рмадон  от  ран,  нанесенных  ему  познаньем?
Кармадон жестко сказал, что этот разговор следует оставить.  И  вообще  он
попросил Данилова о событиях последних двух недель забыть. И забыть о его,
Кармадона, разговорах, вызванных минутной слабостью.  "Хорошо",  -  сказал
Данилов, стал серьезным. Тут  Кармадон  добавил,  видно,  для  того  чтобы
развеять все сомнения Данилова: каникулы для него,  Кармадона,  не  прошли
даром, он стал сильнее, переступил в себе через нечто важное и созрел  для
дел более значительных, нежели забавы с цивилизацией волопасов.
     - Да, я чувствую в себе явный прилив сил, - сказал Кармадон.
     Было похоже, что на этом его откровения Данилову закончились. Данилов
опять  ощутил  себя  чуть  ли  не  станционным  смотрителем,  какому  шубу
следовало накидывать на плечи заезжего сановника. Он теперь и не знал, был
у них с Кармадоном разговор о времени "Ч" или не был.
     Данилов вдруг подумал, что Кармадон, возможно, приезжал и ни на какие
не каникулы, а инспектором по  его,  Данилова,  делу.  От  этой  мысли  он
поначалу затрепетал, но тут же стал воинственным.
     Данилов сел  за  письменный  стол,  принялся  оформлять  каникулярные
бумаги Кармадона. Тут гость опять стал простым и, даже несколько заискивая
перед Даниловым, попросил его все отметить как надо. А в кратком донесении
о каникулах быть справедливым.
     - Хорошо, - сухо сказал Данилов.
     Кармадон - сначала  на  островах  Сан-Томе  и  Принсипи,  а  затем  в
Панкратьевском районе - прихватил пять  лишних  земных  суток,  теперь  из
документов со словами "убыл", "прибыл" они  исчезли.  Синий  бык  вышел  в
донесении Данилова если  не  геройским,  то  во  всяком  случае  достойным
репутации Кармадона  животным.  Расписался  Данилов  на  бумагах  школьной
ручкой сороковых годов, деревянной, тонкой,  с  пером  рондо,  бухгалтерия
пасту  и  синие  чернила  не  признавала.  К  местам  для  печати  Данилов
приложился разогретой над газовой плитой пластинкой браслета с буквой "Н".
В прогонных грамотах Данилов подчеркнул вид топлива и  систему  ускорения.
Теперь бумаги Кармадона были в порядке. Кармадон завернул их в несгораемый
платок и прикрепил к штанам английской булавкой - плохо  выправленные  или
потерянные отчетные документы не одному из знакомых Данилова  и  Кармадона
стоили карьеры.
     -  А  если  ты  решил  перейти  к  нам,  -  сказал  Кармадон,  -   то
расписываться тебе придется не чернилами...
     - Я знаю... - Данилов быстро взглянул на Кармадона.
     - Ты сегодня обещал  объявить  решение...  Наш  разговор  остается  в
силе...
     - Хорошо, - сказал Данилов, - но  давай  сначала  закончим  с  твоими
делами, а уж потом займемся моими...
     "Значит, о моем деле он не забыл, - подумал Данилов. - Значит,  и  не
инспектор он, а и вправду был на каникулах..." На душе  у  Данилова  стало
спокойнее. И чувства его к Кармадону потеплели.  "Он  -  ничего,  -  решил
Данилов, - а мрачный и важный - это потому что с женщинами ему не  везет".
Данилов чувствовал, что желает оттянуть решение  своего  дела  хоть  и  до
вечера, мало  ли  какие  условия  будут  ему  предложены,  что  огорчаться
заранее?
     - Теперь сувениры, - сказал Данилов.
     - Да, сувениры...
     С сувенирами  положили  так.  Много  времени  на  выбор  подарков  не
тратить, а сейчас же составить их список. Потом отобранные вещи и  явления
Данилов в упакованном виде брался отправить  Кармадону  вдогонку.  Или  же
параллельным с Кармадоном курсом. Список открыли девять  меховых  шапок  и
одна из верблюжьей  шерсти.  Попросил  гость  восемь  ящиков  с  бутылками
минеральной воды осетинского курорта Кармадон  -  для  стариков.  Затем  в
список внесли тепловоз Людиновского завода, Данилов хотел  было  выяснить,
зачем он Кармадону, но тот замялся и покраснел. "Ладно", - сказал Данилов.
Дальше пошли кинофильмы, в том числе с участием Синтии Кьюкомб. Захотелось
Кармадону увезти на память копье странствующего рыцаря  Резниковьеса,  уже
починенное.  Внесли  в  список  пять  тонн  жевательной  резинки,  Данилов
прикинул, в каких странах брать ему резинку, подумал, что несколько  пачек
он непременно прикарманит и угостит Мишу Муравлева и  еще  кого-нибудь  из
детей.  Кармадон  настаивал  на  том,  чтобы   сувениром   был   отправлен
полюбившийся   ему   комментатор   фигурного   катания,   однако   Данилов
предположил, что тот уцепится за микрофон и  никуда  не  улетит.  Кармадон
расстроился,  но  тут   Данилов   уговорил   его   заменить   комментатора
пространщиком из  Марьинских  бань  дядей  Нариком,  подававшим  Кармадону
простыню,  однако  вспомнил,  что  дядя  Нарик  -  мусульманин,  а  они  с
Кармадоном - вовсе не джинны. В конце концов комментатор был компенсирован
кометой Когоутека и леденцами на палочке "Синий  бык".  Кармадон  попросил
записать что-нибудь для демонических дам, и тут  уж  Данилов  расстарался!
Секциям, любезным  женскому  глазу,  в  парижских  магазинах  "Самаритен",
"Монопри", "Призюник" предстояло оскудеть! И сгореть! "Надо бы  и  мне,  -
подумал Данилов, - при случае  послать  кое-что  и  кое-кому...  Химеко  и
Анастасии -  непременно!  Хотя  Анастасия  от  меня  теперь  ничего  и  не
примет..." Данилов вздохнул.  Еще  в  список  вошли  марки  с  олимпийским
гашением, извержение вулкана Тятя,  лекция  Кудасова,  распространенная  в
сети, и с  ответами  на  записки,  ломбардское  кресло  делового  человека
Ришара, вызвавшее отъезд быка Василия, веселый памятник Гоголю с бульвара,
морская капуста в банках,  четыре  электрооргана,  очередь  за  коврами  у
Москворецкого универмага, ростокинский акведук. Список протянулся  еще  на
пятнадцать пунктов.
     - Пока хватит, - сказал Данилов, - а к вечеру что-нибудь вспомним...
     - Наверное, хватит.
     Тут Данилов  подумал,  что  ростокинским  акведуком  он  распорядился
напрасно. Его следует оставить на месте И вид он имеет красивый. И заслуги
перед городом. Как-никак стоит двести лет.  Захотел  он  заменить  акведук
открытым бассейном "Москва", от коего мокнут и тухнут картины  с  книгами,
но и бассейн ему стало жалко.
     Сувенирами Кармадон, казалось, был доволен, Данилова это  порадовало.
Однако опять Данилов уловил в себе желание угодить Кармадону,  отчасти  не
бескорыстное. "А-а, ладно... - подумал Данилов, - последний  день,  а  там
опять стану сам собой..." Тут он сообразил, что  не  мешало  бы  в  список
сувениров вставить альт Альбани, вставить и забыть его отправить вместе  с
Кармадоном... "Нет, никогда, - сейчас же остановил  себя  Данилов.  -  Ишь
хитрец какой!" - пригрозил он себе пальцем.
     А Кармадон опять стал серьезным и надменным. Как и полагалось  демону
седьмой статьи Видно, высокие мысли посетили его.
     - У нас день впереди,  -  сказал  Данилов.  -  Как  ты  предполагаешь
провести его?
     - В разгуле, - сказал Кармадон.
     Но без предвкушения удовольствий сказал, а холодно, твердо, будто под
разгулом понимал не персидские пляски и не битье зеркал, а прием  снадобий
и чтение источников. Или желал показать, что он сам нынче  себе  хозяин  и
обойдется без  провожатых  и  сотрапезников.  Данилов  опять  почувствовал
расстояние между ним и Кармадоном, пожалел о своей душевной простоте.  "Ну
и пусть гуляет, - подумал он, - хоть один, хоть с кем... Хоть с Клавдией!"
У самого Данилова не было желания пускаться в разгул, а присутствовать при
разгуле других, чтобы потом разводить гуляк на квартиры, - тем  более!  Но
что он мог поделать?
     - Сейчас придут Земский и водопроводчик, - сказал Кармадон,  -  и  мы
двинемся...
     - Куда это? - спросил Данилов.
     - В Павелецкий вокзал.
     Однако первым пришел  не  Земский  и  не  Коля,  а  Кудасов.  Данилов
полагал, что после вчерашнего происшествия Кудасов отсиживается где-нибудь
в укрытии и уж его дом  намерен  обходить  за  пять  верст.  Усы  Кудасова
шевелились.  Было  видно,  что  Кудасов  притянут  на  квартиру   Данилова
большими, хоть  и  смутными  надеждами,  вызванными  сегодняшними  затеями
Кармадона. "Как  он  их  почувствовал?"  -  удивился  Данилов.  Робок  был
Кудасов, нервен, что-то настораживало его и пугало,  а  вот  словно  какая
страсть помимо воли Кудасова  подхватила  его  и  принесла  сюда.  "Может,
Кармадон нарочно завлек Кудасова, - подумал  с  опаской  Данилов,  -  чтоб
взять над ним и покуражиться?"
     Уж больно пронзительные были глаза у Кармадона.
     К двенадцати явились Земский и водопроводчик Коля. Оказалось, что они
и договорились вчера о  двенадцати  часах.  Правда,  Коля  все  забыл.  Но
Земский помнил.
     В ресторане Павелецкого  вокзала  взяли  столик  с  шестью  стульями.
Распоряжался Кармадон. Его как бы провожали, пили за Иркутск  и  сибирские
просторы. Хотя на этом вокзале пить полагалось бы  за  Тамбов  и  Саратов.
После первых рюмок приблудные  друзья  Кармадона  захмелели  быстрее,  чем
следовало бы, то ли от вчерашнего основания, то ли от воздуха  Павелецкого
вокзала. Данилов и вообще пить не желал, а тут, наблюдая некий  неприятный
холод в глазах Кармадона, намерен  был  держать  себя  в  руках.  Кармадон
шепнул на ухо, властно шепнул:
     - Данилов, не передергивай карты! Не старайся быть постнее  других...
Или я посчитаю, что ты мне не доверяешь, и обижусь!
     Данилов сейчас и вправду не доверял Кармадону.  Однако  и  не  хотел,
чтобы Кармадон был им недоволен. Наоборот, хотел, чтобы тот очень  им  был
доволен. "Ну и ладно! - думал Данилов. -  Ну,  в  его  последний  нонешний
денечек, желания его исполню, и ладно... И условия их приму... Что мне эта
канцелярия, что та!" Данилов давно считал: следует всегда оставаться самим
собой в главном, а в мелочах -  уступать,  мелочей  много,  они  на  виду,
оттого-то и кажутся существенным, главное же - одно и в глубине, уступки в
мелочах и создают видимость подчинения и прилежности. Пусть  считают,  что
он послушный. Но он-то как был Данилов, так и будет им.
     Потом сидели в ресторане Рижского вокзала, потом  Курского.  Когда  и
как увлекся Кармадон железнодорожной кухней, Данилов не знал, спросить  же
теперь об этом Кармадона было неудобно. Рижский ресторан оказался  ничего.
Курский же компанию возмутил - только что  скатерти  в  нем  были  чистые.
Дальше отчего-то кушали стоя в желтом буфете при  станции  Бутово.  Кушали
много с каких-то сверкающих легких  тарелочек  из  фольги,  все  больше  -
варенные вкрутую яйца  и  селедку  на  черном  хлебе.  Запивали  "Северным
сиянием" и три шестьдесят двумя. Бутылки Кармадон брал с пола и  будто  бы
из-под  штанин.  Бутовские  любители  интересовались,   откуда   водка   в
воскресный день, Данилов объяснял,  что  с  платформы  Катуар  Савеловской
дороги, там нынче торгуют. Любители тотчас бежали к  электричкам,  имея  в
виду платформу Катуар. И тут Данилов понял, что они впятером  жуют  шпроты
уже не в Бутове, а в буфете станции  Львовская.  "Эдак  мы  скоро  в  Туле
пряниками станем угощаться!" Потом были и пряники.
     В глазах Кармадона и в его губах, когда он задумывался  и  не  жевал,
было что-то разбойничье, затаенное, было  и  высокомерие,  и  брезгливость
была. Данилов понимал - следовало ждать от Кармадона какой-то выходки, уже
не ухарской, а расчетливой, и как бы эта выходка кого не погубила!  Однако
когда Кармадон кушал железнодорожные угощения, пил "Сияние", он делал  это
с удовольствием и с таким аппетитом, так вкусно, что Кудасов,  уж  на  что
был гурман и привереда, а и тот, увлеченный азартом Андрея Ивановича, одно
за другим проглатывал яйца вкрутую.
     Пил Данилов поневоле, пил, но все же замечал, какими глазами Кармадон
нынче глядел  на  женщин.  Голодные  это  были  глаза,  жаждущие.  В  иные
мгновения, особенно когда буфетчица плыла над пивной  пеной  положительной
грудью, глаза Кармадона отражали страсти, волненье в кипучей крови. Многие
женщины, попадавшие в поле зрения Кармадона,  трогали  его,  но,  пожалуй,
буфетчицы и официантки - более всех. Все в натуре Кармадона, видно, так  и
требовало нынче упоения и реванша. Земский, казалось, был уже не здесь,  а
неизвестно где, но и то обратил на это внимание.
     - Андрей Иванович! - толкнул он в бок Кармадона  в  буфете  платформы
Шарапова Охота. - Да вы не теряйтесь! И она на вас глазищи пялит! Вон  уже
и сыру лишний ломоть вам на блюдце положила... Вы не робейте, а прямо и на
штурм!
     - Нет, - тихо сказал Кармадон, - она хороша... Но у меня  нынче  есть
дама сердца. Она одна, и более никто... Но это потом, потом!
     С той минуты он стал глядеть  на  женщин  скромнее  и  прохладней.  А
Данилов почувствовал, что слова  Земскому  сказаны  всерьез.  "А  впрочем,
может, ему и впрямь с буфетчицы начать? Для разгону... - рассудил Данилов.
Тут же он  взволновался:  -  Какая  же  это  такая  дама  сердца?  Неужели
Клавдия?" Что же, Клавдия умела  любить,  подумал  Данилов  с  неожиданной
нежностью к прежней жене.
     Отчего-то Данилову стало тревожно. Но не из-за Клавдии.
     Однако  тут  же  в  их  прогулке  началась  такая   кутерьма,   такая
полька-кадриль, такая катавасия, что и мыслям о женщинах в голове Данилова
места не осталось. Может, именно это и был Кармадонов разгул - опять пили,
опять кушали, опять пели и то куда-то ехали, а то стояли на  месте.  Ехали
все больше в вагонах-ресторанах. А  стояли  опять  в  станционных  буфетах
возле пластмассовых столиков или просто у стен. "А что? - решил Данилов. -
Давай-ка и напьюсь. Или  хотя  бы  притворюсь  пьяным.  Если  сегодня  мне
придется принимать  условия  и  ставить  подпись,  я  потом  всегда  смогу
сказать, что был нетрезв. Я и свидетелей приведу!" Земский и водопроводчик
Коля были уже в блаженной невесомости, но на ногах держались,  производили
движения, иногда участвовали и в разговоре и уж, конечно, рты открывали по
делу. Кудасов все еще шевелил усами и был, видимо, чем-то удивлен, неясные
думы порой бродили в нем. Думы эти Кудасов  гнал,  набрасываясь  на  пищу,
возникавшую вблизи него. И пища-то была одна - все те же шпроты на  черном
хлебе, ломтики селедки при вареных яйцах, корейка в черных и рыжих точках,
куски вареной курицы с  костями,  которые  раньше  в  птице  не  водились,
фигурные пряники "подмосковные" булыжной твердости,  сыры,  словно  бы  из
сплошной  корки,  правда,  с  дырочками,   и   пирожки   с   котлетой.   В
вагонах-ресторанах было приятней - и сидели, и куда-то ехали,  то  в  одну
сторону, то в другую, к сырам и сельди  имели  еще  борщ  в  металлических
мисках и рыбу хек с гречкой. А то  и  зеленый  горошек.  При  этом  Андрей
Иванович опять так набрасывался на угощения, с такой  жадностью  уничтожал
их, что и все в компании проявляли жадность к железнодорожной еде.  Словно
выросли в будке путевого  обходчика.  Шла  какая-то  сладкая  жизнь!  Один
вагон-ресторан прекратил прием гостей из-за их компании, а продуктов в нем
было захвачено до станции "Минеральные Воды". Оказалось, они  в  экспрессе
"Самара", и там ресторан скоро вышел из строя.  Закрылись  и  два  Голубых
Дуная на Казанской дороге. Данилову  было  удивительно:  "Куда  же  это  в
него-то? Да и  в  нас?  Ну  ладно,  Кармадон  пусть...  Дорвался  заяц  до
капусты... Ему и надо... А мы-то что?" - Данилов покачал головой,  но  тут
же проглотил вареное  яйцо.  А  Кудасов  -  два.  Мимо  их  буфета  прошел
приписанный к Подольскому мясокомбинату состав со  свиньями.  "Ну,  сейчас
одного вагона не досчитаются!" - подумал Данилов. Видно, догадка его  была
справедливой, в буфете тотчас же возникло множество тарелок с корейкой,  в
черных и рыжих точках, явно от прошедшего состава. "Это Кармадонов разгул?
- задумался Данилов. - Или он еще  впереди?  И  когда  учудит-то  Кармадон
что-нибудь?" Данилов  был  уверен,  что  Кармадон  учудит,  но  теперь  он
размышлял  об  этом  без  тревоги  и  дурных  предчувствий,  а  лениво   и
благодушно, словно прикидывал, когда же наконец Кармадон  дернет  хлопушку
за ниточку.
     - Мне бы тут жить! - сказал ему Кармадон.
     - Где тут?
     - Вот здесь, - сказал Кармадон, обвел взглядом  стены  буфета,  -  на
Земле. Хоть бы и водопроводчиком Колей...
     Коля поблизости  тут  же  встрепенулся  и  запел:  "Березовым  соком,
березовым соком..."
     - То есть как? - удивился Данилов.
     - А так, - сказал Кармадон и вздохнул. Был он прост теперь и печален.
И печаль-то его совсем иная была, нежели четыре дня назад. Тогда  Кармадон
страдал от собственной слабости, теперь же он был в силе, а вот чуть ли не
плакал.
     Данилов глядел на Кармадона растроганно,  жалел  однокашника.  Сказал
ему:
     - Брось!.. Это из-за Синтии. Или из-за Клавдии... Это пройдет...
     Глупость сказал, хотя и не совсем глупость. Но  что  он  мог  сказать
теперь умного? Пьян был...
     Тут Кармадон, видимо, спохватился,  и  компания  в  бакинском  поезде
переехала через Оку. Неожиданно сельдь и яйца сменил тава-кебаб, вызвавший
нехорошие слова Кармадона. Данилов выпил что-то под  тава-кебаб  и  совсем
загудел. Воздуху  ему  свежего  захотелось.  Он  вдруг  почувствовал  себя
металлическим  кругляком  -  юбилейным  рублем  или  памятной  медалью,  -
приведенным  во  вращение  на  гладкой  поверхности  стола.  Данилова  все
крутило, крутило, он надеялся, что движение вот-вот прекратится и  кругляк
затихнет, однако движение не прекращалось. Не в бакинском они уже ехали, а
сидели на вокзале станции Моршанск-2. И Моршанск-Второй  исчез,  утонул  в
снегах с тамбовскими волками или окороками, что там у  них  тамбовское,  и
теперь уже минский поезд  пустил  в  свой  уют  иркутского  жителя  Андрея
Ивановича и его товарищей. "Зачем мне Минск! - пробормотал Данилов, как бы
протестуя. - Нет, сейчас это вращение  закончится,  закончится!"  -  думал
Данилов.
     Кругляк уже бил краями о поверхность стола.
     И тут тишина ватой заткнула Данилову  уши.  Движение  прекратилось...
Данилов на лыжах стоял в парке или в лесу. Далеко  впереди  виднелись  под
деревьями лыжники. Рядом возник Кармадон. И он был на лыжах.
     - Все, - сказал Кармадон. - Трапеза окончена. Сыт я. И надолго. Ты-то
сыт?
     - Сыт... - пробормотал Данилов.
     Голова его была тяжелой, однако ноги могли двигать лыжами.
     - Теперь пришла пора свидания, - сказал Кармадон. -  Здесь  мы  ее  и
увидим...
     - Я поеду, - сказал Данилов, - я тебе и твоей даме сердца - лишний...
     - Подожди, - попросил Кармадон.
     "Робеет, что ли, он? -  подумал  Данилов.  -  Сыт  ведь  уже,  а  все
робеет..." Теперь Данилов понял,  что  они  с  Кармадоном  в  Сокольниках.
Данилов в эту зиму встал на лыжи впервые, шел по лыжне скверно. Да и лыжня
была нехороша, обледенела, ночью снег чуть присыпал ее, но все равно  лыжи
скользили словно в ледяных желобах.
     - Сейчас мы ее увидим... - прошептал Кармадон. Данилов  почувствовал,
что Кармадон волнуется. Кармадон поначалу скользил  решительно.  Но  потом
взял и свернул влево, пошел по насту и не спеша, явно оттягивая  мгновение
встречи.
     - Ты хоть свидание-то ей назначил? - спросил Данилов.
     - Нет, - сказал Кармадон. - Да это и не  суть  важно...  Кстати,  она
твоя знакомая... Ты на меня не обижайся...
     - Что уж тут обижаться-то... - пробормотал Данилов.
     - В последние дни я ее вечерами то у театра видел, то у твоего  дома.
Наверное, она искала встречи с тобой... - сказал Кармадон.
     - Что? - поднял голову Данилов. Речь шла не о какой Клавдии.
     - А вон и она, - Кармадон ткнул палкой вперед. - На горке...
     На горке стояла Наташа.
     - Представь меня ей, - сказал Кармадон. Сказал как приказал.
     Редко Данилов терялся, а тут растерялся. Сердить Кармадона  он  никак
не хотел. Данилов неловко подъехал к Наташе, стал  говорить  ей  шутливые,
глупые слова, и,  что  удивительно,  она  ответила  на  них  с  улыбкой  и
беспечно, будто никаких недоразумений  между  нею  и  Даниловым  не  было.
Подкатил Андрей Иванович Сомов из Иркутска, был п