х Круг Огня... и  сжег  их
сам... Но не сумел догнать воинов...
     -- Не сдавайся! -- заорал Владимир, не слушая. -- Ты же волхв! Закрой
свои раны! Залечи себя!
     Пасть верховного волхва двигалась все  медленнее,  а  кровь  вытекала
совсем жиденькой струйкой, уже не красная, а так, сукровица.
     -- Они думали, я обессилел, сотворив жука-церковь... Дурни!.. Я сумел
отыскать настоящего жука... а заманить его не составило труда... Наелся  и
улетел... Эти жуки могут принимать любую личину... У  меня  силы  остались
для схватки, и когда они явились... От них пепел, но  тех,  простых...  не
догнал...
     -- Как тебя лечить? -- крикнул Владимир бешено.
     -- Не... могу, -- прошептали  застывающие  губы.  --  Я  все  силы...
отдал... К тому же... яд... в ранах...
     Владимир поддерживал голову Белояна, из груди волхва  рвались  хрипы,
там рокотало и лопалось, лицо исказила  судорога,  изо  рта  хлынула  алая
струйка. На глазах потрясенных и онемевших  в  беспомощности  Владимира  и
дружинников алая струйка стала черной, как деготь.
     Внезапно загрохотало.  Воздух  колыхнулся,  князя  мягко  толкнуло  в
спину. Кто-то ахнул. Он затравленно оглянулся. На том конце палаты пузырем
вздулась стена, раскалилась, от нее пахнуло жаром. Пузырь все  раздувался,
стал полупрозрачным, а в нем, словно за грязной пленкой, смутно  виднелась
человеческая фигура.
     -- Колдовство! -- вскрикнул кто-то.
     -- Берегите князя!
     -- Обереги! Обереги тащи!
     Сильные руки ухватили Владимира за плечи, он зло стряхнул, в  тот  же
миг пузырь мокро лопнул. Разлетелись рваные клочья, а в  палату  ворвалась
рослая женщина с непокрытой головой. Ее огненные волосы  были  перехвачены
на лбу широким золотым обручем с зеленым  камнем  с  крупный  орех.  Глаза
сразу отыскали распростертого Белояна. Вскрикнув, метнулась  через  палату
так стремительно, что дружинники все еще смотрели на пустое место, где она
только что была, а женщина  очутилась  рядом  с  Владимиром,  упала  возле
Белояна на колени.
     Огромные  зеленые,  как  камень  на  лбу,  глаза  не  отрывались   от
перекошенной морды Белояна. Лицо ее было смертельно бледным.
     -- Поднимите ему голову, -- велела она сорванным голосом.
     Грудь ее часто вздымалась, в глазах был дикий страх, а губы  дрожали,
будто по ним  били  пальцем.  Владимир  повернул  голову  волхва  лицом  к
потолку.
     Ее тонкие, но явно сильные пальцы, сорвали с пояса  черную  баклажку.
Владимир сунул  пальцы  в  рот  волхва,  дернул  нижнюю  челюсть.  Женщина
перевернула над раскрытым ртом баклажку. Тоненькая струйка черной жидкости
попала на черную кровь, взвился дымок, Владимир задержал  дыхание,  черная
кровь превращалась в красную!
     Белояна затрясло, Владимир обхватил могучими руками и держал изо всех
сил. Женщина вытрясла последние капли, баклажка выпала из ее пальцев.  Она
смотрела, не отрываясь, как по медвежьей морде  пробежала  судорога,  губы
задергались. Пустая глазница вздулась под тонкой кожей. С огромным усилием
приподнялись веки. В потолок уставились оба глаза, все еще налитые кровью,
но все-таки оба целые. Грудь шумно приподнялась, он  выдохнул,  выталкивая
из сердца смерть. Глаза медленно очистились.
     -- Ты... -- прохрипело в горле.
     Закашлялся, изо рта вылетел сгусток крови. Владимир все еще не дышал,
страшась поверить в чудо. Женщина поднялась с колен, теперь она  выглядела
суровой и надменной. Красивое лицо стало неподвижным.
     -- Неделю на липовом меде, -- бросила она Владимиру.
     Он кивнул,  уже  догадавшись,  кто  перед  ним.  Она  поняла  по  его
вспыхнувшим глазам, что князь уже  все  понял.  Догадались  и  дружинники.
Задвигались, вытащили мечи, у некоторых в руках заблистали топоры.
     Белоян прохрипел с натугой:
     -- Дура... Что ты наделала...
     Владимир сказал успокаивающе:
     -- Лежи-лежи. Неделю на липовом меде?.. Повезло ж дурню.  У  пчел  не
только мед, но и жала... А что она наделала?
     -- Дура, -- повторил Белоян слабеющим голосом. -- Только у  нее  была
мертвая вода... Больше ни у кого  на  свете...  Ею  можно  было  любого...
оживить ли, вернуть ли молодость... Дура...
     Владимир остро посмотрел на своего заклятого врага:
     -- Она не только это наделала.
     Глаза Белояна  закрылись,  голова  откинулась.  Дружинники  с  трудом
подняли грузное тело, понесли вчетвером из палаты. Владимир  повернулся  к
колдунье. Она выпрямилась, даже глазом  не  повела  в  сторону  обнаженных
мечей, натянутых луков.
     Владимир сказал медленно:
     -- Похоже, что и всю магию ты сожгла на такой перелет. В тебе силы не
больше, чем у мухи на морозе... Зачем?
     Она вскинула красивую  бровь.  Голос  прозвучал  совсем  спокойно,  с
насмешливой иронией:
     -- Это мой главный противник.
     -- Знаю.
     -- Разве могу, чтобы он  вот  так...  трусливо  ускользнул  от  нашей
схватки?
     Владимир покачал головой:
     -- Похоже, от тебя... не ускользнет.
     -- И никто не скажет, что я стала сильнейшей лишь  потому,  что  этот
дурак  дал  себя  побить  каким-то  двум  захудалым  магам  из   какого-то
Царьграда! А так бы я повергла его в честной схватке,  растоптала  бы  его
мощь, заставила бы упасть к моим ногам, согнула бы, заставила бы...
     Она часто дышала, глаза сверкали,  высокая  грудь  бурно  вздымалась.
Дружинники по взмаху руки князя опустили мечи, а лучники упрятали стрелы в
колчаны.
     -- У тебя еще будет такая возможность, -- сказал он напряженно.
     На  ее  красивом  лице  появилось  слабое  удивление.  Большие  глаза
отыскали черные глаза Владимира. Несколько мгновений они ломали  взглядами
друг друга, наконец она сказала насмешливо:
     -- Я вроде бы и не просила даровать мне жизнь.
     -- А я и не дарую, -- ответил он сухо.  --  Хоть  ты,  спасая  своего
врага, спасла моего друга... но для державы что  такая  мелочь,  как  наши
жизни? Твоя жизнь и свобода в неприкосновенности не потому...
     Она бросила холодно:
     -- Догадываюсь.
     -- Вот и хорошо. Возвращайся в свой чертов Искоростень... Когда-то  я
приду и сожгу его дотла, со мной будет Белоян... Тогда-то и скрестите свои
силы. Я тоже хочу, чтобы он победил тебя так, чтобы ты знала  свое  место,
женщина! И чтоб все видели, что  побеждаем  благодаря  своей  мощи,  а  не
потому, что дура сама сунула голову в петлю!.. Дать коней? Как я  понимаю,
возвратиться в том же гнилостном огне силенок не хватит?
     Она несколько долгих мгновений смотрела в его  сильное  хищное  лицо.
Взгляды скрестились, дружинники  вздрогнули,  когда  в  воздухе  вспыхнули
синеватые искорки, словно сшиблись незримые мечи.
     -- Благодарствую, -- сказала  она  медленно.  --  Честно  говоря,  не
ожидала. Но если ты уж так уверен, то я  лучше  бы  легла  спать.  К  утру
наберу сил для обратного прыжка.
     Он поморщился:
     -- Уверенность в своих силах и дурость -- не одно и то  же.  Почивай,
но только не в моем тереме! Я лучше ядовитую змею положу себе  в  постель,
чем тебя оставлю в одном доме с собой.
     Она молча взглянула в  ту  сторону,  где  четверо  дюжих  дружинников
укладывали Белояна на носилки, наспех составленные из копий. Двое чертовых
гордецов, подумал Владимир зло. Знаем мы ваши поединки.
     Сердце сжалось с такой болью, что в глазах  потемнело,  а  в  черноте
заблистали  звезды.  В  ушах  прозвучал  мелодичный  смех,  тихий   голос,
проступили нечеловечески прекрасные глаза...
     Он шумно вздохнул, видение померкло. Превозмогая себя,  бегом  догнал
Белояна, его несли медленно и  торжественно,  стараясь  не  трясти,  пошел
рядом.
     -- Что ты хотел сказать? Я же видел...
     -- Они слабее, -- прошептал Белоян. -- Но не в силе... у ромеев войск
больше, чем во всех наших княжествах вместе  взятых.  На  каждый  наш  меч
могут выставить  сотню!..  И  не  богатством  сильнее,  ибо  могут  златом
вымостить все дороги Киева, а  серебром  --  все  земли  княжества.  И  не
знаниями, ибо их маги хранят в своих библиотеках  все  записи,  начиная  с
потопа... а поговаривают, что и допотопные сохранились!
     Владимир шел рядом, хмурился:
     -- Но мы ж победили?
     -- Да, но не умом, не умом...
     -- А чем, счастьем?
     -- И не счастьем, что есть  лишь  слепая  удача,  что  мудрого  может
миновать, а дурню выпасть... Мы победили  своей...  ну,  русскостью,  если
можно так сказать.
     Белоян закусывал губы,  каждое  слово  давалось  с  трудом,  Владимир
чувствовал, что надо бы отстать, но не утерпел, переспросил:
     -- Чем-чем?
     -- Русскостью, -- повторил Белоян хриплым шепотом, он сам вслушивался
в придуманное им слово. -- Тем,  чего  нет  у  хитроумных  ромеев,  нет  у
рассчетливых германцев, нет у ко всему  обрыдлых  вепсов...  Умом  нас  не
понять... Ведь расчет магов был безошибочен! Изощренные  в  интригах,  они
сплели сложнейшую сеть, тоньше паутины и прочнее дамасской стали! Паутину,
из которой не вырваться и самым умным, самым  мудрым,  самым  талантливым.
Ибо как ни глубоко проникают мыслью волхвы  Новой  Руси,  но  царьградские
царедворцы, надо признать, умеют заглядывать дальше. За их  плечами  опыт,
которого нет у молодой Руси.
     Владимир поправил на нем плащ, дружинники чуть замедлили  шаг,  чтобы
князю поспевать рядом с его другом.
     -- Ну-ну, но почему же тогда от них только пух и перья?
     Белоян к изумлению Владимира дернул губой, устрашающе показав  клыки,
что означало слабую улыбку:
     -- Не благодаря нашей мудрости, не льсти  себе.  Но  и  не  глупости,
конечно... А благодаря тому свойству души, которое ромеям было свойственно
давно... очень давно, еще когда один из аргонавтов по имени Визант основал
маленькое городище, что разрослось до нынешнего Царьграда... Но у них  это
ушло за века, а у нас... мы сами сейчас аргонавты... В их  безукоризненных
расчетах не  было,  что  Рагдай,  оставив  женитьбу,  бросится  на  помощь
Залешанину. Не было того, что Залешанин  бросится  на  помощь  незнакомому
воину... Не было Яродуба, что получил огромные владения, но не мог вынести
смерти убитой его рукой девушки... Ратигай,  убив  отца  по  их  наущению,
должен был попасть в их власть... Они не понимают, почему смерд,  которого
ты послал, не польстился на самую красивую куртизанку Царьграда...  Им  ни
за что  не  понять  поступок  Рагдая...  Потом,  потом  я  тебе  обо  всех
расскажу...
     Он закашлялся, изо рта брызнула кровь.  Закрылся  ладонью,  пережидая
кашель. Владимир кивнул дружинникам:
     -- Отнести в малый терем. Трое пусть  охраняют  дверь...  Нет,  лучше
крыльцо. Мне чудится, что в его горнице будет и лекарь...  каких  свет  не
видывал, и охрана.
     Белоян поморщился, сказал громче, голос можно бы  назвать  смятенным,
если бы Владимир верил, что медведя может привести в смятение женщина:
     -- На сильного всегда найдется... не сегодня, так завтра, более... На
хитрого -- хитрейший, на мудрого -- мудрейший... Потому падет Царьград, он
весь на хитрости да коварстве. И мы, пока живем не по холодному уму, а  по
сердцу... пока выше всего честь и доблесть -- Руси быть и цвести!
     Владимир проводил их до лестницы:
     -- Точно?
     -- Ей жить, --  повторил  Белоян  хрипло,  его  бережно  спускали  по
ступенькам, -- пока рак не свистнет, сухая верба не зацветет.
     -- Так и сказано? -- крикнул Владимир вдогонку.
     -- Иначе... -- донесся затихающий голос, волхва уносили все ниже,  --
но суть та же. Мол, падет Русь, когда о чести забудут,  главной  ценностью
станет жизнь, даже жизнь труса и никчемы, когда торгаш станет выше витязя,
когда биться не ради чести, а денег...
     Владимир вздохнул так, словно сбросил с плеч Авзацкие горы:
     -- Значит, жить вечно!
     Слышно было, как Белоян постанывал, дружинники едва не роняли тяжелое
тело на каждой ступеньке. Потом гулко хлопнула дверь,

     Глава 50

     Конь пал, когда  Залешанин  был  в  полуверсте  от  городских  ворот.
Выкатился в пыль, ударился больно плечом, ободрав ухо.  Ногу  из  стремени
выпутать не успел, но конь на его счастье рухнул на этот бок. Прихрамывая,
бросился к воротам.
     Сзади зашипело, с  веток  поднялись,  тревожно  каркая  и  раскачивая
вершинки деревьев, черные вороны. Он услышал далекий стук, в  спину  глухо
стукнуло. Снова щит Олега спас от  пущенной  вдогонку  стрелы...  Как  они
перебрались?.. Или здесь на всякий случай тоже ждали?
     Справа череда деревьев, защищают  от  ветра,  он  проскользнул  между
стволами, помчался изо всех сил. В ночи на фоне  сияющего  звездного  неба
жутко чернели горбики могил, над каждым холмиком  стоял  либо  куст,  либо
дерево. Петляя между могил, Залешанин бежал  туда,  куда  пришел  бы  и  с
закрытыми глазами.
     Стук копыт стал реже, из-за стены деревьев донеслись голоса:
     -- Здесь его нет!
     -- И к воротам еще не успел бы...
     Сильный голос рявкнул:
     -- Тогда поищите за деревьями!
     Залешанин добежал до маленького холмика, у  изголовья  росла  высокая
стройная береза. С разбегу он обхватил ствол, прошептал:
     -- Прости меня, Березка... Но, кажется, скоро мы соединимся вновь...
     Береза тихо шелестела, его плеч и головы осторожно  коснулись  мелкие
листочки, от них пахло свежестью. Он чувствовал,  как  ветви  обнимают,  а
листочки, щекоча, гладят щеки, нос, подбородок, осторожно касаются  плотно
закрытых век. Кончики листьев сняли выкатившиеся слезы, не дав сползать по
щекам.
     Сквозь биение сердца он услышал чужие голоса совсем близко:
     -- Да нет его здесь!
     -- Кладбище, одни мертвяки в могилках...
     Третий голос крикнул торопливо:
     -- На коней и быстрее в терем Владимира! Мы догоним,  пусть  даже  во
дворе князя! Он пеший!
     Топот сапог отдалился,  послышалось  конское  ржание,  затем  конский
перестук, что отдалился и затих. Залешанин  прижался  щекой  к  белокожему
стволу:
     -- Опять ты сохранила мне  жизнь!  А  я,  сильный  и  отважный,  тебе
сохранить не сумел...
     Листья тихо шелестели. Ему послышались ласковые слова, полные любви и
нежности:
     -- Не кручинься, любимый...
     -- Моя Березонька!
     -- Я люблю тебя.
     -- Я люблю тебя, -- прошептал он. Кольнуло страхом, что  если  сердце
разорвется от боли, то черной горечью выжжет полмира. -- Я люблю тебя, моя
Единственная... И сколько жить буду, другой не замечу, не увижу.
     Листья тихо прошелестели  что-то  ласковое,  затем  ветви  поднялись,
открывая его холодному ночному миру. В небе колко смотрели  звезды,  целые
звездные рои, над некоторыми могилами поднимался  легкий  пар,  словно  из
зимних берлог. Залешанин сказал с болью:
     -- Ты отсылаешь меня?
     -- Ты знаешь... Надо идти.
     Он прижался напоследок щекой, мечтая, чтобы вот так остаться  на  всю
жизнь и  умереть  так,  но  руки  уже  крепче  сжали  белый  ствол,  спина
выпрямилась, он пошевелил губами, но в горле стоял горячий ком. Не  говоря
ни слова, оттолкнулся и побежал к темнеющей городской стене.

     Врата набежали, но остались сбоку, а потом и  позади.  Там  стояли  с
оружием, почему-то втрое больше обычного. Ворота ночью охраняют двое,  оба
наверху, а тут шестеро  или  семеро  внизу,  лунные  блики  на  обнаженных
топорах...
     Он мягко спрыгнул, затаился на миг, но месяц почти не  светит,  здесь
не царьградское небо, да и народ спит, пробежал сперва под  стеной,  затем
навстречу понеслись улицы Киева. Он ощутил, что не мешают ни щит, что  как
прирос к спине, ни длинная палица.
     Княжеский терем вырос на горе  огромный  и  грозный.  Посреди  двора,
окружен высоким забором, на воротах надежная стража. Во дворе  --  десятка
два отборных гридней, что и спят с оружием в руках. Трое на крыльце, еще с
десяток в коридорах...
     -- Сейчас ты увидишь, --  прошептал  он  ненавидяще,  --  что  твоими
богатырями мне только сапоги вытирать...
     Выждал, переводя дух, вытер пот, собрался, вогнал себя  в  то  особое
состояние духа и тела, когда видишь как бы и по бокам, и сзади, чувствуешь
кто и что задумал, еще раз глубоко вздохнул, очищая  голову  и...  побежал
через двор.
     В нужные мгновения прыгал в сторону, оказывался за спинами ничего  не
подозревающих стражей, бежал дальше, падал под ноги другим, а те  смотрели
задумчиво вдаль, едва  не  наступая  ему  на  голову,  откатывался,  полз,
прыгал, перебегал, прыгал через перила, перед  глазами  сперва  пронеслись
сени, потом одна лестница, вторая, и  наконец  третья,  последняя,  к  его
проклятой горнице!

     Дверь распахнулась от сильного  удара.  Из  глубины  палаты,  залитой
резким светом месяца, резко повернулся человек. На чисто  выбритой  голове
метнулся черный клок  волос,  похожий  на  сгусток  мрака.  На  Залешанина
взглянуло острое, как топор, лицо великого князя.

     Владимир был в своей знаменитой кольчуге  поверх  рубашки,  Залешанин
узнал ее по необычному серебристому блеску, лицо  было  злое  и  почему-то
блеснуло в  мелких  крапинках  пота.  Залешанин  увидел,  как  рука  князя
мгновенно ухватила длинный узкий меч.
     -- Кто?..
     -- Я, -- ответил Залешанин. -- Я, князь.
     -- Кто... Неужто вернулся... ты, смерд?.. Как ты сюда попал?
     -- Потому что это я, -- ответил Залешанин громче.
     Горячая кровь хлынула  в  голову,  измученное  тело  спешно  собирало
остатки  сил,  сердце  бьется,  обещая  выдержать  до  конца,   а   пальцы
подрагивают и тянутся к его палице.
     Он шагнул вперед, щит взял в левую, вроде бы подает князю,  в  то  же
время закрыл половину груди, где сердце. В  ладонь  правой  с  готовностью
скользнула рукоять палицы.
остатки сил, он ударил ножом. Разбитые  кольца  кольчуги  заскрежетали  по
     -- Да, я сумел вернуться. Вот щит, ради которого погибло столько...
     Владимир сделал осторожный шаг вперед, обнаженный меч держал в левой,
но Залешанин помнил, что князь владеет  обеими  руками  одинаково,  следил
краем  глаза,  готовый  в  любой  миг  парировать  палицей  или  закрыться
знаменитым щитом.
     В трех шагах  от  смерда  Владимир  остановился,  оба  цепко  держали
глазами  друг  друга,  оба  напружиненные  до  треска  костей,  жилы  едва
выдерживают, вот-вот лопнут.
     В коридоре прогремел тяжелый топот. Залешанин со странным облегчением
в душе ухватился за палицу. Наконец-то те  губошлепы  спохватились,  бегут
спасать князя! Да только успеют ли? Хоть у него и  лучшие  богатыри  земли
Русской но все же  дорого  придется  заплатить  за  такой  пир  в  хоромах
великого князя!
     Дверь вылетела вместе с петлями. Не успела грохнуться на пол,  как  в
палату ворвались люди с оружием, огромные  и  дико  орущие,  в  железе,  с
мечами и топорами. Залешанин глазом не успел  моргнуть,  как  всей  толпой
набросились на князя. Тот отпрыгнул, тут же в обоих руках  заблистало  два
меча, где успел взять второй, зазвенели  страшно,  высекая  короткие  злые
искры.
     Трое или четверо кинулись на Залешанина,  он  в  замешательстве  едва
успел выставить палицу, с трудом принял на нее два сильных удара,  тут  же
плечо ожгло  болью,  сильно  запекло  в  боку,  он  успел  увидеть  кровь,
взъярился,  отскочил,  давая  себе  пространство,  а  исполинская   палица
завертелась, как крылья ветряка.
     Воины наседали яростно, рубили  умело  и  сильно,  он  содрогался  от
страшных ударов, но щит  Олега  теперь  сам  дергался  навстречу,  гремело
железо, глухо стучали топоры о широкие  булатные  пластины  на  щите.  Его
палица достала одного, второго, третий отпрыгнул, зажимая разбитое  плечо.
Залешанин слышал сбоку крики и звон мечей, но головы повернуть не успевал,
на него бросились с утроенной яростью.
     Крик стоял на чужом языке, лезли  остервенело,  падали  под  ударами.
Залешанин услышал дикий хохот и яростный вскрик князя:
     -- Получил, сволочь?.. Давай другого!... Получи и ты!
     Залешанин отодвинулся вдоль стены,  крушил,  под  его  ударами  стоял
треск, звон, а кровь п