивелуч. Ведь ящиками с лавой  Шивелуча  владела
не только Клавдия, но и Камчатская экспедиция, а какие из  них  подлинные,
какие сотворенные  им.  Даниловым,  он  не  знал,  не  запомнил  в  спешке
Камчатские экспедиторы тоже небось могли затеять опыты с лавой. С  ящиками
следовало разобраться, и сейчас же. Но Клавдия взяла его за руку.
     - Данилов, изумруды ладно! - сказала она с неким вдохновением и забыв
о шепоте. - Я добыла еще один долговременный прогноз! Подожди тут!
     Она моментально принесла из комнаты  сувенирный  настольный  сейф  со
свежей еще краской  и  никелированной  ручкой.  Сейф  был  как  настоящий.
"Бутылки три в него войдет", - отметил про себя  Данилов.  Ключом  Клавдия
отворила бронированную дверцу сувенира и пригласила Данилова  заглянуть  в
его недра. Там стопкой лежали документы. Изнутри  к  дверце  был  приклеен
лист белой бумаги со словами "Операция "Лишние дипломы". Документы и  были
дипломами. По большей части синими, лишь два из них, от отличников,  имели
коричневые  обложки.  Данилов   несколько   дипломов   осмотрел.   Верхний
принадлежал  Казематову  Игорю  Платоновичу,  получившему  в   1960   году
профессию врача-стоматолога. Другой - инженеру-металловеду Ципскому  Олегу
Николаевичу. Узнал Данилов и о дипломной  работе  третьего  специалиста  -
Думного  Виктора  Петровича:  "Плетение  словес  в   житийном   творчестве
последователей  Епифания  Премудрого".  Виктор   Петрович   был   учителем
литературы.
     - Отдел кадров на дому? - осторожно спросил Данилов.
     - Эти картонки  -  мои.  Я  имею  и  расписки...  Все  написавшие  их
отказываются  не  только  от  дипломов,  но  и  вообще  от  прежних  своих
профессий. Честное слово дают.
     - Зачем тебе все это?
     - А-а-а! - протянула Клавдия.
     Молчать она уже не могла, и, по ее словам, с дипломами выходило  так.
По точным исследованиям хлопобудов,  лет  через  пятнадцать  -  семнадцать
разведется у нас столько разных выпускников и так не станет хватать всяких
необходимых  людей  -  санитаров,   продавцов,   мозолистов,   мусорщиков,
полотеров, клейщиков обоев и афиш, садовников, домработниц,  что  общество
вынуждено будет просить лиц с  дипломами,  особенно  неуверенных  в  своем
призвании, пойти в санитары, домработницы,  садовники.  Государство  якобы
даже решит доброхотам платить компенсацию за годы учений.
     - Какую компенсацию? - не понял Данилов.
     - А такую...  Кому  девять  тысяч,  а  кому  и  все  четырнадцать.  В
зависимости от затрат. Только чтобы пошли в санитары и в раздатчики пищи.
     - Разве мы тратили деньги на образование?
     - Государство и тратило. Ну и что? Если обществу так потребуются люди
в обслугу, оно хоть и свои затраты решит  компенсировать.  Сколько  диплом
стоил, столько, с учетом школьного воспитания, и заплатят  человеку,  лишь
бы он согласился сдать диплом.
     - Странно все это... - покачал головой Данилов.
     - Так и будет... Припрет - и будет... И теперь ведь... Сколько людей,
что  учились,  изнуряли  себя,  спокойно  работают  -  и   вовсе   не   по
специальности,  а  где  кому  хочется,   хоть   бы   и   пожарниками   или
ассенизаторами... И не нужны им  никакие  дипломы...  Вот  я  уже  сколько
приобрела... У кого за пятерку, у кого за двадцатку, у  кого  подороже,  у
кого бесплатно... А придет срок, я по этим  дипломам  и  по  распискам  их
владельцев соберу всю компенсацию!
     - Нет, что-то тут не так.
     - Что не так? Что? Ты, Данилов, далек от социальных  проблем.  Ты  бы
лучше мне помог. Есть у тебя люди  на  примете,  кому  не  нужны  дипломы?
Только не старые и не больные, чтобы могли тянуть и через двадцать лет?
     -   Надо   подумать...   Один   есть.   Кончил   консерваторию,   был
контрабасистом. Теперь он пробочник.
     - То есть?
     - Люди, не имеющие штопора, обычно  проталкивают  пробки  в  бутылку.
Бутылка емкостью ноль семь стоит семнадцать копеек, а с пробкой внутри  ее
берут на пунктах приема по десять  копеек.  И  то  как  бы  из  жалости  к
хозяину. А там у  них  за  ящиками  сидит  пробочник  и  леской  с  петлей
вылавливает пробки, имеет  за  пробку  две  копейки.  Мой  знакомый  играл
скверно, а пробочник, говорят, вышел из него виртуоз. Делом доволен, живет
хорошо.
     Было похоже, что Клавдию заинтересовал не диплом пробочника, а способ
добывания им пробок.
     - Надо запомнить, - сказала она. - Именно леской?
     - Можно и не леской. Можно веревкой. Или проволокой.
     - У тебя один такой знакомый?
     - Не знаю... У твоего приятеля Ростовцева, - вспомнил Данилов, -  два
диплома, из них один университетский,  а  сам  он  разводит  попугаев,  ты
обратись к нему.
     - Ладно, - быстро сказала Клавдия. -  Ты  займешься  переговорами  по
моему списку. Там много кандидатов.
     - Откуда я время найду? - жалобно произнес Данилов.
     "Опять я ей поддаюсь, - подумал он, - опять малодушничаю... Эка ловко
она меня приручила сн