л из комнаты Земский.
     - Андрей Иванович - это я, - объяснил  Кармадон.  -  Андрей  Иванович
Сомов. Из Иркутска. Твой гость. Пошли.
     -  Здорово,  Данилов!  -  обрадовался  хозяину  Земский,  но  тут  же
отчего-то и смутился.
     - Здравствуй, Володя! - сказал водопроводчик Коля,  он  был  одних  с
Даниловым лет, поэтому и называл его  Володей.  При  встречах,  даже  и  в
трезвом виде, всегда улыбался Данилову, уважая его:  Данилов  ни  разу  не
засорял туалета и сам спускал  черный  воздух  из  батарей,  когда  давали
горячую воду.
     -  Николай  Борисович,  -  обратился  Данилов  к  Земскому,  все  еще
пребывавшему на больничном листе, - как вы чувствуете себя?
     - Спасибо, ничего.
     - У вас люмбаго?
     - Люмбаго! - хохотнул Земский. - Вот сегодня  хворые  места  веничком
прорабатывал в бане! Но и  музыку  не  забыл.  Недавно  твоему  иркутскому
приятелю Андрею Ивановичу исполнил свои новые сочинения...
     - Ну и как, Андрей Иванович?
     - Забавно, - сказал Кармадон, - забавно. Как это ваше  направление  в
искусстве называется?
     - Тишизм, - сказал Земский. - Тишизм.
     - Чтой-то краны течь хотят! - вставил водопровопчик Коля.
     - Действительно! - хохотнул Земский.
     - Сейчас, - сказал Кармадон.
     Он сходил на кухню и  принес  три  запотевшие  бутылки  водки  и  две
"Северного сияния". К кускам жареной рыбы хек добавились шпроты на  черном
хлебе, банка килек и,  Данилов  обратил  на  это  особое  внимание,  банка
скумбрии курильской в собственном соку из его холодильника. "Что это он? -
удивился Данилов. - Или все истратил вчистую?"  Данилов  захотел  улучшить
стол, в воображении его тотчас возникли цыплята табака  и  седла  барашка,
однако Данилов подумал, что своими  угощениями  он  будет  неделикатен  по
отношению к Кармадону. И он вернул горячие блюда в  рестораны,  местные  и
балканские, лишь некий аромат жареной баранины остался над рыбным  столом.
Земский учуял его и насторожился. Но Коля уже разлил.
     И понеслось. И покатилось.
     Данилов пить не хотел. Однако пришлось.
     Улучив мгновение  в  бестолковой,  шумной  беседе,  Кармадон  отозвал
Данилова в прихожую, открыл  встроенный  шкаф,  достал  меховые  ушанки  и
поинтересовался, сгодятся ли они в сувениры?
     - Где ты их достал? - спросил Данилов.
     Оказывается, белым днем, когда Кармадон с Земским  и  водопроводчиком
Колей шли из бани подземным переходом и беседовали, дурной подросток  снял
на ходу с Кармадона теплую шапку и побежал. Кармадон  хотел  было  догнать
подростка, но Земский с Колей сказали, что этого делать не  надо,  а  надо
идти в милицию. Кармадон и пошел, а Земский с Колей возле отделения  сразу
же вспомнили, что их дома  ждут  дела.  Колю  -  затопленная  Герасимовыми
квартира Головановых. Земского - птица  Феникс,  о  которой  он  собирался
сочинять ораторию. Кармадон  в  милиции  рассказал  про  шапку,  предъявил
иркутские документы,  написал  заявление  и  стал  ждать.  Ему  удивились,
спросили: "Чего вы сидите тут, гражданин?" Кармадон объяснил, что он  ждет
шапку, не резон ему с голой головой идти на мороз. Все сотрудники  сошлись
поглядеть на Кармадона, кто-то сказал, что он, верно, пьяный и сам  небось
шапку потерял или подарил, другой, более вежливый,  посоветовал  Кармадону
идти домой. "Не пойду",  -  сказал  Кармадон.  Куда  ж  он  мог  идти!  По
возвращении с каникул ему бы пришлось отчитываться в  хозяйственной  части
за шапку, она ведь возникла на нем не из ничего, а  из  казенных  флюидов.
Кармадон рассердился, и через пять минут в  отделении  все  задвигалось  и
напряглось. Просили Кармадона дать словесный портрет головного убора.  Мех
Кармадон назвать не смог, сказав лишь, что лохматый. Не помнил он и своего
размера. Сержантовым ремнем Кармадону обмерили голову. Через  сорок  минут
Кармадону предъявили одиннадцать его шапок. Среди них, как увидел Данилов,
были  две  пыжиковые,  одна  из  ондатры,  олимпийского   фасона,   четыре
кроличьих, свежих, одна лисья, одна из меха секача, одна каракулевая, одна
из верблюжьей шерсти. Кармадон сказал, что он не может  точно  определить,
какая шапка его, а какая - нет. Тогда ему  предложили  отвезти  домой  все
шапки на опознание жене или знакомым, а после, когда предоставится случай,
ложные шапки вернуть. Вот Кармадон,  поколебавшись,  забрал  их  и  теперь
думает, не сгодятся ли они в сувениры.
     - Сувениры это прекрасные! -  сказал  Данилов.  -  Но  ты  же  обещал
вернуть десять шапок...
     - У меня нет времени, - сказал Кармадон.
     - Значит, кто-то будет  ходить  без  шапок.  Или  родственники  твоих
спасителей. Или еще кто...
     - Ну и что! С меня-то вон сняли шапку! -  тут  Кармадон  взглянул  на
Данилова холодно. - И потом, ты говоришь странные вещи... Ты что, Данилов?
     "Действительно, - подумал Данилов, - что это я..."
     - У меня своя роль, - со значением сказал Данилов.
     - Ах, ну да... - спохватился Кармадон. - Но ты не беспокойся,  следов
я не оставил. Они не знают, где я гощу и к кому увез шапки на опознание...
     - Вот и хорошо, - сказал Данилов. - А  завтра  мы  присмотрим  другие
сувениры.
     В дверь позвонили.
     Гостем явился Кудасов. Данилов Кудасова впустил, однако  был  удивлен
его прибытием. Кудасов и сам чувствовал себя неловко, бормотал,  что  вот,
мол, Данилов не раз приглашал его в гости, он все не мог, а тут шел мимо и
подумал: "Дай загляну..."
     - И прекрасно сделали! - сказал Данилов. Хотя  и  готов  был  погнать
этого Кудасова в шею.
     "Однако что это Кудасов-то прибрел?.." И тут Данилов понял.  Кудасову
ехать из дома к Данилову было минут сорок. Сорок минут назад в воображении
Данилова  возникли  цыплята  табака  и   седла   барашка   с   Балканского
полуострова, ароматом наполнив его холостяцкое жилье, вот Кудасов и уловил
то сладостное мгновение. Его  можно  было  понять:  Данилов  не  обедал  у
Муравлевых, и Кудасов три недели напрасно шевелил усами, ловившими  запахи
муравлевской кухни.
     Данилов и сам был не прочь поесть нынче сытно. Он шепнул Кармадону:
     - У меня есть на представительство... Все равно бухгалтерия их  потом
спишет...
     - Ну, валяй, - сказал Кармадон.
     Данилов ввел Кудасова в комнату, представил его гостям-ветеранам.
     - Кудасов, Валерий Степанович, лектор по существенным вопросам.
     Земский отчего-то  хохотнул,  а  водопроводчик  Коля  Кудасову  очень
обрадовался.
     Данилов, наблюдавший за ноздрями и усами Кудасова,  сострадал  гостю.
Кудасов учуял аромат жаренной на углях баранины, а предположить мог  одно:
она уже съедена, он опоздал. Данилов пошел  на  кухню,  получил  заказ  из
двенадцати предметов,  выписал  -  по  слабости  и  легкомыслию  -  еще  и
ресторанный столик на колесиках, на этом столике привез закуски,  напитки,
горячие блюда в комнату.
     - Андрей Иванович угощает, - сказал Данилов.
     Кудасов оборвал умные слова. Усы его приняли стойку.
     Потом по кудасовским усам текло. Но и в рот попадало.
     - А вот, Валерий Степанович, - сказал водопроводчик  Коля,  закусывая
жареным хеком, - насчет синего быка что вы объясните?
     - Насчет синего быка, - кивнул Кудасов и подцепил вилкой новый  кусок
баранины.
     - Да, насчет синего быка, - поддержал Колю Данилов.
     -  Ну  что  же,  -  сказал  Кудасов,  -  сейчас  ясно  одно.  Родиной
исполинского быка являются скорее  костромские  леса,  нежели  принсипские
хинные рощи.
     - Да куда им, хинным рощам-то! - сказал Земский.
     - А он не от пришельцев? - в упор спросил Коля.
     - Каких еще пришельцев? - снисходительно поглядел на Колю Кудасов.
     - Все говорят, - сказал Коля. - Это пришельцы их  сюда  завезли.  Три
тысячи лет назад. А когда уехали, законсервировали их до поры до времени в
спячке. А эти две штуки из спячки вышли.
     - Консервируют быков, - засмеялся Земский, - на мясокомбинатах!
     Андрею Ивановичу из Иркутска  слушать  про  быков  такие  слова  было
неприятно, он поморщился и сказал:
     - Да что вы все про быков и про быков!  Про  этого  синего  в  Москве
стали забывать, а вы вспомнили! Теперь в Москву стоматологи приехали,  про
них говорят.
     Андрей Иванович был прав. Два дня как отбыл бык Василий в  Канаду,  а
казалось, что прошла вечность. Панкратьевские страсти и  разговоры  словно
забылись. А о том быке в белую полоску  в  Москве  совсем  не  помнили.  О
быстротечность московской жизни! Будто и нет в тебе неводов!.. Собрался  в
Москве конгресс стоматологов, вот о нем теперь и рядили. Клавдия  Петровна
уже отсидела на открытии  конгресса  с  гостевым  билетом,  теперь  желала
попасть на пленарное заседание. В публике шли слухи, что в последний  день
работы конгресс  специальным  решением  запретит  бормашины.  Отныне  зубы
станут лечить  без  всякой  боли  технической  водой  и  сжатым  воздухом.
Множество  чудесных  событий  летело  своей  чередой,  где  уж  тут   было
удержаться в центре внимания синему быку!
     - А этот, ихний Бурнабито, - опять вступил Коля, -  я  в  транзисторе
слышал, решил возле дома на лужайке своему  быку  поставить  памятник,  из
одной бронзы. Стоит, значит, бык и ногу переднюю держит на упавшем женском
теле, на Синтии этой, вроде он ее победил...
     - Ну вот видите, - сказал Кудасов, - при чем же здесь пришельцы!
     - Точно? - спросил Андрей Иванович. - Такой памятник будет?
     - Передавали так, - сказал Коля. - Или вот анекдот я про синего  быка
слышал...
     Анекдот был неприличный, для быка обидный, и Данилов,  чтобы  оберечь
от него ранимую натуру  Кармадона,  прервал  анекдот  тостом,  посвященным
съезду стоматологов. Дальше пили и закусывали, Данилов  дважды  прикатывал
из кухни на столике сменные блюда с напитками, не раз компания  впадала  в
хоровое пение. Еще в бане водопроводчик  Коля  напомнил  Андрею  Ивановичу
песню "Ромашки спрятались, увяли лютики...", и теперь Андрей Иванович ее с
удовольствием пел. Их с Колей поддерживал пока еще не уставший от угощений
Кудасов и, что удивительно, тишист Земский. И Данилов запел ради компании.
Песня их была услышана находившимся за стеной духовиком из  детской  оперы
Клементьевым.  Тот  сейчас  же  -  и  зычно  -  заиграл  про   лютики   на
электрооргане. "Да что он шумит-то! Этак рыбу  в  реке  глушить  можно!  -
рассердился Кармадон. - Он и ночью гремел!" И  опять  в  электрооргане  за
стеной что-то взорвалось.
     В разгар застолья позвонила Клавдия.
     - Данилов, ты мне нужен, - сказала она. - Сейчас я за тобой заеду.
     - Извини, - сказал Данилов. - У меня гости...
     - Бабы или мужики?
     - Мужчины, - сказал Данилов.
     - Сколько вас?
     - Пятеро...
     - Вот и хорошо, - сказала  Клавдия.  -  Один  лишний.  А  четверых  я
заберу...
     - Куда заберешь?
     - Тяжести таскать! Надеюсь,  настоящие  мужчины  не  откажут  даме  в
помощи...
     - При тебе есть Войнов...
     - Войнов! Войнов создан для науки. Турки у него... Ладно. Жди меня, -
сказала Клавдия Петровна и повесила трубку.
     Через полчаса Клавдия прибыла. Вид имела спортивный, будто  собралась
на лыжную прогулку. Она оглядела гостей Данилова, осталась  ими  довольна,
присела на минуту, давая мужчинам время на сборы.
     - Я вас моментально привезу обратно, - сказала  Клавдия.  -  Там  дел
всего минут на пятнадцать... Я бы и одна, но камни тяжелые...
     Николай Борисович Земский сейчас же сослался  на  больничный  лист  и
люмбаго, вызвался сторожить квартиру Данилова.
     - А вам и все равно не осталось бы места в машине, - сказала Клавдия.
- И потом, такие огромные мужчины, как вы, они ведь самые бесполезные.
     Земский кивнул, согласившись.
     Клавдия спешила, коридором и на улице, к машине,  шагала  быстро,  не
оглядываясь, уверенная в своих  помощниках,  а  те  старались  от  нее  не
отставать. Данилов-то - по привычке, водопроводчику Коле было  все  равно,
где теперь исполнять песню "Прошу меня не узнавать, когда во сне я  к  вам
приду", но спешили, втянутые в движение Клавдиевой  энергией,  и  Кудасов,
кому  подобное  движение  прежде  было  бы  чуждо,  и  Кармадон,  вот  что
примечательно. И потом ехали в войновской  "Волге"  в  некоем  напряжении,
куда - неизвестно. Но все -  в  готовности  сейчас  же  исполнить  просьбы
Клавдии. Или требования. Она сидела за рулем  решительная,  зловещая,  как
царица Тамара в холодном ущелье Дарьяла. Было темно, и Данилов  не  понял,
куда  их  завезли.  Выскочили  из  машины  возле  забора  товарного  двора
какого-то  вокзала,  скорее   всего   Ярославского,   Клавдия   раздвинула
коричневые доски забора, пропихнула в щель водопроводчика Колю, Кармадона,
Данилова - сама пролезла на товарный двор, а Кудасова оставила возле  щели
в дозоре. То сугробами, то по шпалам, то под  товарными  вагонами  Клавдия
долго вела помощников,  будто  группу  диверсантов,  и  наконец  вывела  к
кирпичной стене. Возле стены стояли сбитые  из  досок  ящики,  присыпанные
снегом.
     - Два берем! - сказала Клавдия. - Ты, Данилов, с этим! А я - с этим!
     У Данилова "этим" был водопроводчик Коля, у Клавдии - Кармадон. Ящики
оказались тяжелыми, килограммов по семьдесят, лишь добросовестные старания
Клавдии вызвали в Данилове прилив сил, кое-как дотащил он с Колей  ящик  к
охраняемой Кудасовым щели. А Клавдия с Кармадоном опередили их  метров  на
десять. Пыхтя, нервничая, пропихнули ящики в  щель,  оторвали  еще  доску.
Возле машины  при  свете  фонарей  Данилов  разобрал  на  ящиках  надписи:
"Камчатская экспедиция. Вулкан Шивелуч". За вагонами в  тревоге,  но  и  с
удалью засвистел сторож. Один из ящиков сунули в  багажник,  другой  -  на
заднее сиденье, сами вмялись  в  машину  и,  словно  бы  чувствуя  погоню,
помчались в автомобиле улицами с редкими фонарями. Коле опять стало  тепло
в машине, и он запел, хоть и был придавленный Кудасовым: "Шапки  прочь!  В
лесу поют дрозды-ы-ы-ы! Певчие избранники России..."
     Подъехали не к  войновскому  дому,  а  к  дому  Клавдии,  когда-то  и
даниловскому, кооперативному.  Клавдию  с  ящиками  пустили  лифтом,  сами
поднялись пешком. Кудасов дрожал, усы его дергались, но Клавдия  успокоила
лектора, сказав, что за эти ящики судить его никто не будет,  они  забытые
и, видно, никому не нужные. Но, впрочем, нынешней поездкой  она  попросила
не хвастаться.
     Как и было  обещано,  Клавдия  отвезла  мужчин  к  Данилову.  И  сама
посидела с ними полчаса. Квартиру Данилова она, возможно, и  украсила,  но
отчего-то прежней душевности в  компании  не  возникло.  Кудасов,  обозрев
пустые уже тарелки, нашел, что ему следует вернуться  к  конспектам.  Было
видно, что и при горячих вторых блюдах он бы теперь откланялся.  Душа  его
была в смятении. Земский вблизи Клавдии затих, хотя и считался бузотером и
охальником.  Водопроводчик  Коля  был  весь  в  песнях.   Один   Кармадон,
неожиданно для Данилова, проявил интерес к даме.  Нечто  давнее,  знакомое
Данилову, зажглось в его глазах. Часом раньше при явлении Клавдии  Данилов
обеспокоился. Он знал, что Кармадону женский пол после случаев с Синтией и
коровами Бурнабито был ненавистен и мерзок. Он ждал от Кармадона  поступка
мстительного или грубого. Но Кармадон и в машину за Клавдией спустился,  и
под вагоны нырял, и ящик тащил! Теперь он смотрел на Клавдию  мечтательным
взором, поигрывал брелоком с костяной обезьяной! Эко все повернулось!  "Да
ведь я и сам, как последний  болван,  -  подумал  Данилов,  -  кинулся  за
Клавдией, волочил дурацкий ящик от вулкана Шивелуч... Наваждение какое-то!
Вот ведь неистовая баба! И неумная к тому же! И как это Войнов, автор книг
о Турции, на ней женился, не пойму!" Впрочем, он тут же  вспомнил,  что  и
сам был женат на Клавдии.
     Клавдия   выпила   кофе,   поблагодарила   Данилова   за   помощь   и
гостеприимство. Данилов хотел  было  ее  из  вежливости  удержать,  но  не
удержал. Галантный Кармадон вызвался проводить Клавдию. Та кавалером  была
довольна, на шутки Кармадона отвечала искренним, громким смехом. В  дверях
Кармадон подмигнул Данилову со  значением.  "Ну,  проводи,  проводи..."  -
подумал Данилов.



                                    20

     К  любезностям  Клавдии  с  Кармадоном  Данилов  решил  не  проявлять
интереса. Их дело! Чего от Кармадона он не ожидал, так это подмигивания  в
дверях. Кармадон был из рода с традициями, имел приличные манеры, а тут  -
какое-то балаганное подмигивание! И явная нагловатость во  взгляде,  будто
Кармадон - соблазнитель из Мытищ. Данилов подумал,  что  Кармадон,  видно,
нервничает, во что  бы  то  ни  стало  желает  истребить  в  себе  Синтиин
комплекс, возродить веру в свои мужские свойства, да вот  боится  худшего.
Что же у него выйдет с Клавдией-то при робости?
     Водопроводчик Коля все  еще  пел,  заняв  диван,  и  требовал,  чтобы
Данилов подыгрывал ему на скрипке.  Николай  Борисович  Земский  поднялся,
кряхтя и лелея люмбаго, потянул Колю на выход  -  а  ведь  еще  и  не  вся
жидкость изошла из сосудов. И Земский  был  в  смущении.  На  прощанье  он
сказал, что Данилов - шалун, не прошло и нескольких  дней,  а  при  нем  -
новая красивая женщина. "Неужели красивая?"  -  спросил  Данилов.  "Очень,
очень эффектная дама!" - покачал головой Земский.
     Данилов вспомнил, что все его гости глядели  на  Клавдию  ласково,  с
неким обожанием. "Неужто она производит впечатление?" - удивился  Данилов.
Сам он давно  уже  перестал  замечать  в  Клавдии  женщину.  Теперь  образ
сегодняшней Клавдии возник в его голове, и он, оглядев Клавдию как  бы  со
стороны, подумал, что она и впрямь недурна и лицом и телом и что Кармадона
можно понять...
     Не причинит ли отпускник ущерб Клавдии Петровне, беспокоиться Данилов
не стал. Еще неизвестно, о ком следовало беспокоиться...
     Путешествие на товарный двор не выходило из головы Данилова. Он гадал
- совершили они уголовное деяние или же нет? Или  же  проучили  Камчатскую
экспедицию, беззаботно  оставившую  мерзнуть  у  стены  ящики  от  вулкана
Шивелуч? Гадал Данилов,  гадал,  потом  вздохнул,  и  на  глазах  сторожа,
бдевшего в тулупе и со свистком во рту,  возле  кирпичной  стены  возникли
исчезнувшие было ящики с присыпавшим их снежком. Сторож тут  же  кивнул  и
задремал, пустив слюну в свисток. В стараниях ради науки Данилов  поспешил
и в спешке забыл,  какие  ящики  с  содержимым  -  подлинные,  а  какие  -
дубликаты. То ли наука получила на товарном дворе свою  собственность,  то
ли Клавдия осталась при истинных научных  ценностях.  "А-а!  Ладно!  Потом
разберемся!" - махнул рукой Данилов.
     Кармадон вернулся в полночь.
     Был он мрачен, не имел аппетита.
     Молча разделся, лег на диван лицом к стене, притих.
     Упрямец Клементьев, починив к ночи электроорган,  заиграл  за  стеной
как бы с целым оркестром: "Зачем вы, девушки, красивых любите..." Кармадон
проскрипел зубами, и инструмент Клементьева, похоже, рассыпался.
     "День завтра будет не из легких", - подумал Данилов.
     Встал Кармадон с утренними сигналами радио, сорок  минут  трудился  с
гантелями. Данилов нежиться себе не дал, а хотел бы понежиться. Только  он
вышел из ванной, как Кармадон предложил Данилову оформить его каникулярные
бумаги, отпускное удостоверение и прогонные грамоты.
     - Теперь же мы составим и список  сувениров,  -  сказал  Кармадон,  -
чтобы потом не забыть...
     - Во сколько ты отбываешь?
     - В двадцать четыре ноль-ноль...
     - Под петухов? - уточнил Данилов.
     - Да, - кивнул Кармадон. - Под петухов.
     Говорил Кармадон деловито и как пан - писарю, а глаза  у  него  стали
холодные и, уж точно, металлические. На замшевой куртке Кармадона появился
круглый, с шоколадную медаль, значок - синий бык на черном  фоне  и  слова
"Ничто не слишком!". Значок этот Кармадон, видимо,  намеревался  увезти  с
собой. За чашкой кофе Данилов, еще не привыкший к сегодняшнему  Кармадону,
спросил, не излечился  ли  Ка