рмадону челюсть, что-то  повредил  в  шее,
пока Кармадону не помогли ни ученые механики, ни  лекари,  они  опасались,
как бы он и вовсе не остался скособоченным. Это - ас-то! По всем  правилам
Кармадон поединок проиграл, и даже тайные  разговоры  о  дуэли  могли  ему
только навредить.
     "Ну посмотрим, что-то будет, - подумал Данилов и  опять  вздохнул:  -
Ох, Бек Леонович, Бек Леонович..."
     Данилов включил утюг  и  положил  на  гладильную  доску  бабочку  для
вечернего спектакля.
     "Что мне с Переслегиным устроить? - думал Данилов.  -  Как  исполнить
его симфонию? Где и с кем? Надо сегодня же отыскать Переслегина.  К  нему,
что ли, съездить?"
     Левая рука Данилова опять словно нечаянно потянулась к  черной  дыре.
"Брось! - сказал себе Данилов. - Хватит!" Пластырь был крепок.
     Позвонила Клавдия Петровна.
     - Данилов, ну и как?
     - А что? - спросил Данилов.
     - Неужели тебе нечего мне сказать?
     - А что я должен сказать?
     - После того, что произошло?..
     - А что произошло?
     - Ну хорошо, - сказала Клавдия, помолчав, - а неужели тебе не  о  чем
меня спросить?
     - А о чем я должен тебя спросить?
     - Ладно, я сейчас приеду к тебе, - и Клавдия повесила трубку.
     "Экая баба! - рассердился Данилов. - Даже не  поинтересовалась,  есть
ли у меня время..."
     Тут же телефон опять зазвонил. "Сейчас  я  ей  выскажу!"  -  пообещал
Данилов. Однако он услышал голос Наташи.
     - Володя, вы извините, - сказала Наташа, - мне показалось, что у  вас
неприятности, что вчера между вами и вашим гостем что-то произошло...  вот
я отважилась вам позвонить...
     - Это все мелочи, - сказал Данилов мрачно.
     Он растерялся, оттого и сказал мрачно.
     - Я напрасно вам позвонила?
     - Нет, отчего же... - пробормотал Данилов. - Вы где?
     - Знаете, Володя, я ведь брожу в  вашем  районе...  С  утра  взяла  и
поехала в Останкино...
     - А сейчас-то вы где?
     Наташа назвала  место.  Оказалось,  это  в  двух  минутах  ходьбы  от
Данилова.
     - Я выхожу, - сказал Данилов.
     Уже в лифте он вспомнил о Клавдии. "А-а-а, пусть прокатится!" - решил
Данилов.
     Наташу он нашел на улице Цандера, возле аптеки.
     - Здравствуйте, Наташа, - сказал Данилов.
     - Здравствуйте, Володя.
     - Вас интересует мой приятель? - спросил Данилов.
     - Нет, - сказала Наташа. - А что это мы на "вы" перешли? Так надо?
     - Нет. Это вышло само собой. Но не я начал...
     - А если мне опять начать на "ты"?
     - Я согласен.
     - А я, Володя, испугалась за тебя... Что-то случилось вчера, да?
     - Было... Мелкое недоразумение... Все уж и забыто.
     - Ты не обиделся на меня?
     - За что?
     - Я не знаю... Я просто заснуть не могла, и все... Чего-то боялась...
Мне казалось, что я должна от чего-то тебя спасти... Я не знаю...  Я  даже
приехала сюда утром и все ходила возле твоего дома, будто у  тебя  во  мне
была нужда... Дурь  какая-то!  Нервная  я,  что  ли,  стала...  От  такой,
наверное, надо держаться подальше...
     - Ну что ты! - растроганно сказал Данилов. - Ты не выспалась?
     - По мне видно? - расстроилась Наташа. - Я страшная?
     - Нет, нет, что  ты!  -  сказал  Данилов.  -  Видно,  ночью  давление
менялось, вот и не шел к тебе сон.
     Наташа как-то странно поглядела на Данилова, будто в словах его  было
нечто обидное для нее, сказала тихо:
     - Нет... Что мне давление...
     "Ну да, что ей давление, - подумал Данилов. -  Ведь  она  из-за  меня
приходила и к театру, и в Сокольники, и к дому  моему!  А  я  размышляю  о
чем-то!  Но  как  быть?  Анастасия,  Наташа,   эта   дура   Клавдия,   все
перемешалось, и как тут разобраться? Что - истинное, необходимое, а что  -
призрак, мираж, суета... То есть разобраться легко... Но что  выбрать?  Да
так, чтобы никому не принести беды... В чем я волен?..  Экая  печаль!  Час
назад все мне было ясно".
     - Володя, я люблю тебя, - сказала Наташа.
     - И я тебя, Наташа, люблю, - сказал Данилов.
     И все. Шли вокруг люди, их было пока мало, но они шли. Что  еще  надо
было сказать? Ничего и не надо...
     Остановилась  машина  возле  Данилова  с  Наташей.  Машина   Данилову
знакомая, приобретенная на средства профессора Войнова.  Клавдия  Петровна
распахнула дверцу.
     - Что же, Данилов! - сказала Клавдия с  обидой.  -  Я  спешу  к  тебе
домой, а ты гуляешь по улицам!
     - Здравствуй, Клавдия, - сказал Данилов.
     - Здравствуй, - кивнула Клавдия. - У тебя нет совести, а  если  бы  я
ехала не по Цандера?
     - Я тебя вовсе и не ждал.
     - То есть как?
     - А так. Ты не поинтересовалась, есть ли у меня время для  встречи  с
тобой. А у меня времени нет.
     - Ты что, Данилов! - удивилась Клавдия. Потом она словно бы  заметила
Наташу: - А это кто?
     - Это - Наташа, - сказал Данилов. - Наташа,  а  это  вот  моя  бывшая
жена, Клавдия Петровна, я тебе о ней рассказывал...
     Должна бы Клавдия была понять, что они с Наташей -  близкие,  брат  с
сестрой, муж с женой, а она тут чужая...
     - И все же, - сказала Клавдия, взглядом  пытаясь  удалить  Наташу  из
здешних мест, - ты мне нужен.
     - Возможно, я тебе и нужен, - сказал Данилов, - но ты  мне  никак  не
нужна.
     - Данилов, - робко  произнесла  Клавдия,  -  ты  всегда  с  уважением
относился к женщинам...
     Данилов ощутил, что в отношении к  нему  Клавдии  вместе  с  прежними
чувствами превосходства и несомненной власти появилось  и  нечто  новое  -
тревога какая-то, или догадка безумная, или подозрение, или даже  страх...
Данилов даже пожалел Клавдию.
     - У меня есть тайна, - тихо сказала Клавдия.
     - Хорошо, - кивнул Данилов. - Но в другой раз.
     Обида опять придала Клавдии сил.
     - Наташа, - спросила Клавдия, - а вы у Данилова - новая симпатия?
     Наташа посмотрела на Данилова.
     - Наташа - моя вечная симпатия, - серьезно сказал Данилов.
     - Вы с ним будьте осмотрительней. Он человек распущенный.
     Тут и Данилов не нашел слов.
     - А я вас где-то видела. Вы не портниха?
     - Я не портниха, - сказала Наташа. - Но я шью.
     - А Гавриловой не вы шили по моделям Гагариной?
     - Шила.
     - Вот у Гавриловой я вас и видела! И шапочки вы шьете?
     - И шапочки.
     Тут Клавдия  Петровна  выскочила  из  машины,  захлопнула  дверцу,  о
Данилове она забыла сразу же.
     - Мне непременно и быстро надо  сшить  шапочку  из  черного  бархата,
знаете, чалму, чтобы на ней хорошо смотрелись и бриллианты и жемчуга. Мы с
мужем, возможно, поедем на три года в Англию. А туда без чалмы лучше и  не
езди совсем. На прием к королеве можно явиться только в  вечернем  наряде.
Моя приятельница жила в Англии, получила однажды приглашение  на  прием  к
королеве, а ее без шапочки не пустили.  Теперь  она  вернулась  в  Москву,
места себе не находит, подругам стыдится показаться, жизнь испорчена, я ее
понимаю. А уж если эту  дуру  к  королеве  звали,  то  нас-то  с  Войновым
позовут, и не раз. Вы  возьметесь?  У  меня  фасон  есть.  Я  заплачу  как
следует.
     - Сошью, -  сказала  Наташа,  -  деньги  ваши  будут  мне  сейчас  не
лишние...
     Женщины тут же стали договариваться  о  времени  встречи,  записывать
адреса и телефоны, а Данилов чуть было не вскипел, до того он был на улице
посторонний.
     Наташа  почувствовала  его  досаду,  обернулась  тут  же  и   глазами
успокоила Данилова.
     - Одно дело сделано, и ладно, - сказала Клавдия, открывая дверцу, - с
тебя, Данилов, хоть шерсти клок.
     Однако в машину она все еще не садилась, теперь, когда головной  убор
был обговорен, Клавдия Петровна смотрела  на  Наташу  без  приязни  и  без
заискивания, а холодно, даже с презрением, как  дама  на  швею.  Что-то  и
Данилову она, видно, захотела заявить, чтобы  показать  и  швее  и  самому
Данилову, что имеет на него особенные права. Но и робела...
     - Ладно, - сказала Клавдия. - Я тебя разыщу.
     И укатила.
     Во все время суеты с Клавдией Данилов с Наташей вели  разговор  между
собой, в их разговоре не было слов, а было то, что  они  назвали  четверть
часа назад. Этот разговор шел как бы поверх разговора с Клавдией, оттого в
нем была игра, волновавшая Данилова и Наташу. Что им была теперь Клавдия и
ее тайны, что им была  улица  Цандера  с  восемьдесят  пятым  автобусом  и
аптекой! Однако, когда речь зашла о чалме, Данилову показалось, что  их  с
Наташей разговор прервался и он, Данилов, остался один. "Впрочем, нашел  к
кому ревновать!" - подумал Данилов. Женщины - они  и  есть  женщины...  Он
досадовал и на себя. Экие пошлые слова явились ему: "Наташа -  моя  вечная
симпатия..." Но теперь, когда Клавдия уехала, они с  Наташей  вернулись  к
своим главным словам, и Данилов почувствовал, что на  сегодня  их  хватит,
дальнейшее может только испортить все.
     - Мне на работу, - сказала Наташа.
     - А мне скоро в театр.
     - Данилов, хочешь, я тебе брюки сошью? Вот мерку сниму и  сошью.  Или
джинсовый костюм? Или куртку?
     - Ты с Клавдией сразу нашла понимание, - не утерпел Данилов.
     - Любопытный фасон, - сказала Наташа.  -  Мне  захотелось  сшить  эту
чалму... Ах, какие брюки я вижу для тебя!
     - Разве ты - брючный мастер?
     - Я все могу! Я тебя одену...
     Тут Наташа отчего-то засмущалась, словно поняла, что обновками своими
сделает Данилова чем-то обязанным ей, а ему, мужчине, может,  и  мысль  об
этом сейчас неприятна... Подошел автобус.
     - Счастливо, Наташа! Я позвоню тебе после спектакля!
     - Ты приходи...



                                    23

     Дома Данилов расстегнул пуговицы рубашки. Оголил плечо.  Черной  дыры
не было.  Данилов  отклеил  прозрачный  пластырь  и  ножницами  потихоньку
высвободил  шелковые  нитки.  Кожа  стянулась,  ничто  не   напоминало   о
гравитационном коллапсе.  А  ведь  где-то,  подумал  Данилов,  в  соседней
вселенной открылась нынче белая дыра. Все вещество, словленное  Кармадоном
для гибельного снаряда, утекло туда. Да и табуретка  Данилова  и  вилки  с
кухонного стола явились, видно, в ту вселенную подарком. Данилов вздохнул.
Удивительно, что не ушли в черную дыру его кости  и  внутренности.  Слаба,
что ль, дыра была или  что  другое  удержало  их?  Тут  Данилов  с  некоей
надеждой подумал, что, может быть, он напрасно грешил  на  Кармадона,  что
вдруг и Бек Леонович с Синезудом были затянуты  в  черную  дыру  и  сейчас
пришельцами вынырнули из белой  дыры  в  неизвестной  Данилову  вселенной?
Хорошо бы так, уж потом Данилов нашел бы способ вызволить их и  вернуть  в
отчие места.
     Какой способ?! Когда - потом?!
     Что он Наташе морочит голову, если сам живет под дамокловым  мечом  и
время его последними крупинками истекает в песочных часах!  В  особенности
теперь, после запретного поединка!
     В дверь позвонили. На пороге стоял Переслегин.
     - Здравствуйте, - сказал Переслегин. - Извините, что  надолго  исчез.
Был в командировке, в Горьком.
     Тут бы им сразу сказать  друг  другу  о  главном,  а  они  замолчали.
Данилов даже засуетился, будто давая Переслегину  понять,  что  времени  у
него мало.
     - Я к вам не надолго, - сказал Переслегин.
     - Да нет, что вы... - смутился Данилов.
     - Вы посмотрели? - спросил Переслегин.
     - Да, - кивнул Данилов.
     - И как?..
     - Мне понравилось... Я ведь вам так и написал...
     - Да-да, - согласился Переслегин. - Я очень благодарен...
     Он замолчал, смотрел на Данилова, ждал, видно,  еще  каких-то  добрых
слов о своем сочинении, а у Данилова все ощущения  от  музыки  Переслегина
будто пропали.
     - Я бы исполнил вашу симфонию, - сказал Данилов.
     - Вот и исполните! - обрадовался Переслегин.
     - Кто же меня выпустит на сцену? Где? И с каким оркестром?
     - Это все можно устроить! - махнул рукой Переслегин. -  Главное,  что
вам понравилась партитура!
     Данилов посмотрел на Переслегина с удивлением. Экий  прыткий!  Совсем
иное мнение он составил о натуре композитора в прошлый раз.
     - А отчего вы дали главную партию в симфонии альту?
     - Я и сам не знаю отчего, - сказал Переслегин. - Ведь когда начинаешь
творить... Простите за пышное слово... Когда  начинаешь  сочинять  музыку,
разве делаешь это холодным умом! Уж потом, после, можешь  объяснять  себе,
как возник этот звук, эта мелодия и как эта... Со  мной  так,  с  другими,
возможно, иначе... Значит, к альту лежала моя душа... В  скрипке,  уверен,
женское начало... Озорная девчонка, печальная женщина, трагическая старуха
- это все для меня скрипка... А в альте больше  твердости,  больше  драмы,
альт - мужчина... Я не знаю... Я стал писать музыку - и  во  мне  зазвучал
альт... Вот и все...
     -  Но  альт-то,  согласитесь,  нынче   не   солист,   он   инструмент
вспомогательный, он у скрипки, у голоса человеческого, - в слугах!
     - Нет, нет и нет! Инструментов-слуг быть не должно! И не может  быть!
В музыке все великое и все может прозвучать! Надо только дать  звук!  Надо
уметь найти этот звук! А что  до  альта,  то  для  него  и  Берлиоз  писал
симфонию.
     - Берлиоз писал "Гарольда" для альта Паганини! - воскликнул Данилов.
     - Ну и что же?
     - Как и что же! А теперь-то кто сыграет?
     - Вы и сыграете, - сказал Переслегин.
     - Я... Но что выйдет? Почему вы пришли ко мне?
     - Я слышал, как вы играли в НИИ машинные сочинения. Поэтому я к вам и
пришел. Я знаю многих альтистов, а пришел к вам...
     "Каким рохлей и несчастным человеком показался он мне в прошлый  раз,
- подумал Данилов, - а в нем есть сила, он упрямый и знает, чего  хочет...
А если знает, чего хочет, и тем не  менее  верит  в  себя,  значит,  он  и
смелый..."
     - Вам понравилось, как я играл? - спросил Данилов.
     - Да, - сказал Переслегин. - И я счастлив, если вы поняли мою музыку.
Я хотел бы показать вам другие свои сочинения... Там  вещи  для  небольших
составов... Квартеты, есть секстеты... С темами  для  импровизаций...  Все
великие  музыканты  прошлого  были  импровизаторами.  Ведь  так?  А  нынче
выходит, что музыканты могут свободно выражать  себя  лишь  в  джазе...  Я
написал вещи и для вашего альта...
     - Моего альта нет, - сказал Данилов.
     - То есть как?
     - Того альта, что вы слышали в НИИ, нет, его украли.
     - Это грустно, - сказал Переслегин, печально взглянул на Данилова,  и
Данилов ощутил, что Переслегин понимает,  какими  были  его  муки.  -  Это
грустно, - повторил Переслегин. - Но это ничего  не  меняет.  Вы  музыкант
вовсе не потому, что имели Альбани.
     Данилову оттого, что он своими словами о пропавшем альте чуть было не
разжалобил самого себя, стало неловко,  он  поднялся  и  подошел  к  окну.
Переслегин расценил движение Данилова как напоминание о ходе  времени.  Он
тоже встал. А Данилову и вправду следовало отправляться в театр.
     - Принесите мне свои новые произведения, - сказал Данилов. -  Я  пока
не столь уверен в себе, чтобы мечтать о сольных  выступлениях.  И  не  так
молод, чтобы получить их. Но ваши вещи я погляжу с удовольствием.
     - Вы говорите, где и с каким оркестром? - сказал Переслегин.  -  Есть
один молодежный оркестр. Есть у меня и один дирижер. Я сведу  вас  с  ним,
если вы согласитесь...
     Переслегин ушел,  а  Данилов,  проводив  его  к  лифту,  почувствовал
досаду. Он ждал разговора с Переслегиным, готовился к нему, бог весть  что
возлагал на этот разговор, а все вышло так, будто они с Переслегиным  дело
обсудили. Вроде покупки мебели или, на крайний случай,  устройства  левого
концерта  на  клубных  задворках.  Он,  Данилов,   намерен   был   сказать
Переслегину горячие и добрые слова, до того Переслегин их стоил, а  сказал
дурно и небрежно, будто  подобные  симфонии  ему,  Данилову,  каждый  день
приносили с почтой. И его душа жаждала теперь высокой беседы о музыке,  не
о бойкой, шумной и пустяшной даме, а об истинной музыке, о  какой  древние
говорили, что она - второй разум человеческого естества, что она любовь  и
наука, познающая согласованность во всем, что она - ненависть ко  злу,  но
ненависть, являющаяся благом для людей. Вот так бы сели они с Переслегиным
друг против друга и согласились бы, что в мире все - музыка и гармония или
поиски гармонии и что им вдвоем в этих поисках следует быть смелыми, идти,
рискуя и без оглядки... Нужен, нужен был такой  разговор  Данилову,  нужно
было ощущение поддержки  собрата  по  искусству,  умиление  тем,  что  он,
Данилов, не один, что его понимают. К малодушным Данилов отнести  себя  не
мог, но не был он уверен в себе, не был, а ждал от себя в музыке  многого!
Наверное, Переслегин ушел от него расстроенный, не  утоливший  жажды.  Вот
всю жизнь так! И не поговоришь как следует с необходимым  тебе  человеком,
не откроешь ему душу, его душу не обрадуешь,  а  в  суете  коснешься  лишь
случайным словом и унесешься дальше по пустяшным делам!
     Все эти мысли посетили Данилова в мгновения, когда он спешно одевался
на  работу.  Они  были  прерваны  приходом   водопроводчика   Коли.   Коля
раскланялся в дверях и цепким взглядом, вытянув шею,  попытался  с  порога
обнаружить нечто в квартире Данилова.
     - Коля, я бегу, - сказал Данилов.
     - Случайно, Володя, инструменты мои у тебя не лежат?
     - Нет, - сказал Данилов, - вы, Коля, их и не приносили.
     - А я был у тебя вчера? - робко спросил Коля.
     - Были. Но недолго.
     - А где же я еще-то был?
     - Не знаю.
     - А не на вокзале?
     - Да, были с нами и на вокзале. На Павелецком.
     - А не на Курском?
     - Не помню, - сказал Данилов. - Возможно, что  и  на  Курском.  Вы  у
Земского спросите, вы с ним вместе держались... Но инструменты вы,  точно,
с собой не носили...
     - А я ел чего-нибудь? Отчего у меня дым изо рта идет?
     - Табачный?
     - Нет, паровозный!
     Коля дыхнул, и из его рта действительно повалил тяжелый  антрацитовый
дым.
     - Не знаю, - сказал Данилов. - Теперь и паровозов-то нет... Вы, Коля,
бесалол примите, у вас все и пройдет...
     - Я уж это принимал, а то бесалол!
     Глаза у Коли стали вдруг хитрые.
     - Знаешь что, Володя, - сказал Коля, - дай мне  два  раза  по  четыре
рубля, и я буду молчать.
     - Денег, Коля, у меня нет. А о чем молчать-то?
     - О приятеле твоем. Андрее Ивановиче из Иркутска.
     - Да говори о нем сколько хочешь!
     - Ну смотри, - сказал Коля со значением. - А он мне  шапку  из  белок
обещал прислать. Он пришлет?
     - Раз обещал - жди. А я побегу!
     С этими словами Данилов  вытолкал  Колю  в  коридор,  запер  дверь  и
направился к лифту. Тут Коля закашлялся - и  лестничную  клетку  заволокло
дымом.
     Проезжая Сретенку в троллейбусе, Данилов заметил, что по тротуару  со
скоростью машины, но и не спеша, за ним идет румяный  Ростовцев.  Круглыми
глазами   из-под   очков   Ростовцев   поглядывал   на   Данилова,   будто
исследователь-натуралист. На голове его был черный котелок, каких  уж  лет
восемьдесят не видели на Сретенке, в руке Ростовцев держал дорогую  трость
с    желтой    костяной    ручкой,    увенчанной    фигуркой    двугорбого
верблюда-бактриана, а на левом боку его, там, где военные люди должны были
бы иметь кобуру с пистолетом Макарова, прямо поверх пальто висел на  ремне
метровый турецкий кальян.  Ростовцев  шел,  шел,  а  увидев,  что  Данилов
заметил его, приподнял котелок и поклонился Данилову.
     Однако выражение лица у него при этом было самое злодейское.



                                    24

     Не успел Данилов в театре сдать пальто и шапку на  вешалку,  как  его
осторожно взял под руку скрипач Николай Борисович Земский. Данилов все еще
думал о Ростовцеве - что он следил за ним? А Земский непривычно  для  себя
тихо поманил Данилова в буфет. Данилов взял бутылку "Байкала",  Земский  -
три жигулевского.
     - Ну, как люмбаго, Николай Борисович?  -  спросил  Данилов.  -  Вижу,
выписали вас.
     - Люмбаго вчера - как рукой!