одкову?
     Владимир вспыхнул:
     -- Меч!
     -- Тогда жди. Буду говорить с богами.
     Он ушел, словно разговаривал с простолюдином, а не с великим  князем.
Владимир смотрел вслед с надеждой. Кузнецы живут и работают с  огнем,  они
знают тайны, которые волхвам и  не  снились,  иные  кузнецы  сами  могучие
колдуны, недаром кузницы и  поныне  ставят  поодаль,  о  них  рассказывают
страшные случаи, а при виде кузнецов матери прячут детей.

     Людота ради такого случая принес в  жертву  не  ягненка,  а  молодого
раба. Потом трое  суток  окуривал  кузницу  травами,  постился,  взывал  к
умершим родителям, развешивал по кузнице внутри и снаружи пучки колдовских
трав.
     На  пятый  день  он  выгнал  из  кузницы  подручных,  а  князю  велел
строго-настрого:
     -- Три дня!.. Три дня чтоб никто не входил.
     -- Клянусь, -- пообещал Владимир торопливо.
     -- Что б ни случилось, княже. Меня нет для этого мира на три дня.
     -- Обещаю! Но сможешь ли сам?
     -- Не знаю, -- отрубил Людота.
     Он отступил, исхудавший и с ввалившимися глазами, буркнул что-то  под
нос, захлопнул дверь с такой силой, что затряслась  даже  крыша.  Владимир
велел Претичу:
     -- Поставь дружинников через каждые два шага. Кто подойдет, да примет
смерть!.. А ты, Чейман, прокричи всем на воротах, дабы предупреждены были.
     Чейман смотрел влюбленными глазами на грозного  князя,  сразившего  в
единоборстве воина-мага:
     -- Сделаю, княже! Что еще?
     Владимир развел руками в злом бессилии:
     -- Если бы знал!..

     Три дня из-под крыши валил густой черный  дым.  Видны  были  отблески
багрового огня, доносились мощные удары молота  по  металлу.  Слышались  и
голоса, потрясенные дружинники отступили,  ибо  голоса  были  странные,  а
Людота вроде бы с ними  спорил,  доказывал,  железо  звякало  громче,  там
гремело и грохотало, однажды даже прогремел мощный гром, прокатился  низко
над городом, а из кузницы в ответ блеснула молния.
     Удары становились то громче, то почти затихали, дружинники  сменялись
через каждые полдня. На третий день дым валил все так же, молот  бухал  по
наковальне. Владимир измучился, то  порывался  броситься  к  кузнице,  то,
устрашенный строгим наказом старого кузнеца, отступал, ходил  вокруг,  как
пес на длинной веревке.
     Пошел к закату третий день, настала ночь, а когда  забрезжил  рассвет
четвертого дня, из щелей в крыше поднимался  дым,  но  уже  не  черный,  а
сизый, но молот по прежнему бухал, хотя уже и медленно, с усилием.
     Владимир не выдержал:
     -- Открывайте!
     Претич сказал осторожно:
     -- Княже, он не велел...
     -- Трое суток миновало!
     -- Но вдруг просчитался чуть? Сутки туды, сутки сюды...
     Владимир  поколебался,  отступил,  но  когда  солнце  поднялось   над
городской стеной, взвыл:
     -- Не могу больше! Людота не таков, чтобы ошибиться. Беду чую!
     Дверь пришлось выламывать, заперто на  два  засова.  Изнутри  повалил
сизый дым. У наковальни стоял согнутый лохматый старик, Владимир не  сразу
узнал Людоту, молот поднимался с натугой, а когда обрушивался  на  длинную
полосу металла, оттуда по всей  кузнице  разбрызгивались  длинные  странно
синие искры. Владимир решился уже шагнуть вовнутрь, но Людота снова  сунул
темно-багровую полосу в пылающий горн, подержал, а когда вытащил, все  так
же продолжал бить  тяжелым  молотом.  Владимир  похолодел:  глаза  старого
кузнеца  смотрели  в  пространство.  Дыхание  Владимира  перехватило,  меч
выглядел сказочным! По голубому лезвию бегут живые  искры...  и  с  каждым
ударом молота эти искры гаснут.
     Он шагнул через дым и гарь, глаза сразу защипало, ухватил  Людоту  за
плечо:
     -- Слава тебе, великий!.. Готов меч?
     Людота, не слушая и не замечая князя, поднял молот снова,  ударил,  и
Владимир со страхом и недоумением увидел, что лезвие вроде бы  стало  чуть
хуже...
     -- Людота! -- закричал он ему в ухо. -- Людота!.. Это  я,  князь!  Ты
слышишь?.. Эй, люди! Все сюда!
     Старого  кузнеца  подхватили  на  руки,  вынесли  на  свежий  воздух.
Владимир высвободил чудесный меч. Во дворе Людоту облили водой из колодца,
старый кузнец слегка вздрогнул, но рука еще  поднималась,  будто  все  еще
держал  молот.  Вылили  еще  пару  ведер,  он  задрожал  от  холода,  веки
затрепетали. Уже осмысленными глазами пробежал по лицам:
     -- Что?... Где это я?... А вы кто?
     Владимир проговорил настойчиво:
     -- Людота, ты не помнишь? Ты ковал этот меч.
     Старый кузнец с недоумением уставился на чудесное оружие.  Глаза  его
заблестели восторгом, но брови сдвинулись к переносице:
     -- Я?.. Я сковал это чудо?.. Ничего не помню.
     Среди потрясенных дружинников  пошел  почтительный  говор.  В  коваля
вселился кто-то из богов, видел его глазами и работал  его  руками.  Ковал
княжеский меч не сам Людота, а бог... Или же сам Людота становился  богом.
Волхвы глаголят, что любой человек, даже самый мелкий и слабый, в какие-то
мгновения жизни становится равен богам,  а  то  и  выше.  Надо  только  не
проглядеть те моменты...

     Помощники кузнеца спешно привели молодого здорового раба, бросили  на
землю. Тот стиснул зубы, не издал ни звука, когда все еще багровый  кончик
лезвия коснулся его шеи. Людота  нажал  сильнее,  кожа  зашипела.  Сгорая,
взвился дымок, а раскаленное лезвие с легким шипением вошло  в  тело.  Раб
сжимал челюсти, побелел. Полоса меча вошла в молодое тело на всю длину,  и
лишь тогда раб издал легкий стон, дернулся,  рот  раскрылся  чуть,  оттуда
потекла темно-багровая струйка, словно уже успела  вобрать  в  себя  часть
небесного железа.
     Людота подержал за  рукоять,  железо  пьет  молодую  кровь,  обретает
крепость и стойкость при ударе, чтобы не  разлетелось  как  ледяшка,  чтоб
гнулось, но не ломалось, чтобы однажды заточенное, сохранило остроту  даже
после лютой битвы!
     -- До захода солнца, -- определил он. -- Потом... оружейникам.
     Возле  Владимира  уже  суетились,   потеряв   степенность,   старшина
оружейников  Острозуб  и  его  лучший  подмастерье  Гаргак.  Глаза  их  не
отрывались от торчащей рукояти, пальцы Острозуба хищно  сжимались,  словно
уже вытаскивал, торопливо  очищал  от  засохшей  крови,  затачивал,  ладил
защитный крыж на рукояти, даже оправу для каменьев, буде князь  изволит  с
драгоценностями...
     -- Спасибо, Людота, -- сказал Владимир,  --  если  что  будет  нужно,
только скажи слово.
     Людота вздрогнул, глядя на меч:
     -- Хорошо, что ты не вошел раньше...
     -- А что случилось бы?
     Людота зябко повел плечами:
     -- Я сковал слишком... меч. Он рассекал бы  любые  доспехи  как  лист
капусты, отбивал молнии, летящие стрелы! А если бы  кто  сумел  выбить  из
твоей руки, сам бы мигом прыгал в твою ладонь. С таким  мечом  можно  хоть
против Змея, хоть против колдунов да что там колдунов  --  можно  супротив
самого неба! И тогда я, услышав чей-то настойчивый глас, начал делать  его
проще... Теперь уж не настолько молниеносен, даже стрелы сам не отобьет...
     Челюсти Владимира стиснулись так, что слились в одно  целое.  Претич,
дурак, уговаривал подождать еще...
     -- И все-таки это необыкновенный меч, -- прошептал он. -- Я чую в нем
силу...
     -- Необыкновенный, -- согласился Людота. Глаза его на изнуренном лице
вспыхнули гордостью. -- Я все-таки сумел...
     --  Я  чую,  --  сказал  Владимир.  --  Но  как  жаль,  что   ты   не
остановился... Меч был бы лучше.
     -- Нужно делать не как лучше,  а  как  положено,  --  строго  ответил
старый кузнец.

     Еще  три  дня  умельцы  украшали  рукоять   меча   золотом,   крепили
драгоценные каменья,  другие  спешно  делали  подобающие  ножны.  Владимир
предпочитал мечи без всяких украшений, настоящие боевые, как и все в быту,
но Белоян предостерег, что он пока не столь великий и грозный  властитель,
как его пращур Аттила, который пил вино из простой деревянной чаши,  в  то
время как все остальные ели и пили на злате,  или  как  другой  пращур  по
имени Вандал, что всю жизнь спал на деревянном ложе, подложив  под  голову
седло, как пращур Славен, который всегда выходил  на  поле  боя  в  одежде
простого воина и становился в первый ряд пешим...
     -- Народ должон видеть, -- проговорил он  наставительно,  --  что  ты
князь. Богатый!  Потому  и  вешай  на  себя  побольше  злата,  драгоценных
каменьев. И одежка чтоб в  золоте  блистала,  аки  у  павлина!..  Вон  как
церковники делают, а? Ихние попы как копны сена, столько на них  золоченых
риз, а цепи и золотые кресты весом по пуду, и каменья, и  на  голове  хрен
знает что, зато богатое... чтоб, значит, наш лапотник раскрыл  варежку  от
восторга и сказал соседу: да, ихние волхвы вон какие богатые! Куда нашему,
что в простой  холстине  и  в  будни,  и  в  праздники.  Значит,  их  вера
сильнее...
     Владимир поморщился:
     -- Яркой одежкой можно только дурака обмануть.
     Белоян ахнул:
     -- А из кого народ? Это и хорошо. Представь  себе,  если  бы  умников
было чересчур много!.. Тут бы такие кровавые свары начались... Так что меч
должон быть богатым. Тем более, что меч  --  символ.  Как  оружие,  честно
говоря, меч всегда уступает как топору, так и сабле. Да всему уступает! Но
он пришел из давних времен, когда ничего лучше делать не  умели.  Так  что
меч -- прежде всего символ власти. Княжеской ли,  царской,  императорской.
Потому  укрась  его  драгоценными  каменьями  так,  чтобы  простой  люд  с
восторгом рассказывал тем, кто тебя не зрел с таким мечом.
     -- Ладно, -- сказал Владимир, сдаваясь. -- Только меч в бою все равно
меч. Конечно, супротив закованного в латы лучше  боевой  топор,  а  против
юркого печенега надо выходить с саблей, но меч все равно люблю... Не знаю,
почему, но люблю. У меня по всему телу пробегает  радостная  дрожь,  когда
пальцы лишь коснутся рукояти. А беру в обе руки, сразу  в  тело  вливается
мощь богов... или бесов, как ни назови,  но  куда  и  усталость  девается,
тревоги,  заботы...  Я  снова  прыгаю  с  драккаров   на   плоский   берег
норманнский, врываюсь  в  горящие  города,  дерусь  с  мидийскими  магами,
сражаюсь  на  ступенях  императорского  дворца...  Никакой  тебе  нынешней
головной боли с дрягвой, древлянами, вятичами!
     Завидя князя на крыльце, челядинцы  задвигались  шибче,  засуетились,
изображая тяжкую работу. Даже свиньи у длинного корыта зачмокали  болтушку
старательнее, а петух на воротах прокричал бодро,  выгнув  грудь  колесом,
как Претич на воинских учениях.
     Белоян хохотнул, ибо с заднего двора тут же явился  Претич,  вдогонку
крикнули что-то  от  замученных  дружинников,  послышались  тяжелые  гупы,
словно на землю бросали мешки с глиной.
     -- Я пошел готовиться, -- сказал Белоян загадочно.  --  Претич,  твой
меч еще не затупился?
     -- Вроде нет, -- ответил Претич озадачено, -- а что?
     -- Будь при князе.
     Двор опустел, когда Белоян шел к воротам, а  потом  заполнялся  снова
медленно, с опаской, свиньи долго нюхали землю, по которой прошел страшный
зверочеловек.
     За распахнутыми вратами остановилась легкая повозка. Владимир  видел,
как легко выпрыгнула легкая девчушка... нет, уже девушка, золотая коса  до
пояса, платьице не по-женски открытое...  нет,  еще  подросток,  быстро  и
независимо пробежала через двор прямо к кузнице старого коваля.
     Владимир нахмурился:
     -- Кто это?
     Претич ухмыльнулся во всю багровую  рожу,  показал  два  ряда  желтых
зубов, съеденных сверху, но крупных, как у коня.
     --  Понравилась?  Но  не  тебе  ягодка...  Ей  всего  тринадцать  или
четырнадцать весен. Но умна как сто волхвов...
     -- Она красавица.
     -- Умна, -- возразил Претич. -- Красивых у нас пруд  пруди!  Они  все
красивые, пока молодые... Да знаю-знаю, что старость  начинается  со  дня,
когда все молодые девки начинают казаться красивыми. Но эта в  самом  деле
настолько умна. В свои четырнадцать лет уже  все  хозяйство  держит!  Это,
Брунька, единственная дочь ярла Гордона. Ну того, что  как  сыч  сидит  на
своих землях, у нас на пирах не бывает... У него трое или четверо сыновей,
все как быки здоровые, сильные, но их мозги к ней перебежали. Она и сейчас
вон приехала пополнить запасы соли, одежки, хозяйственных  мелочей.  Коней
подбирает, даже мечи сама купила!
     -- Ей доверяют выбирать мечи? -- удивился Владимир.
     -- Деньги ж доверяют, -- сказал Претич  ласково.  --  Она  умница.  В
четырнадцать лет, надо же!.. А ежели братья поедут на базар, даже сам  ярл
или его жена, то такое накупят, потом неделю лаются...
     Владимир держал цепким взором двери кузницы:
     -- А чего к Людоте?.. Хотя понятно. Если девка такова, как  говоришь,
то и мечи  старается  заказывать  у  лучших.  Свиненок  маленький!  Людоту
улестить нелегко, он только для меня обещался...
     Когда дверь отворилась, Владимир выждал,  пока  дочь  ярла  проходила
мимо, сказал негромко:
     -- Ну-ка, красавица, покажись своему князю...
     Он нарочито выделил "своему", потому что иные знатные ревниво берегли
остатки независимости, их деды явились на эти земли вместе  с  Рюриком,  с
какой стати подчиняться его потомству, но девчушка то ли не заметила такой
тонкости, то ли сделала вид, что не  заметила,  приблизилась,  скромненько
опуская глазки, а Владимир рассмотрел, что в  самом  деле  еще  подросток,
нераскрывшаяся почка, что вот-вот развернется в цветок сказочной  красоты,
что-то уже наметилось, проступает, как солнце сквозь облачко.
     -- Здравствуй, Брунька, -- сказал он медленно. -- Брунгильда,  как  я
понимаю?.. Вижу, врут те, кто говорит, что будешь  красавицей.  Ты  будешь
больше, чем просто красавицей... Ведь улестить  Людоту  не  просто,  а  ты
улестила, по хитрой рожице вижу.
     Она смело взглянула ему в глаза:
     -- Я мечтаю хоть на треть быть такой, ради  которой  наш  князь...  с
чьим именем он просыпается и засыпает.
     Он вздрогнул. С детского личика смотрели такие же детски  чистые,  но
странно понимающие глаза. В них  были  тоска  и  зависть,  жажда  красивой
любви, чтобы сердце рвалось от счастья и боли.
     -- Девочка, -- прошептал он сразу  пересохшими  губами,  --  зачем...
Живи просто, как все люди.
     -- Не хочу, -- ответила она дерзко.
     -- Иначе... очень больно, -- сказал он тяжело.
     -- Пусть, -- ответила она.
     Владимир молчал, и она, поклонившись, отступила  и  пошла  в  сторону
конюшни. Старый воевода недоумевающе смотрел вслед. Пожаловался:
     -- Чудно поговорили. Я ничо не понял. Шибко умные,  да?..  Да,  девка
уже сейчас сокровище... А что будет?

     Глава 13

     Владимир молчал, Претич ощутил в нем  жадное  нетерпение.  Оглянулся,
через  двор  торопливо  хромал  Острозуб,  старшина  оружейников,  за  ним
вышагивали трое одетых в лучшие одежды подмастерьев.
     На уровне груди Острозуб нес обеими руками меч. Со всех сторон  двора
появлялись челядины, пристраивались как любопытные гуси сзади. Из конюшен,
сараев, даже из поварни вышли, жадно и восторженно смотрели на меч.
     В  жарком  оранжевом  солнце   полудня   лезвие   блистало   холодным
голубоватым огнем. Казалось,  Острозуб  бережно  несет  длинную  сосульку,
искорки прыгают внутри,  прячутся,  выпрыгивают  снова  острыми  короткими
молниями. Рукоять богато украшена самыми дорогими камешками,  но  Острозуб
выбрал помельче, чтобы не мешали в бою, князь-де не усидит на троне, когда
на кордонах полыхают пожары...
     Владимир сбежал с крыльца,  не  чуя  ног.  Чувствовал,  что  надлежит
по-княжески принять меч степенно, даже принести по такому случаю в  жертву
пару-другую молодых рабов, но сердце едва не выпрыгивало,  губы  тряслись,
он тянулся к мечу, как будто от него одного зависело его горькое счастье.
     Острозуб  упер  в  грудь  князя   предостерегающий   взор,   Владимир
остановился, руки медленно опустились, но  глаза  жадно  пожирали  меч  из
небесного железа.
     Теперь металл был слегка лиловый, словно тучи  с  градом,  по  лезвию
прыгали синеватые звездочки, гасли в глубине, словно тонули.
     -- Твой меч, княже, --  сказал  Острозуб  громко,  чтобы  слышали  во
дворе. Владимир видел, как из капища появилась  огромная  фигура  в  белом
одеянии, медвежья харя понюхала воздух, и Белоян направился в их  сторону.
-- Этот меч, княже, всем мечам меч... Он бьет и по-росски, и по-арабски.
     -- Как это?
     Острозуб молча взял  из  руки  Претича  железную  булаву,  огляделся,
помощники тут же услужливо  подкатили  колоду  для  рубки  дров.  Положил,
примерился, затем резко взмахнул мечом. Глухо звякнуло.
     -- Это по-росски!
     На колоде остались две половинки булавы. Рукоять, толщиной  с  древко
лопаты, распалась наискось так чисто, словно меч рассек  мягкую  глину.  В
колоде осталась глубокая зарубка.
     Оружейник молча повернул меч лезвием кверху. Владимир  с  облегчением
выдохнул. На тонком, как луч света, лезвии  не  осталось  зазубрины,  даже
самой крохотной!
     -- А теперь по-арабски, -- сказал Острозуб.
     Огляделся нетерпеливо, но другой догадливый  помощник  уже  бежал  со
всех ног с подушкой в руках. Владимир успел подумать, не шутка ли, что он,
в прошлом спавший на голых камнях, теперь нежится на подушке из нежнейшего
лебяжьего пуха, но Острозуб уже взбил ее,  поставил  стоймя,  чуть  примяв
нижний угол, коротко взмахнул мечом.
     Вздох восторга был громче. Разрубленная подушка медленно  развалилась
надвое, не теряя формы. Острозуб довольно скалил зубы. Выждав, он  снял  с
внимательно наблюдавшей Бруньки платок из нежнейшей  паволоки,  подбросил.
Паволока медленно опускалась,  нехотя  и  плавно,  словно  раздумывая,  не
остаться ли в воздухе.
     Когда нежная ткань коснулась подставленного меча, платок распался  на
две половинки, и  обе  продолжили  неспешное  путешествие  к  бревенчатому
настилу.
     Острозуб поклонился, опустился на одно колено,  а  меч  подал  обеими
руками:
     -- Владей. Ты -- наш князь.
     Владимир принял меч, руки нелепо дернуло кверху. Вздутые  мышцы  чуть
не вскинули оружие над головой,  настолько  тот  оказался  легче,  чем  он
ожидал. Длинный, обоюдоострый, весит почти вдвое меньше, чем любой из  его
предыдущих мечей с широкими, как у мясницких топоров, лезвиями!
     Белоян уже стоял близ Острозуба, медвежьи глазки  возбужденно  бегали
по лицам. По его морде Владимир понял, что волхв больше  обратил  внимание
на слова оружейника, чем на меч. Признали  все-таки  Владимира  не  только
захватчиком, но и своим князем... Значит, княжил мудро, блюл законы, берег
покой и  мир  на  всех  землях.  В  отличие  от  отца  своего,  неистового
Святослава, в походы не ходит, обустраивает Новую Русь. Знал бы оружейник,
для чего князь копит силы!..
     -- Благодарствую, -- сказал Владимир. -- Острозуб... все  боги  пусть
зрят, что я этим мечом... Не для богатства или власти... Нет,  я  не  могу
сказать всего, что на душе. Но боги зрят, их беру в свидетели!
     Он внезапно опустился на одно колено, поцеловал  меч,  словно  вручил
ему не старейшина оружейников, а верховный бог. Белоян быстро  зыркнул  на
опешившего Острозуба, тот начал было в растерянности разводить руками,  но
вдруг выпрямился, лицо озарилось достоинством и гордостью. Понял,  значит,
что не его благодарит великий князь, а через него --  все  земли,  которые
поклялся хранить и защищать...
     Острозуб кивнул ошеломленному помощнику, оба удалились, уводя с собой
многих, а Владимир благоговейно вертел в руках меч, делал выпады, вертел в
руке и перебрасывал в другую, приноравливаясь  к  изменившемуся  весу.  Не
сразу услышал за спиной глухое ворчание:
     -- Может, хватит тебе тешить челядь?
     Двор   был   заполнен   народом.   Работники,   гридни,   дружинники,
внимательная Гудрун, прибежал  Чейман,  в  глазах  любовь  и  преданность,
набежала ребятня... Опомнившись, Владимир с неловкостью развел руками:
     -- Не обессудь