обрительно. А
Тудор добавил:
     -- Где, говоришь, земли твоего народа, сынок?  Когда  нам  покажется,
что кони чересчур разжирели, а мужчины разучились носить оружие, мы придем
туда. Вы ведь любите брань? Вы ее получите на своих землях.
     Тугарин взрыгнул, отшвырнул наполовину обглоданную кость на  середину
стола. Кувшин дорогого греческого вина рассыпался, красное  вино  побежало
по белой скатерти, жадно впитываясь,  но  потекло  и  на  ноги  богатырям.
Владимир видел, как даже сдержанные  бояре  свирепеют  на  глазах.  Статус
посла удерживал их пока что от драки,  но  ярость  кипит,  вот-вот  хлынет
через край, тогда ни княжеский гнев, ни особое  положение  не  удержит  от
жажды дать в зубы наглецу,  рассечь  ему  голову,  увидеть  красное  мясо,
ощутить на зубах вкус крови...
     А Тугарин словно дразнит нарочито: обглоданную кость швырнул  не  под
ноги, а на середину стола, звучно  взрыгивал,  икал,  вытирал  жирный  рот
краем белоснежной скатерти, еще даже не залитой вином. Владимир  накалился
и сам, красная волна гнева уж начала застилать глаза. Чуть было не грюкнул
люто, что посади свинью за стол, она и ноги на  стол...  но  вдруг  память
ехидно подсунула картинку, когда он с одним таким же  наемником  обедал  в
доме одного знатного вельможи Царьграда. Там было настолько  возвышенно  и
чинно, а на них смотрели как на  полузверей,  что  оба,  не  сговариваясь,
начали себя и вести  так,  как  того  ждали  от  диких  варваров:  чавкали
погромче, гоготали, хватали руками лучшие куски даже с блюд других гостей,
даже сморкались в скатерть, чего этот детина еще не делает...
     Тугарин звучно икнул, посопел, ухватил грязной жирной  пятерней  край
скатерти, задрав ее так, что посуда перевернулась, звучно  высморкался,  с
удовлетворением оглядел то, что выдул из ноздрей, а то,  что  осталось  на
пальце, брезгливо вытер  о  нарядную  одежду  соседа  справа,  знатного  и
разодетого, как индийский петух Лешака, поповского сына.
     Алеша вскочил, едва не опрокинув стол. Румяное мальчишечье лицо  было
пунцовым от стыда и гнева. Набрав в грудь воздуха побольше, став  в  самом
деле похожим на горластого петуха, он вскричал во весь голос:
     -- Что за грязная свинья за столом?.. Да  выволочь  ее  за  поросячий
хвост, да шарахнуть о ворота, чтобы одна шкура осталась!
     Тугарин с удовлетворением оскалил зубы:
     -- Громкая речь от сопливого щенка.
     -- Я тебе не щенок! -- завопил Алеша.
     -- Сопливый, -- подтвердил Тугарин,  словно  это  не  он  только  что
утяжелил скатерть так, что она медленно сползала к полу. -- Но уже лает...
Нет, пока только тявкает. Но штанишки уже подмокли! А внизу лужа.
     Он сказал это с таким убеждением, что  не  только  гости,  сам  Алеша
посмотрел  себе  под  ноги.  В  следующий  миг  завизжал  в  ярости,   как
придавленный телегой поросенок, с маху ударил Тугарина по лицу:
     -- Убью!.. Защищайся, иначе зарежу, как свинью, кем ты и являешься!
     Тугарин, к изумлению всех, повалился на  спину,  но  лишь  для  того,
чтобы перекатиться через голову и  с  неожиданной  легкостью  вскочить  на
ноги. Огромная лапа звучно хлопнула по левому  боку,  широкий  кривой  меч
покинул ножны со змеиным свистом.
     -- Наконец-то, -- сказал он со злым  удовлетворением.  --  Хоть  я  и
посол, но должен как-то защищаться от оскорблений в чужой стране?
     Алеша уже стоял против Тугарина со своей длинной печенежской  саблей,
которую он предпочитал мечу и топору. На голову ниже,  намного  легче,  он
выглядел легкой добычей,  да  и  сам,  как  знал  его  Владимир,  старался
выглядеть такой.
     Он бросил холодно, не покидая княжеского  кресла,  но  ледяной  голос
князя услышали все:
     -- Тугарин, ты не первый, кто пытается нас  обвинить  в  вероломстве,
коварстве, нападении на послов. Взгляни вдоль стола!
     Почти  все  прекратили  есть  и   пить,   смотрели   заинтересованно,
предвкушая добрую драку. И не сказать, что на него  все  смотрели  как  на
того, кто обязательно победит. Смотрели и старые и молодые, одетые в  шелк
и парчу, закованные в литые доспехи,  смотрели  длинноволосые  викинги,  у
которых волосы, как жидкое  золото,  падают  на  широкие  плечи,  смотрели
узкоглазые широкоскулые богатыри, чьи волосы были чернее воронова крыла.
     -- Понял? -- ворвался в его думы голос князя. -- Здесь знатные люди и
послы из других стран, над коими я не властен. А они скажут,  что  ты  вел
себя как свинья, оскорблял хозяев и сам напросился на бой...  из  которого
тебе уже не выйти живым.
     За спиной князя встали  рослые  витязи,  ростом  едва  ли  уступающие
Тугарину. Ладони их были  на  рукоятях  мечей.  Донесся  скрип  сгибаемого
дерева. Из  всех  четырех  дверей  быстро  выскакивали  лучники,  на  бегу
выдергивая из колчанов стрелы.
     Тугарин обвел палату налитыми кровью глазами. Прав был дядя, киевский
каган хитер, многое предусматривает наперед. Но что может противопоставить
просто силе и отваге?
     -- Ладно, -- сказал он хриплым, как рык дикого зверя, голосом,  --  я
не утерпел... Но этот щенок оскорбил меня. Я вызываю его на двобой!
     Владимир перевел взор на Алешу. Тот бросил  умоляющий  взгляд.  Князь
нехотя кивнул:
     -- Завтра. Когда передашь грамоты, расскажешь, с чем послал тебя  ваш
правитель... то ты выполнишь обязанности посла. Значит, можешь вести  себя
как воин.
     Послы за столом  дружно  закивали.  Тугарин  расхохотался,  его  рука
торопливо метнулась к поясу.  Все  напряженно  смотрели,  как  он  вытащил
скомканный кусок тонко выделанной телячьей кожи. Тугарин сказал  громко  и
злорадно:
     -- Зачем завтра? Получи ее сейчас. И я сразу из посла стану воином.
     Он метнул злобный взгляд на Алешу. Тот  гордо  выпрямился,  красивый,
нарядный. Владимир брезгливо развернул клочок пергамента, словно  нарочито
заляпанный грязным бараньим жиром. Нахмурился:
     -- Если твой  хан  настолько  беден...  что  не  отыщет  чистый  лист
пергамента, то как надеется, что будем данниками крови?
     По палате пронесся сдержанный говор. Дань кровью, это ежегодная  дань
молодыми парнями и девками. Только побежденная страна соглашается на такую
позорную участь...
     Тугарин вызывающе расхохотался:
     -- Ты прав, князек!.. У нас нет пергамента. Но у нас есть это!
     Он вскинул меч. Сам огромный и страшный, рука толстая, как бревно,  и
длинная, как дерево, а широкий изогнутый меч коснулся кончиком потолка. Он
был страшен, за столами  примолкли.  Богатыри  и  витязи  отводили  взоры,
опускали их в миски.
     Владимир почувствовал, как холодок пробежал по телу.  Ровным  голосом
проговорил:
     -- Хороший меч. Но у нас есть и подлиннее... Алеша, ты готов?
     Алеша даже подпрыгнул от детской обиды:
     -- Я?.. Да я давно!.. Да я... Да я шкуру сдеру с этого вола и  натяну
на барабан, чтобы свиней на водопой...

     Гости хватали со стола кто баранью ногу, кто кувшин вина, спешили  на
задний двор. Алеша и Тугарин явились вскоре и встали в середке  в  десятке
шагов напротив друг друга.  С  главного  двора  доносились  песни,  пьяные
выкрики. Там пировал простой люд, но их тревожить князь  не  велел,  пусть
кровь прольется на заднем, где режут скот.
     Гости собирались кучками по краям двора, но  князь  знака  не  подал,
ждал когда на крыльцо выйдут все послы и знатные гости  из  других  стран.
Пусть засвидетельствуют, что двобой шел по честному.
     -- Прощайся с солнцем, мелюзга, -- проревел Тугарин.
     -- Где ты видишь солнце, дурак? -- удивился Алеша.
     Он начал поднимать голову к небу,  Тугарин  тоже  невольно  посмотрел
наверх, сильно озадаченный, ибо солнце не просто светило, а пекло спину  и
плечи. Что-то больно ожгло плечо. Он услышал довольный рев десяток глоток,
тупо перевел взгляд  на  плечо,  в  нем  торчал,  медленно  наклонясь  под
тяжестью древка, короткий дротик. Проклятый петух подло обманул,  заставил
отвести взор!
     Взревев от ярости, он ринулся на обидчика как бык. Его  огромный  меч
засвистел над головой,  страшно  распарывая  воздух.  Противник  вроде  бы
подался назад, затем внезапно поднырнул под падающий на  его  голову  меч.
Тугарин лишь оскалил зубы, легкая сабелька дурака  против  его  закаленных
доспехов в три пуда весом...
     Боль, острая и неожиданная пронзила бок. Он отпрыгнул, ударил  мечом,
снова отступил, еще не веря в ранение. Лапнул себя за бок,  ладонь  вся  в
крови. Как... как этот разряженный селезень сумел его ранить?
     Алеша кружил вокруг Тугарина, делал вид, что  бросается,  замахивался
саблей. Надо держать в напряжении, больше таких ошибок  тот  не  допустит.
Помогла его разнаряженная одежка: никто не зрит  в  нем  воина,  а  только
гуляку и задиру за хмельным столом. Но  все  же  этот  оказался  настолько
громаден и силен, что ни умело брошенный дротик не  поразил  насмерть,  ни
остро заточенная сабля, легкая только с виду, а на самом деле в нее  вбито
два пуда железа.
     Тугарин  сказал  ясным  голосом,  в  котором  была  только   холодная
ненависть:
     -- И все же я во сто крат сильнее тебя, червяк! Если  сумеешь  быстро
вырыть нору -- рой. Если сумеешь взлететь -- улетай, пока жив...
     Алеша ответил:
     -- Тебе я такого обещать не могу.
     -- Червяк!
     -- Да, но зато живой.
     Он качнулся вперед, ускользнул от  меча,  железо  на  груди  Тугарина
зазвенело. Одна бляшка слетела с сухим треском. Тугарин невольно  взглянул
на грудь, нет ли новой раны, и едва  успел  подставить  меч  под  падающую
сверху саблю. Меч тряхнуло, будто ударили не саблей, а железным бревном.
     Глаза  Тугарина  стали  из  лютых  еще   и   настороженными.   Подлый
разряженный щеголь нарочито играет ею как прутиком, чтобы обмануть  мнимой
легкостью! Но все же, кажется, приловчился к манере боя  русского  витязя.
Хуже того, наконец  раскусил,  что  тот  нарочито  строит  личину  пустого
щеголя. Теперь видно, что боец умелый,  и  не  так  молод,  как  старается
казаться. Жилы на шее вздулись как у быка,  глаза  цепкие  и  беспощадные,
сабелька лишь с виду перышко, на самом же деле в нее вбили железа едва  ли
меньше, чем в его огромный, наводящий ужас одним видом меч.
     Кровь текла  из  пробитого  бока,  плечо  постепенно  немело,  но  он
чувствовал, что раны не опасные, можно драться и победить, только не  дать
истечь кровью, на что надеется этот... этот..
     Он  выкрикнул  страшно,   прыгнул,   ударил   крест-накрест.   Витязь
отскакивал, все время держал сабельку острием вперед, грозя ткнуть в лицо.
Тугарин ударил сверху вниз, Алеша успел  подставить  саблю,  тяжелый  удар
едва не выбил руку из плеча. Звонко хрустнуло, он успел ощутить  неладное,
метнулся в сторону, на голову обрушилось небо. В глазах вспыхнули  звезды,
в ушах загремело. Острие меча Тугарина с размаха зацепило бревна мостовой.
Алеша еще тупо смотрел на  его  меч,  перевел  взгляд  на  свою  руку,  не
понимая, почему так легко... в  кулаке  была  зажата  рукоять  с  обломком
сабельки не длиннее, чем в ладонь.
     Над головой прогремел торжествующий рев. Огромная ладонь схватила  за
горло. Он ощутил, что его поднимают в воздух, ноги оторвались от земли. Он
задыхался,  прямо  перед  глазами  увидел  бешеное  широкоскулое  лицо   с
безумными глазами:
     -- Что скажешь теперь?
     Голос был подобен грому. В глазах стало темно, в ушах гремел  водопад
крови. Он уже едва различал темнеющим  сознанием  лицо  врага,  а  рука  с
обломком сабли метнулась вперед,  он  почувствовал  сопротивление,  нажал,
стараясь вдавить в живот врага вместе с рукоятью, не  понимая,  почему  та
уперлась...
     Потом снизу в подошвы ударило твердым. Он упал ничком,  откатился,  а
когда сумел стать на колени, Тугарин все еще стоял на том же месте.  Глаза
его с непомерным удивлением опустились  на  торчащую  из  живота  рукоять.
Ухватился, выдернул,  следом  ударила  тугая  струя  темно-красной  крови.
Бревна окрасились красным, между ними, плотно  подогнанными,  сразу  стала
собираться лужа.
     Тугарин спросил тупо:
     -- Ты... червяк... снова ранил меня?
     -- Дурак, --  прохрипел  Попович.  Горло  болело  так,  что  он  едва
выталкивал сквозь него слова, -- на это раз я тебя забил... В  нашем  селе
так забивают кабанов... и хазеров...
     Тугарин  покачался,  затем,  не  сгибая   коленей,   повалился,   как
срубленное дерево. Земля вздрогнула. Он лежал лицом вниз, раскинув руки. В
правой все еще  сжимал  огромный  кривой  меч,  больше  похожий  на  крыло
воздушной  мельницы,  здесь  именуемой  ветряком.  Лежа,  он  казался  еще
огромнее, взоры многих с недоумением перепрыгнули на поповского сынка, что
гордо подбоченился, взгляд стал гордым и пренебрежительным. Да таких...  я
пучками...
     Он сделал два шага, качнулся и рухнул как подкошенный. Тоже не сгибая
коленей, тоже лицом вниз. К нему  уже  бежали  дружинники,  подхватили  на
руки, облепили,  как  муравьи  дохлую  гусеницу,  понесли.  Навстречу  уже
проталкивались два волхва-травника.
     Владимир указал на поверженного Тугарина.  Голос  был  громок,  чтобы
слышали послы и знатные гости из заморских стран:
     -- С ним бились честно, и он дрался честно. Положить  его  в  дубовую
колоду. Если до завтра не приедет за ним родня, то сжечь  на  погребальном
костре по обычаю русов!
     Один из заморских гостей спросил:
     -- Как воина?
     -- Как знатного воина,  --  ответил  Владимир  громко.  --  Со  всеми
почестями!
     Заморский   гость   кивнул,   среди   послов    прокатился    говорок
удовлетворения. Поверженного богатыря подхватили  и  унесли,  а  челядинцы
торопливо плескали воду из ведер, смывали кровь, посыпали песком.
     Владимир широко раскинул руки:
     -- Вернемся за стол, а гусляры пусть потешат нас  новыми  песнями!  А
можно и старыми, ибо не все, что ново -- лучше.

     Глава 46

     Закат был удивительно  нежен,  а  розовый  свет  распространялся  так
мягко, неслышно, словно боясь потревожить тишину, что в глазах  щипало  от
умиления и восторга. Небо из ярко голубого стало синим, но все еще светлым
и радостным, алый свет подбивал снизу неподвижные облака  как  шелком,  те
грозно  блистали  великолепием,  настолько  недвижимые,  что  было   ясно:
останутся до утра, чтобы точно так же встретить  и  утреннюю  зарю,  снова
искупаться в таких же розовых лучах.
     Подсвеченные снизу, медленно поплыли,  неспешно  взмахивая  крыльями,
лебеди... нет, не лебеди, Владимир со стесненным  сердцем  всматривался  в
легкие женские тела, длинные ноги, вытянутые в ровную линию, различил даже
острые, как у молодых коз, груди этих  небесных  дев-вил,  что  следят  за
дождем, насылают росу на травы, оберегают  родники...  Крылья  при  каждом
взмахе сверкают, словно перья с серебряными волосками.
     С этой высокой башни он видел, как из реки и озера высунулись русалки
и водяницы, над дальним лесом  пролетел  Змей,  на  деревьях  среди  веток
проглядывали смеющиеся рожицы шаловливых мавок.
     Стуча коготками, внизу  по  ступенькам  пробежал  маленький  мохнатый
домовик, похожий на озабоченного селянина.  Может,  он  и  был  в  прошлом
селянином, после смерти не  пожелавшим  уйти  в  вирий,  кому-то  же  надо
приглядывать за внуками-правнуками, дабы блюли, чтили, соблюдали...
     За спиной послышался вздох:
     -- Как красиво...
     Верховный волхв неотрывно смотрел вслед обнаженным девам, те плыли по
небу неспешно, без усилий, прекрасные и чистые. Претич и двое дружинников,
что неотрывно  сопровождали  князя,  разглядывали  берегинь  с  восторгом.
Владимир криво усмехнулся:
     -- Тебе-то что?.. С твоей рожей только на них и смотреть!
     А Претич поддакнул:
     -- Да он уже подумывает переменить ее на людскую!
     Дружинники загоготали. Волхв сплюнул в сердцах им под ноги:
     -- Это у вас-то людские? Да  у  меня  куда  больше  людская!..  Вы  ж
зверье, у вас нутро зверячье, мысли зверячьи, только личина  почему-то  по
недосмотру... Лучше уж наоборот! Я вижу красоту, от которой  дурная  кровь
не играет, а душа веселится, чище становится.  А  вам,  дурням,  даже  эту
красу... поднять бы, истискать, испохабить, пожмакать...
     Воевода и дружинники ржали как сытые  кони.  Владимир  махнул  рукой,
мешают, быстро сбежал по  круговой  лестничке  вниз  во  двор.  От  терема
княгини Юлии через двор торопливо шел рослый  человек  в  нелепой  женской
одежде, которую зовет рясой, с огромным золотым крестом на груди.  Весь  в
черном, даже шапка черная,  борода  лопатой  по  грудь,  волосы  по-женски
свисают на плечи. Даже двигается не по-мужски, а семенит, голову склоняет,
горбится, будто монетку на полу высматривает.
     Священник приблизился, поклонился так низко, что  едва  не  стукнулся
лбом о бревенчатый настил:
     -- Княгиня просит простить ее  за  отсутствие  на  пиру...  Захворала
малость.
     --  Это  какая  княгиня?  --  переспросил  Владимир  брезгливо,  хотя
священник находился только при Юлии, принявшей христианство еще в детстве,
а потом склонившей в него и Ярополка. -- Тебя зовут.. э-э... Иван?
     -- Иоанн,  великий  князь,  --  поправил  священник  опять  с  низким
поклоном.
     -- Иван, значит, -- определил Владимир. -- Больно  трудное  имя.  Так
звучит проще. Говоришь,  занемогла?  Что  ж  ты,  волхв  нового  бога,  не
вылечишь?
     Священник поклонился в третий раз:
     -- Мы лечим души, а тела бренны, стоит ли на них тратиться?
     Владимир уловил краем глаза  новую  стайку  проплывающих  высоко  под
облаками  женских  тел.  Красное  солнце  просвечивало  их  насквозь,  они
казались наполненными жаркой жизнью,  часто  вспыхивали,  как  драгоценные
рубины.
     -- Ну, -- сказал он медленно, -- есть душонки настолько  мелкие,  что
даже плюнуть в их сторону -- оказать честь. Да и тела телам рознь.
     Священник перехватил его мечтательный  взгляд,  глаза  вспыхнули,  но
сдержался, сказал сдавленно:
     -- Когда сюда придет вера Христа, все это исчезнет!
     -- И русалки? -- спросил Владимир насмешливо.
     -- Все! -- почти выкрикнул священник. -- Любая нечисть!  Господь  наш
ревнив, он не допускает других... всяких. Все будет искоренено под корень:
лешие, кикиморы, мавки, вилы... Только вера Христа! Мир будет чист.
     Владимир сказал тяжело:
     -- И пуст... Пуст, как ограбленная могила.
     Священник осекся, вспомнив, что и сам великий князь,  хоть  и  рожден
отцом и матерью, но бабкой-повитухой была ведьма из рода древних невров, а
те, по слухам,  ведут  начало  от  самой  Лилит,  что  была  первой  женой
благочестивому Адаму, а потом не покорилась Богу и стала демоншей...
     Владимир  брезгливо  посмотрел  ему  вслед,  но  с  башенки   наконец
спустился грузный Белоян. Горбился, словно нес  на  спине  незримую  гору.
Шерсть на морде слиплась, на лбу блестели крупные капли пота.
     -- Скоро на четвереньки встанешь, -- сказал Владимир  недовольно.  --
Стряслось что?
     Белоян поднял голову, Владимир отшатнулся. Маленькие  медвежьи  глаза
были залиты кровью, словно там полопались все сосуды,  и  кровь  выступила
наружу.
     Измученным голосом верховный волхв проревел:
     -- Наблюдал за Царьградом...
     -- Ого!
     -- Как видишь, с твоей башни можно увидать многое, надо только  уметь
смотреть.
     -- И не было защиты? -- не поверил Владимир.
     -- Ну, я смотрел там, где защиту не поставили, -- поправился  Белоян.
-- Маги закрывают дворец, а еще пуще -- свои гнезда. Но и по крохам с улиц
можно собрать кое-что.
     -- Курица по зернышку  клюет,  а  сыта  бывает,  --  сказал  Владимир
серьезно. -- Ты молодец.
     Белоян сердито блеснул красными глазками:
     -- Не всем же быть орлами. Или волками. Их там тьма. Жрецы новой веры
вовремя спохватились, всех магов не пустили  под  нож.  Пользуются,  когда
надо чудо сотворить во имя своего бога. Сами не могут, а  те...  наемники,
что с них требовать?..
     Он говорил все громче, даже