.
     Когда на табло "Роллекс" вспыхнули нули, дверь особняка распахнулась,
и роскошная Синтия, не подарив Бурнабито ни мгновения,  вышла  на  воздух.
Она сердито обвела взглядом безмолвную толпу и сказала устало, но зло:
     - Бык - импотент!
     Толпа так и ахнула!
     -  Отмщенье,  синьоры,  отмщенье!  -  вскричал  странствующий  рыцарь
Резниковьес и потряс копьем с тарелкой.
     Все поняли, что оскорбитель Синтии погибнет. Скорее всего  -  сегодня
же.
     Официант протянул рыцарю печеное яблоко в слоеном тесте,  присыпанное
сахарной пудрой. Рыцарь яблоко проглотил, обдав пудрой соседних дам, но не
успокоился.
     "Такой наделает дел! - опечалился Данилов. - Изверг, по  роже  видно,
хоть и рыцарь. Да и Синтия, бедолага,  наверное,  в  обиде...  И  что  они
привязались к Мигуэлю! Не дают животному поспать..." Данилов  понял  -  за
Мадридом нужен глаз да глаз. Принсипский бык Мигуэль никому не был  теперь
безразличен,  следовало  ждать  событий,  а  каких  -  неизвестно.  "Будем
глядеть..." - вздохнул Данилов.
     Вернувшись в люди, Данилов стал стелить постель и тут  остро  захотел
сыграть одну из "Песен для сумасшедшего  короля"  Майкла  Дениса,  шестую.
Сыграл. Один раз. И еще. "Кабы на Альбани..." - подумал Данилов. Но и  без
Альбани вышло хорошо. "Кабы Наташа тут  сидела  и  слушала..."  Но  и  для
самого себя сыграть было приятно.  Данилов  потянулся,  представил  Наташу
спящей, нежность возникла в нем. Однако  он  тут  же  вспомнил  Анастасию,
снова пожалел ее.  "А  ведь  она  грозила...  Как  бы  Наташе  не  сделала
худого... Нет, Анастасия не сделает... Она  земную  женщину  в  расчет  не
возьмет... А вот мне что-нибудь да устроит!.."
     Данилов взял ноты Переслегина, думая  пробежать  их  хоть  наискосок.
Одолел первый лист и впился в бумагу глазами. Скоро он  понял,  что  перед
ним музыка. В симфонии было семь частей, альт вел сольную  партию,  но  не
так, как у Берлиоза в "Гарольде", а  находясь  почти  всегда  в  состоянии
любви, ненависти или усталого безразличия к кларнету  и  валторне,  причем
валторна показалась Данилову выражением прошлого альта, или,  может  быть,
даже и не пережитого альтом, а только пригрезившегося ему. В  семи  частях
симфонии Данилов не увидел претензии автора, он посчитал, что семь  частей
тут необходимы, хотя и не понял пока, в чем эта необходимость.  Он  вообще
не стал  теперь  вникать  в  замысел  Переслегина  и  во  все  случаи  его
партитуры, отложив это на свежую голову. Он просто понял,  что  перед  ним
вещь. Он захотел сыграть одну тему из третьей части. Но не смог, а тут,  у
стола, и заснул.



                                    16

     Утром опять был звонок. Опять - ожидание  услышать  голос  Наташи.  И
опять в трубке - напор неугомонной  Клавдии.  Клавдия  в  канун  окончания
хлопот Данилова по ее списку желала напомнить о временной своей власти.
     - Помню, помню... - с досадой пробормотал Данилов и, снятый  Клавдией
с постели раньше звуков будильника, не смог отказать себе в мелкой  мести:
- Ну как, достала книги по голографии?
     - Пока мне хватит Войнова, - сказала Клавдия. - Он уже мой. Взят.
     - Сегодня салют?
     - Сегодня и ежедневно. С голографией успеется. А то еще к  сроку  все
позабуду, если сейчас прочту... Да, помнишь, я говорила тебе насчет синего
быка?
     - Ну?
     - Что ну! Тот был  в  Мадриде.  А  теперь  у  нас  свой  объявился  в
костромских землях, в Панкратьевском районе.
     - Кто объявился?
     - Бык.
     - Какой бык?
     - Такой же, как у них. То есть, конечно,  выделка  у  них,  наверное,
лучше и рога небось не те. Но такой же, гигантский и  синий,  как  у  них.
Только у них был принсипский, а у нас панкратьевский!
     - Какой панкратьевский?
     - Данилов, с тобой говорить... У меня маска на  лице  питательная  из
томатов - и та стечет. Ты ведь газет не читаешь? Я этого принсипского быка
две ночи во сне видела, а сегодня - нате вам! - у нас нашли...
     Данилов быстро закончил разговор, натянул джинсы,  накинул  на  голое
тело пальто и в шлепанцах бросился на первый этаж. Вынул газеты и в  лифте
прочел:  "Интересная  находка.  На   скотном   дворе   артели   "Прогресс"
Панкратьевского района найден удивительный бык. Он весь  синий,  а  ростом
выше членов артели и выше несгораемого шкафа,  установленного  в  конторе.
Это сильное и неприхотливое животное, представителей  его  породы  еще  не
было на наших скотных дворах. Необыкновенный бык - смирный  и  откликается
на поэтическое имя Васька. На взгляд зоотехника В.Широкова, он ни в чем не
уступает знаменитому принсипскому  быку  Мигуэлю,  виденному  Широковым  в
телепрограмме "Время". "Наверное, не уступает", - вздохнул Данилов.
     Дома он перечитал заметку, помещенную под  рубрикой  "Удивительное  -
рядом", будто в ней могли объявиться новые слова. "Так...  Значит,  еще  и
панкратьевский... Что же я тут сижу-то, -  спохватился  вдруг  Данилов,  -
когда мне надо в Мадрид! Вдруг этот  панкратьевский-то  -  самозванец!"  А
очень могло быть, что и самозванец.
     Тотчас  же  Данилов  ткнулся  носом  в  изумительные   ворота   стиля
чурригереско, в иные дни он непременно бы исследовал их линии,  теперь  же
он прошел сквозь них и обнаружил, что быка Мигуэля в  особняке  нет.  И  в
Мадриде быка не было. Минут двадцать назад  люди  Бурнабито  имели  его  в
виду, сейчас же из виду его потеряли. Переполох еще не начался, в  Мадриде
было тихо. Странствующий рыцарь Резниковьес,  сломавший  вчера  копье  при
попытке вытащить кость хека из зубов, спал на сырой брусчатке возле  ворот
особняка, а верная его кобыла Пржевальского, по кличке  Конкордия,  стояла
привязанная к столбу.
     Данилов перенесся в северные земли. Артель  "Прогресс"  была  уже  на
ногах. Данилов оглядел шкаф, установленный в конторе, учуял некое волнение
в кабинете председателя. Причиной волнения была  высоких  свойств  бумага,
прибывшая  вертолетом.  Бумага  указывала:  "Немедленно  в   сопровождении
представителей отправить в Москву на  Выставку  достижений  выведенного  в
колхозе (это подчеркивалось) племенного быка Василия.  Для  показа  гостям
столицы и обмена опытом". Правлению было жалко не быка, а  представителей.
То, что бык у них не жилец,  понимали  все.  Большому  кораблю  -  большое
плавание. Данилов заглянул на скотный двор. Бык, интересовавший его, спал.
Здесь было прохладнее, нежели в особняке Мигуэля, дыхание  панкратьевского
быка отлетало паром. Но он спал. Это Данилова успокоило.
     История панкратьевской находки, выяснил Данилов,  была  простая.  Три
дня назад в утренних сумерках животноводы колхоза Кукушкин А.А. и  Кулешов
А.В. возле скотного двора наткнулись  на  незнакомый  предмет.  Когда  они
встали и осветили предмет фонарями с жужжанием, то увидели, что перед ними
на снегу лежит то ли  бык,  то  ли  корова,  то  ли  зверь.  "Экая  глупая
скотина!" - сказал Кукушкин, но другими словами. Стоял мороз, мужики, хоть
и были в досаде, все же  пожалели  животное  и,  растолкав  его  подшитыми
валенками, повели в помещение. Там, при электрическом  свете,  животноводы
поняли, что вчера у этой стервы Любки приняли лишнего, да  и  самогон  ее,
видно,  был  дурной.  Первым  их  движением  было  -  сейчас   же   бежать
опохмелиться, но ноги не понесли. Тем временем бык  -  а  животноводы  уже
поняли, что это не корова, - тихо прошел к свободному стойлу  и  устроился
там на соломе. "А это ведь  не  наш",  -  сказал  Кукушкин.  "Не  наш",  -
согласился Кулешов. "А чей же?" Кулешов объяснил, кто знает  чей.  "Может,
из "Луча" прибрел? - предположил Кукушкин. - У них  в  "Луче"  жизнь,  сам
знаешь, не то что быки, телевизоры и те не принимают". "Да откуда же он  в
"Луче" вырос бы такой! - сказал Кулешов. -  Этот  не  от  людей,  этот  из
лесу..." Кукушкин усомнился, но Кулешов стоял на своем. Было известно, что
где-то рядом бродит медведь-шатун, видно, этот медведь и  выгнал  быка  из
леса. Странно, но и завфермой, а потом и другие удивленные колхозники тоже
склонились к тому, что бык вышел из лесу. Быком  любовались,  жалели  его,
окликали: "Васька", и ухо у быка дергалось, будто он все понимал. Тогда  и
решили  принять  животное  на  артельный  баланс.  Случившийся  в  деревне
командировочный человек решение  похвалил,  он  даже  сказал:  "Это  будет
бык-рекордист!"
     Однако теперь быка вызывали в Москву.
     "Ну и нечего мне в Панкратьевском районе делать, - решил  Данилов.  -
Выставка от моего дома - в двух шагах...  Значит,  Кармадон  еще  три  дня
выгадал... Ловок  приятель!"  Но  вовсе  не  исключалось,  что  это  и  не
Кармадон. Может, Кармадона растревожили, и он затеял там  нечто  новое,  с
исчезновениями, сюрпризами и бенгальскими огнями, а здесь, в  Панкратьеве,
проклюнулись Данилова недруги? Накинули на плечи шкуру принсипского быка -
и тут как тут! На всякий случай Данилов опять поискал  следы  Кармадона  в
Испании. Но ничего не нашел.
     "Ладно, - сказал себе Данилов. - Поживем - увидим. Сегодня же  небось
быка в Москву и привезут".
     Однако ни сегодня, ни завтра, ни на третий  день  быка  в  Москву  не
привезли.
     Данилов в списке забот Клавдии Петровны поставил  последнюю  галочку,
счастливо вздохнул. "Свобода!" - вскричал он и  сыграл  на  альте  "Оду  к
радости".
     Галочка, ликующая, от ликования подпрыгнувшая, возникла возле  пункта
- "купить моющиеся обои под парчу, под сатин, под вельвет, под кирпич, под
дворянское гнездо. Или на Колхозной, или у спекулянтов. Где хочешь!"
     Вежливо Данилов дал понять Клавдии, что  подобные  предприятия  имели
место последний  раз.  Хотел  было  и  вовсе  перейти  на  заочные  с  ней
отношения, однако душевные  слова  Клавдии  опять  смягчили  Данилова.  Он
понял, что ему еще придется  встретиться  с  хлопобудами.  А  может,  и  с
Ростовцевым.
     "И все же свобода! - подумал Данилов. - Теперь я хоть брюки возьму из
химчистки!"
     - Ну, а с быком-то твоим,  Васькой,  что  же?  -  спросил  Данилов  у
Клавдии на прощанье. - Где он?
     - Он еще два дня  назад  должен  был  прибыть  на  Выставку!  Я  туда
звонила. Говорят, все в порядке, корм выделен, но быка нет. Ты  же  знаешь
наши скорости!
     - А зачем тебе бык-то?
     - Как зачем? - удивилась Клавдия Петровна. - Такой бык-то?
     Композитору Переслегину Данилов отправил  открытку,  хотел  было  сам
сгоряча съездить к нему, но понял, что не хватит времени. Да и  надо  было
почитать ноты внимательнее. Открытка вышла сухим предложением позвонить  в
указанное время.
     Но и бык, и Клавдия,  и  хлопобуды,  и  альт  Альбани,  и  композитор
Переслегин, и собственные старания в музыке были теперь Данилову словно бы
и не важны. А лаковая бумажка с багровыми знаками времени "Ч"  казалась  и
вовсе привидевшейся.
     Да и что они!
     Данилов при людях  в  троллейбусе  на  обледеневшем  стекле  монеткой
выводил - "Наташа".
     Наташа была всюду и всегда - и  в  нотах,  и  в  полетах  дирижерской
палочки, и на сцене, не только в движениях Жизели или трепетной Одетты, но
и в шуршании занавеса, в звуках  падающих  цветов,  пусть  даже  брошенных
"сырами" артиста Володина, и  дома  -  в  мечтаниях  Данилова  при  жареве
яичницы, и на улицах - в торопливой,  схваченной  морозом  толпе.  Данилов
всюду, даже в оркестровой яме, то и дело оборачивался -  не  появилась  ли
Наташа? Однако она не появлялась. И не звонила.
     И он ей не звонил.
     Теперь ему казалось, что  он  напрасно  в  последний  раз  не  сказал
Наташе, что любит ее. Он как бы забыл, что тогда эти  слова  сами  ему  не
явились. Это сейчас, по прошествии трех дней, они в нем созрели.  "Да  что
я!.. Вот как она... Может, я и вовсе ей не нужен..." Однажды  он  все-таки
позвонил ей на работу, ему отчего-то казалось, что с работы  Наташе  будет
легче говорить с ним. Если он для нее чужой, то служебный телефон  сделает
естественной сухость ее ответов. Но, как и днями  раньше,  Наташа  была  в
походе за химической посудой. "Оно и к лучшему, - решил Данилов. - Хоть на
неделю надо успокоиться, а там,  может,  все  пройдет,  и  само  собой..."
Неделю, чуть больше, оставалось  еще  гулять  на  каникулах  Кармадону,  и
Данилов полагал, что лучше держать Наташу подальше от отпускника.
     Последние дни Данилов много играл. И в театре, и в  чужих  оркестрах,
куда приглашали. Много играл и дома.  Он  уставал  и,  как  ни  звали  его
Муравлевы, не  мог  выбраться  даже  к  ним.  Лишь  однажды  встретился  с
Муравлевым на Страстном бульваре, принял от него в  долг  пятьсот  рублей,
вырученные от продажи колонковой шубы. Деньги эти  Данилов  тут  же  отнес
Добкиным, он у них брал на Альбани.  В  собрание  домовых  на  Аргуновскую
Данилов последние недели не  заглядывал,  далеки  ему  стали  его  прежние
приятели...



                                    17

     Наташа Данилову не звонила.  А  вот  Клавдия  по  утрам  звонила.  Об
услугах она его не просила, что само по себе Данилова пугало, а говорила о
всякой чепухе, будто с министерской приятельницей, у какой купила пеньюар.
Данилов понимал, что эти звонки неспроста,  а  имеют  непременную  дальнюю
цель. Придет день, Клавдия свое решение ему и объявит. А теперь она как бы
приучает его к своей ежедневной дружбе,  чтобы  потом  его,  забывшего  об
осторожности, размягченного, застигнуть врасплох и  проглотить.  "Нет  уж,
дудки!" - опять храбрился Данилов.
     Между прочим, Клавдия говорила о синем быке. Она побывала на Выставке
и  даже,  справа  от  фонтана  "Каменный  цветок",  видела  помещение  для
панкратьевского быка. А  бык  все  не  ехал.  Клавдия  ворчала,  говорила:
"Может, они его уморили?"
     Данилов однажды чуть было не успокоил ее насчет быка. Сам  не  понял,
как удержался. Он-то кое-что знал про панкратьевского быка Ваську.  Москва
метала громы и молнии, а  бык  никак  не  мог  расстаться  с  заснеженными
просторами Галичской возвышенности. Но  и  в  провинции  жизнь  его  текла
интересно. В первый день после вызова быка в столицу  в  артели  никак  не
могли решить, кого посылать представителями и в каком виде. Надо  сказать,
охотников быть при Ваське, хоть и в Москве, находилось  мало.  Наконец,  к
ночи, определили в поездку для обмена опытом животноводов Кукушкина А.А. и
Кулешова А.В. В сопроводительной было сказано,  что  они  племенного  быка
Ваську воспитывали с грудных мгновений. При Кукушкино и  Кулешове  послали
непьющего агронома Василькову. На тракторных санях  бык  Васька  доставлен
был к станции железной дороги. И здесь народ, стекшийся к саням, уж на что
приученный  ко  всяким  чудесам,  удивлялся  быку.  Василькова   отчего-то
краснела. Кукушкин молчал задумчиво, говорил лишь Кулешов,  поскольку  был
кучерявый, но и то одни и те же слова: "Да, кабыздох будь здоров вымахал!"
На станции долго думали, в какой вагон быка сажать  -  не  в  товарном  же
ехать быку на Выставку по приглашению. Потом решили: Москва Москвой,  а  у
них и своих дел много.
     В Испании Данилов так и не смог обнаружить ни быка Мигуэля,  ни  иных
следов Кармадона. Не один Данилов  искал  там  теперь  принсипского  быка.
Бурнабито клокотал, вначале он предъявил иск ни в чем не  повинной  девице
Синтии Кьюкомб, будто она очаровала Мигуэля и уговорила  его  скрыться,  -
при этом Синтия никак не опровергла его слов. Адвокаты  Бурнабито  послали
бумаги в Международный суд. Бурнабито пригрозил многим странам -  если  их
правительства  не  помогут  ему  вызволить  быка,  он   устроит   глубокий
подтяжечный кризис.
     Панкратьевский бык Васька тем временем сидел на станции.  То  агроном
Василькова ушла в  магазин  за  чулками,  и  архангельский  поезд  проехал
дальше. То животноводы Кукушкин и Кулешов  зачитались  газет  и  забыли  о
представительстве. Начальник  станции  Курнев  мучился,  мучился  с  ними,
наконец пошел домой, к семье, поручив отправку гостей  столицы  диспетчеру
Соломатину. "Ты этого быка-то, - сказал он напоследок, - грузи в  багажный
вагон..." С северной стороны прибыл скорый. Диспетчер  Соломатин  подсадил
животноводов и агрономшу в купейный вагон, руки им пожал  на  прощанье,  а
когда скорый ушел, он увидел, что  бык  Васька  как  лежал  на  тракторных
санях, так и теперь лежит.
     "Что же это ты? - сказал Соломатин бригадиру Первушину с укоризной. -
Он же остался!" "Ну остался", - согласился Первушин.
     "Как же это ты, Николай Иванович!" "А  ты  его  попробуй  подыми!"  -
сказал Первушин. "Да вон ведь вас  целая  бригада!"  "Бригада!  -  хмыкнул
Первушин и сплюнул. - Ну бригада... А может, он буйный, бык-то, леший  его
разберет..." "Как же быть-то теперь? - покачал головой Соломатин.  -  Ведь
его Москва ждет..." "Экое дело - Москва! - сказал Первушин. - Что они там,
без быка подохнут, что ли?" "Ты это прекрати! - вскричал Соломатин.  -  Ты
эти глупости из головы выкинь..." Закурили. Помолчали минут пять. "Я  ведь
что... - сказал Первушин, - я ведь не против... Ну поднимем мы этого быка,
не беспокойся, экая важность - бык! Да сколько мы таких быков!.. Но я ведь
что думаю... Тут ведь другой вопрос... Если взглянуть по-хозяйски... Взять
бы сейчас какой-нибудь кран, как  в  порту,  с  цеплялкой,  и  этого  быка
легонько так по воздуху и перенести... Или я вот что думаю -  сетку  такую
большую сделать, как сумку, с мотором и  пропеллером,  и  чтобы  она  сама
этого быка прихватила и доставила... Или вот тележку на воздушной  подушке
у нас пустить... А потом и на всех станциях..." "Да где  ж  я  тебе  такую
сетку-то возьму! -  расстроился  Соломатин.  -  И  подушки..."  "А-а-а!  -
раздумчиво протянул Первушин. Потом сказал великодушно: - Ну ладно.  Можно
взять транспортер из пакгауза и на ленте быка прямо  в  багажный  вагон  и
пустить". "Ну и возьми транспортер!" - обрадовался Соломатин.  "Возьми!  -
Первушин  шапку  сдвинул  на  затылок.  -  Легко  сказать  возьми!  Он  же
сломанный!" Соломатин был тихий человек, а тут опять вскричал: "Так что же
ты мне голову морочишь! Все, хватит! Чтоб на красноярском он у меня был  в
багаже!" "Ну ладно, на красноярском, - согласился Первушин, - а то ведь он
тут на морозе кашлять начнет". Первушину и бригаде стало  жалко  животное,
мерзло оно ни за что, и когда  через  час  показался  поезд,  пусть  и  не
красноярский, бригада с помощниками из пассажиров, как могла, сдала быка в
багаж. Уплывали, уменьшаясь,  последние  огни  поезда,  взмокший  Первушин
глядел им вслед довольный. Вышел Соломатин, спросил: "Готова  бригада-то?"
"Да мы его уже посадили!" - счастливо улыбнулся Первушин. "Куда?" "Да  вон
на тот поезд!" "Он же в Хабаровск!" - охнул Соломатин. "Ну в  Хабаровск...
- сказал Первушин. - А то он тут замерз бы! Да и не все ли ему равно - что
Москва, что Хабаровск! Везде свои люди. Если надо, так они его  и  обратно
отправят... А то окоченел бы..." "Дубина ты еловая..." - только  и  сказал
Соломатин, прежде чем осесть на шпалы.
     Лишь на четвертый день бык прибыл в Москву.
     В первый день быка смотрели эксперты и только  руками  разводили.  На
утро был назначен закрытый просмотр быка для специалистов и передовиков. И
лишь на третий день было обещано вывести быка на большой круг выставочного
ипподрома, чтобы и широкая публика могла на него взглянуть. Было известно,
что в Москву уже прилетел профессор из Оксфорда Чиверс и один из адвокатов
ненасытного Бурнабито.
     Профессор Чиверс получил возможность обследовать  животное  вместе  с
московскими экспертами. Поздним вечером он сообщил, что панкратьевский бык
похож на принсипского, однако он выше его  на  семь  сантиметров,  опасней
рогами, желудок имеет, напротив, объемом меньше,  а  шерсть  у  него  куда
более густая и длинная, что вызвано  суровым  климатом  Севера.  Объяснить
одновременное появление гигантских быков в дальних точках земли  профессор
был не в силах, он сказал, что перед нами одна из загадок века.
     Адвокат Бурнабито к быку не был