ючении  Кармадона.  Сейчас  же  он  (может,  и  с
намерением) разыгрывал из себя  наивного  провинциала.  Но  вдруг  Данилов
ошибался?
     - Ну как у вас в Москве? - спросил Уграэль.
     - Что вас интересует?
     - Меня многое интересует, - сказал Уграэль. - Климат,  условия  быта,
напитки, курево...
     Тут он осекся, словно испугался, словно сообразил, что  проговорился,
что своими вопросами он выдает нечто  такое,  о  чем  следует  промолчать.
Данилов с интересом поглядел на Уграэля. Что далась ему Москва?
     - По сравнению с аравийскими пустынями в Москве прохладно,  -  сказал
Данилов, - рядом Ледовитый океан.
     - Да, да, я знаю, - быстро сказал Уграэль.
     -  А  насчет  курева...  Вас  что  интересует?  Сигареты,   папиросы,
трубочные табаки? Или анаша?
     - Нет, я это так, к слову... -  смутился  Уграэль.  -  Я  не  курю...
Извините, я спешу по делу... Желаю вам отчитаться, - сказал Уграэль.
     - Спасибо, - холодно кивнул Данилов.
     - Может, еще и встретимся. А может быть, и нет, - сказал  Уграэль,  и
тут уши его наползли на глаза, неприятно, даже зловеще Уграэль смотрел  на
Данилова А потом исчез.
     "Нет, и вправду он что-то знает? - забеспокоился Данилов. -  Он  явно
валял передо мной дурака. И что он расспрашивал о Москве? Похоже,  что  не
из вежливости...  Хорошо,  хоть  мой  театр  его  не  занимал..."  Данилов
чувствовал, что своей прощальной гримасой Уграэль испортил ему настроение.
В раздражении пребывал теперь Данилов.
     Он утолил жажду, был сыт, ему следовало уходить.  Но  куда?  Опять  в
свою комнату, в свою келью, в свою камеру? И зачем уходить?  Из-за  боязни
столкновения с Кармадоном? Но  что  его  бояться,  думал  теперь  Данилов.
Совсем недавно он был готов бежать из мясного буфета, сейчас же  он  сидел
чуть ли не обиженным  на  Кармадона:  тот  его  не  замечал.  Раздражение,
вызванное Уграэлем, он словно бы перенес на Кармадона.  Данилову  хотелось
выкинуть нечто такое, что привлекло бы внимание Кармадона к нему.  Данилов
занимался пошлым делом - после принятия ячменных напитков потягивал коньяк
(будто протестуя против чего-то). И хмуро смотрел на стол Кармадона.
     Кармадон обернулся. Он что-то говорил собеседникам, что-то  доказывал
им и, обернувшись, замолчал, замер. Потом,  словно  пришел  в  себя,  стул
передвинул, спину показал Данилову и, видно, продолжил разговор.
     В том, что Кармадон заметил  его,  Данилов  не  сомневался.  Обратили
внимание на Данилова и демоны,  сидевшие  с  Кармадоном.  Они  то  и  дело
посматривали теперь на него. Но вряд ли вели с Кармадоном о нем речь.
     А Кармадон больше не оборачивался.  Данилов  нервничал.  Он  отставил
коньяк. Все в буфете раздражало его. "Он меня даже не желает  замечать!  -
горячился Данилов. - Не выказывает презрения, ни злобы, ни обиды.  Ну  как
же! Он - аристократ, он хоть и пониженный в чине, хоть и ущемленный, а все
равно - демон  главной  последовательности!"  Что-то  распирало  Данилова,
личность воспитанную  и  скорее  мирную,  что-то  неприятное  мучило  его,
вот-вот готово было подтолкнуть к скандалу,  совершенно  бессмысленному  и
уж, конечно, вредному для него, скандалу (Данилов уже предчувствовал  это)
противному, бабьему,  возможно  истеричному,  с  битьем  сосудов.  "Я  сам
подойду к нему! - разжигал себя Данилов.  -  Я  потребую  объяснений,  где
Синезуд и где Бек Леонович..."
     Соображение о домовом Беке Леоновиче явилось Данилову на ум (или было
подсказано ему) кстати, Данилов ухватился за него. Он теперь уверял  себя,
что именно из-за Бека Леоновича он и намерен подойти к Кармадону  и,  если
потребуют обстоятельства, на самом деле надерзить тому, предпринять  нечто
решительное. Судьба Бека Леоновича несомненно волновала Данилова,  его  не
покидало ощущение вины, но сейчас причиной стремления подойти к Кармадону,
хотя Данилов и не желал себе признаться в этом, было иное. А что  -  иное,
он и сам не мог бы сказать. Будто причина эта существовала  независимо  от
Данилова.
     Данилов встал и подошел к столу Кармадона.
     - Извините, но я вынужден обратиться к вам...
     Кармадон Данилова будто бы не видел, но собеседники его  смотрели  на
Данилова с интересом и, возможно, ждали зрелища.
     - К сожалению, мне приходится нарушать приличия, но я не нахожу иного
выхода...
     - Вы к нам ко всем обращаетесь, - спросил демон в  берете  с  рысьими
ушами, - или кого-то имеете в виду особенно?
     - Я хочу задать вопрос Кармадону, и его право решать, в  обществе  он
желает выслушать меня или в одиночестве?
     - Мне все равно, - сказал Кармадон.
     - Где Бек Леонович?
     - Кто? - удивился Кармадон.
     - Бек Леонович. Домовой из Останкина.
     - А-а, - вспомнил Кармадон, тут же сказал надменно:  -  К  сожалению,
ничем не могу удовлетворить ваш интерес.
     - Но он был отправлен в известном лишь вам направлении...  Именно  вы
его и отправили... А я давал  ему  гарантии  безопасности...  Его  следует
вернуть.
     - Это мне теперь не под силу, - сказал Кармадон.
     - А кому под силу? - не мог уняться Данилов.
     - Не знаю. Но думаю, что и не вам.
     Данилов вдруг почувствовал,  что  запал  его  исчез  и  говорить  ему
нечего, какой тут скандал, какие решительные выражения, да  и  зачем  они?
Жалким он стоял перед столом Кармадона, и с каждой секундой его  положение
становилось  все  более  нелепым,  выходка  его  превращалась  в  фарс.  А
собеседники Кармадона все еще смотрели на  него  в  ожидании  пассажа.  Но
пассаж и так вышел! Кармадон же, хоть и изуродованный,  сидел  по-прежнему
надменный и спокойный и будто бы держал у глаза ледяной монокль.
     - Что же, - сказал Данилов, - придется мне  хлопотать  о  возвращении
Бека Леоновича.
     Тут он откланялся.
     Теперь-то ему, точно,  следовало  уйти  из  буфета,  а  он  не  смог,
вернулся к своему столу, сел спиной к Кармадону. "Какая глупость! -  думал
Данилов о своем походе к Кармадону. - Бабья глупость!  Вот  сам  и  принял
позор. И поделом!" Безрассудным и некорректным по  отношению  к  Кармадону
было упоминание при публике имени останкинского домового. И шепотом-то, на
ухо Кармадону, его нельзя было произносить. Ведь он,  Данилов,  ничего  не
знал. Ничего, кроме  того,  что  Кармадона  разжаловали  и  следы  конфуза
оставили на его лице. А как все было сделано, при каких словах, записях  и
аттестациях, это Данилову было  неизвестно.  Как  он  мог  проявлять  себя
базарной личностью, крикливой торговкой солеными огурцами, у которой взяли
из кадки овощ и ушли, не расплатившись! А овоща-то вдруг и не брали... Ему
было стыдно и противно.
     Так сокрушался Данилов, сидя  в  буфете.  Теперь  ему  казалось,  что
намерен был буянить  совсем  другой,  но  не  он.  "Может  быть,  это  все
подстроили они, - думал  Данилов,  -  исследователи?"  Тогда,  значит,  он
потерял  самоуправление,  расслабился  и  дал  возможность  исследователям
направлять его действия в созданной ими ситуации. В этом  тоже  было  мало
приятного. Пусть не вышло крепкого скандала, но кое о чем  они  узнали,  о
Беке Леоновиче хотя бы. Нет, и выпив хорошего пива, сказал  Данилов  себе,
он не имел права забывать о волевых напряжениях.
     Данилов потягивал пиво и дальше. Удалился ли Кармадон с компанией или
нет, он не знал. Шумы  компании  Данилов  отключил  от  себя.  Но  думы  о
Кармадоне не уходили.  Эким  стал  лицейский  приятель!  Однако  держится.
Пострадал, разжалован, лицо имеет кривое, а  держится.  И  как!  Будто  не
растерял  прежних  достоинств  и  связей  и  вот-вот  получит  решительное
повышение. Орел, беркут! Пусть и пораненный.  А  может,  знает  наперед  о
своей судьбе такое, что и разрешает себе  выглядеть  беркутом.  И  он  еще
ответит на нынешнюю выходку Данилова.  Он  и  за  дуэль  заплатит  ему  по
высокому или  по  низкому  счету.  Как  пожелает.  "Посмотрим,  -  подумал
Данилов. - Орел, беркут! Он уже  пыжился  быть  синим  быком!"  Сейчас  же
Данилов посчитал, что это его ехидное соображение о синем быке  -  дурное,
оно как бы мелкая месть, пусть и мысленная. И это ему, Данилову, пришло на
ум сравнение с беркутом, довольно пошлое, сам  же  Кармадон,  возможно,  в
душе и не столь грозен. "Нет, - думал Данилов, - он все  еще  хищник,  все
тот ас со спецзаданием..."



                                    39

     Впрочем, ему стоило идти  домой.  "Главное  -  домой!"  -  усмехнулся
Данилов. А что там? Сидеть у платяного шкафа в тоске  и  рефлексиях?  "Вот
именно там и сидеть! - сказал себе Данилов. - И думать о том, кто ты  есть
и зачем существуешь. И есть ли смысл в твоем дальнейшем существовании".
     - Данилов, - кто-то положил ему руку на плечо.
     Данилов оглянулся. Над ним стоял  Кармадон.  В  буфете  было  тихо  и
пустынно.
     - Да, - нахмурился Данилов.
     - Мне нужно поговорить.
     - Я вас слушаю.
     - Не здесь, - сказал Кармадон.
     - Где же?
     - Я знаю одно место. Если ты... Если вы согласитесь отправиться туда,
я буду вам признателен.
     - Хорошо, - сказал Данилов.
     Он встал. Кармадон повернулся и быстро пошел,  не  проявляя  никакого
интереса к тому - идет ли за ним Данилов или нет. Он был в синей  накидке,
хлеставшей по полу, накидка развевалась, слева под ней угадывалась  шпага.
Данилов шел за Кармадоном в волнении, они свернули в  темный  переулок,  и
какой там возник век, Данилов не понял, и какой архитектуры стояли здания,
не мог определить, но они стояли. Здесь хозяин был Кармадон, и условия его
прогулки Данилов не счел нужным разгадывать.  Заскрипела  дверь.  Кармадон
толкнул ее плечом и пригласил за собой Данилова. В руке у  него  оказалась
тонкая свеча, бледный, нервный свет ее освещал узкую лестницу  со  смелыми
изломами, такие лестницы устраивали в крепостных башнях и в стенах  замков
или каменных палат, по одной из них Данилов поднимался как-то в Соликамске
в воеводском доме. Здесь он шел за Кармадоном вниз. Ступени были сухие, из
камня, но стертые, и оттого как бы наклонные. Ничем не  пахло,  тени  были
хотя и живые, но зловещие, летучие мыши с песьими мордами будто бы таились
в них. "Да что мне летучие мыши-то!"  -  думал  Данилов.  А  сам  пугался.
Наконец стало чуть светлее, будто бы обнаружился некий погреб или  подвал.
Кармадон указал Данилову  на  скамью,  стоявшую  возле  длинного  дубового
стола. Данилов, помедлив, на скамью  сел,  но  нерешительно,  на  краешек.
Кармадон  властно  предложил  ему  подвинуться  к  центру  стола.  Данилов
повиновался. Кармадон разжал серебряную застежку у горла, сбросил  накидку
и сел возле Данилова.
     - Данилов, - положил,  вдруг  Кармадон  руку  Данилову  на  плечо.  -
Данилов...
     И заплакал.
     До того как Кармадон заплакал, Данилов  хотел  сбросить  его  руку  с
плеча. Он даже дернулся, но тут же и замер  в  смущении.  Он  поглядел  по
сторонам: не смотрит ли кто на них. Похоже, в погребе никого  не  было.  А
смотрел ли кто и откуда на них с Кармадоном, об  этом  можно  было  только
гадать.
     Кармадон опустил руку, положил ее на дубовую доску стола, а  потом  и
голову уронил на руку. "Что он плачет? - думал Данилов. - Играет  комедию?
Или на самом  деле?"  Сейчас  он  испытывал  и  жалость,  и  сочувствие  к
Кармадону.
     На  всякий  случай  он  осмотрел  уединенное  место.  Три   свечи   в
аугсбургских  шандалах,  толстые,  с  ярким  пламенем,  стояли  на  столе,
единственном в погребе. Два столба держали своды с  распалубкой.  Погребок
был ранней готики, причем скромной, деревенской. Стены, своды и столбы его
были побелены, естество кирпича проявлялось лишь в ровных шнурах нервюров.
Пламя  свечей  не   дрожало,   будто   электрическое,   нервюры   казались
непоколебимыми и неизбежными. В углу, за дальним столбом, Данилов  углядел
бочки. С вином, с порохом,  или  еще  с  каким  зельем,  или  с  пиратской
добычей, кто знает.
     Кармадон поднял голову. Глаза его были сухие.
     - Данилов, - сказал Кармадон. - Сыграй мне.
     - Что? - удивился Данилов.
     - Сыграй мне что-нибудь печальное.
     - У меня и инструмента нет...
     - Возьми вон там, - сказал Кармадон.
     Он указал на бочки, там  что-то  появилось.  Данилов  обмер:  неужели
Альбани? Он быстро подошел к бочкам и увидел лютню. Лютня  была  знакомая.
Данилов играл на ней в пору лицейской  юности  и  позже,  в  Седьмом  Слое
Удовольствий. Лютню он держал с нежностью, чуть ли не умиление испытывал к
вечному инструменту.
     - Я боюсь, у меня сейчас не выйдет, - сказал Данилов.
     - Я прошу тебя, - тихо произнес Кармадон.
     - Я попробую, - сказал Данилов. - Но я привык к земному. Тебе же надо
что-то из тех, юношеских вещей?
     - Да, из тех, - кивнул Кармадон.
     Данилов, естественно, мог бы сейчас исполнить любое  произведение  на
лютне,  даже  если  бы  он  взял  лютню  в  руки  впервые.  Но  такими  же
возможностями располагал и Кармадон. Кармадон желал сейчас  не  исполнения
музыки, а самой музыки и еще чего-то большего, и Данилов стал играть. И  в
юности у них были минуты высокие и  печальные,  и  тогда  звучали  элегии.
Данилов вспомнил былое, искренне  желал  своей  музыкой  облегчить  участь
давнего знакомца, застывшего рядом, жалел его и себя жалел...
     - Спасибо, Данилов, - сказал Кармадон.
     - За что же?
     - Давай выпьем!
     - Давай!.. - неуверенно сказал Данилов, пить он не желал, а  главное,
с неохотой опускал на скамью лютню, с печалью  отпускал  ее  от  себя,  он
стосковался по музыке.
     Данилов с опаской поглядел  на  кубки,  возникшие  на  столе,  ожидал
появления  бутылей  ликера  "Северное  сияние",  закусок   железнодорожных
буфетов, уложенных в нетленные тарелочки из гофрированной фольги, но  нет,
страхи его были напрасными. Выпили, Кармадон пил угрюмо, махом, и  Данилов
удивился - до того хорош и благороден оказался крепкий напиток. "Что же на
Земле  Кармадон  мучил  нас  "Северным  сиянием"   и   почему   мне   суют
железнодорожную еду?" -  чуть  ли  не  обиделся  Данилов.  Кармадон  снова
наполнил кубок и опрокинул его. Данилов сделал один глоток.
     - Тошно, Данилов! - сказал Кармадон. - Тошно!
     - Отчего? - скорее из вежливости спросил Данилов.
     Кармадон то ли издевку ощутил в его словах, то ли простое непонимание
- и этого было достаточно. Он взглянул на Данилова свирепо,  но  в  глазах
его была и слабость израненного зверя, однако Данилов заробел. И Кармадон,
похоже, смутился. Не для ссор, видно, он привел сюда собеседника.  Данилов
же не знал, как ему сейчас себя вести, они опять перешли на  "ты",  однако
ничего, что между ними произошло, отменить было нельзя.
     - Я на самом деле не знаю причин твоего нынешнего состояния,  -  сухо
сказал Данилов.
     Кармадон снова взглянул на него.
     - Неужели ты ничего не слышал?
     - Слышал, - сказал Данилов. - Случайно и совсем недавно. Но это  были
сведения невнятные и, возможно, отдаленные от истины... Может, это  просто
сплетня...
     - Разжалован, разбит и сослан, - сказал Кармадон.
     Данилов полагал, что Кармадон, коли у него возникла потребность в нем
как  в  собеседнике,  сейчас  выговорится,  все  расскажет,   драматизируя
подробности, ища сострадания, но Кармадон,  произнеся  три  слова,  ударил
кулаком по столу, как бы ставя точку, и с ревом опрокинул кубок.
     - Но и в микрокосмосе, - осторожно сказал Данилов, - своя жизнь.
     - Да, - кивнул Кармадон. - И в микрокосмосе.
     - Что же отчаиваться, - сказал Данилов. - Мы не юнцы. А в наши зрелые
годы знаешь, что не в пребывании на вершине дело...
     - Данилов, не надо, - сказал Кармадон. - Ты хорошо играешь на  лютне,
а мыслитель из тебя никакой.
     - Наверное, - согласился Данилов.
     - Да и не в том дело, что меня посадили на  элементарную  частицу!  -
чуть ли не выкрикнул Кармадон. - Не в том! Слабость моя  -  вот  что  меня
приводит в уныние!
     Данилов молчал.
     - Имя твое упомянуто не  было,  -  сказал  Кармадон.  -  Можешь  быть
спокоен.
     - Что же, и о дуэли они не знают?
     - О дуэли знают.
     - Коли знают о дуэли, знают и обо мне.
     - Я твоего имени не называл, - сердито прокричал Кармадон, - я!
     - И на том спасибо, - сказал Данилов.
     - И слово "дуэль" не было произнесено. Все его держали в уме.
     "А я заявил о Беке Леоновиче в буфете!" - расстроился Данилов.
     - Я ни о чем не жалею, - сказал Кармадон. - И не  жалею  о  том,  что
нарушил правила и выстрелил, упредив тебя. Ты должен это понять.
     Данилов хотел было возразить Кармадону, но подумал, что действительно
понять Кармадона он может.
     - Но надо было стрелять наверняка! - сказал Кармадон. - Тогда бы  мне
все простили. И никаких разжалований. Все уважали бы меня! И я  бы  уважал
себя. А выстрел вышел жалкий.
     - Ничего себе жалкий! - сказал Данилов. - Ты выпалил в  меня  тысячью
солнц, сжатых в пушечное ядро!
     - Жалкий, - сказал Кармадон. - Раз ты существуешь, значит, жалкий.  А
на большее у меня не хватило сил.
     - Тебе виднее, - вежливо согласился Данилов. Потом спросил: -  А  где
секунданты?
     - Они были свидетели! - резко сказал Кармадон.
     - Это  я  понимаю,  -  сказал  Данилов.  -  Однако,  прости  меня  за
назойливость, меня волнует судьба Бека  Леоновича,  за  Синезуда  не  я  в
ответе, но Бека Леоновича я вовлек в дело, обещал ему, что с ним ничего не
случится.
     - Я привел тебя сюда вовсе не  для  того,  чтобы  заниматься  судьбой
домового!
     - Это ничего не меняет, - твердо сказал Данилов.
     - Ну ладно! Сгинули они. И возможно, они улетели  в  черную  дыру,  о
которой ты умалчиваешь. Теперь, скорее всего, они в иной вселенной, с нами
никак не связанной. Но если у тебя есть возможности, попробуй  вернуть  их
оттуда.
     - Попробую, - сказал Данилов, будто бы не заметив издевку Кармадона.
     - Но вдруг им там теперь приятнее, чем здесь?
     - Может быть, - кивнул Данилов.
     - И кончим о них! - сказал Кармадон.
     Кубок его опять был полный. Пил Кармадон жадно,  жидкость  лилась  на
серый замшевый камзол. Данилов старался не смотреть на  Кармадона.  Видеть
его изуродованное лицо было ему неприятно.
     - А та женщина... Как она? - спросил Кармадон.
     Данилов был уверен: Кармадон говорил о Наташе. Он все время опасался,
что их слова кому-то слышны, хотя и  полагал,  что  Кармадону  нет  резона
иметь свидетелей их беседы, и, наверное,  он  выбрал  место  действительно
укромное и потайное. Но тут  Данилов  поневоле  ощупал  глазами  все  углы
готического подвала.
     - Не бойся, - громко сказал Кармадон. - Нас не слушают. Я знал,  куда
тебя привести.
     "Может, оно и так, - подумал Данилов, - а может, и нет..."
     - Я ведь тогда не шутил, - сказал Кармадон. - И тебя я не  испытывал.
Я думал, у тебя к ней легкое отношение. А  мне  она  была  на  самом  деле
необходима.
     - Оставим эту тему, - хмуро сказал Данилов.
     - Я и теперь думаю о ней, - произнес Кармадон.
     - Полагаю, что дальше вести беседу бессмысленно, - сказал Данилов.
     Кармадон опять опрокинул кубок.
     - Да, я понимаю, - выкрикнул он, - это не по-мужски! Да, я  жалок,  я
слаб! Моим девизом было: "Ничто не слишком!", но где уж теперь - "Ничто не
слишком!". Помнишь наш разговор в Останкине?
     Данилов сидел напряженный, он думал сейчас лишь о том, не повредит ли
их беседа Наташе, слова Кармадона слушал рассеянно, он понял  только,  что
Кармадон спросил его о чем-то, и кивнул на всякий случай.
     - Я говорил тогда, - сказал Кармадон, - от познания  -  бессилие.  От
познания! Ты спорил со мной.
     - Ты просил забыть о том разговоре.
     - И я не забыл, - сказал Кармадон. - И ты вряд ли мог забыть.
     - Да, я помню, - согласился Данилов. - Но у меня пока не было  случая
убедиться в твоей правоте. Теории же меня волнуют мало.
     - Ты молод!
     - Я твой ровесник!
     - Ты молод! Асы стареют раньше. Ты тихо сидишь на своей плане