окружен еще и широким рвом.
     -- Как примут, не ведаю, -- сказал Залешанин коню, -- но что теряем?
     Конь кивнул замучено, уж его-то не станут  убивать,  тем  более  жечь
железом или топить в болоте. Залешанин невесело засмеялся, отпустил повод.
     Стена приближалась, он видел, как  сразу  на  двух  ближайших  башнях
появились  люди,  а  когда  подъехал  к  мосту  вплотную,  услышал   скрип
натягиваемой тетивы. Он вскинул обе руки, показывая пустые ладони:
     -- Я с миром!
     -- Кто таков? -- прогремел злой голос.
     -- Да просто гость, -- крикнул он как можно беспечнее.
     -- По какому делу?
     Он развел руками, закричал все так же весело:
     -- А как насчет того, что сперва накормить-напоить, в баньку сводить,
а потом расспрашивать?
     Злой голос посоветовал:
     -- Ты это бабе-яге предлагай.
     А другой, даже повизгивающий от усердия, попросил:
     -- Старшой, дай я его стрелой сшибу! Вот те душу о заклад, что попаду
между глаз!
     Залешанин вскрикнул торопливо:
     -- Да заплутал я просто! Ехал в Царьград, а тут набросились  какие-то
лохматые,  еле  ноги  унес...  Да  заблудился  в  лесу.   Если   позволите
переночевать, утром уеду восвояси, а боги вас наградят!
     Он в напряжении ждал ответа, а голос буркнул с презрением:
     -- Это за тебя-то наградят?.. Ладно, проезжай.
     Залешанин  услышал  скрип,  но  ворота  оставались  недвижимы.   Конь
осторожно вступил на мост, копыта застучали глухо, мост из толстых бревен.
Слева в створке ворот приотворилась дверка: узкая, но всадник протиснется,
если пригнется к самой гриве, став совсем беззащитным перед стражами.
     По спине прошел недобрый холод. На миг пожалел, в темном лесу не  так
жутко. Не зря говорят старики, что человек -- самый страшный зверь,  когда
он зверь.

     Глава 16

     По обе стороны ворот две башни высились не зазря: когда протиснулся в
узкую дверь, увидел в трех шагах еще одни ворота,  запертые.  Над  головой
недобро потрескивало, он узнал знакомый звук сгибаемого орешника.  Значит,
луки у них длинные, приспособленные бить со  стен  далеко  и  со  страшной
силой.
     -- Да я один, -- сказал он дрогнувшим голосом, -- вы ж и  калитку  за
мной заперли...
     -- Проходи, -- велел голос сверху.
     Грюкнул  тяжелый  засов.  Конь  торопливо  протиснулся  в   следующую
калитку, а Залешанин звучно ударился лбом о низкий край, услышал довольный
смешок стражей, но смолчал, хотя в глазах вспыхнули костры.
     Под ним  задрожало,  конь  встал  как  вкопанный.  Залешанин  помотал
головой, искры и туман в глазах рассеялись. Конь  стоял,  мелко  дрожа,  в
окружении огромных псов, страшных, с оскаленными пастями, а со всех сторон
двора сбегались такие же огромные и  лохматые  чудища.  Залешанин  застыл,
страшась шелохнуться. Если человека можно напугать, попереть на  него,  но
пес есть пес, его не испугаешь ни мечом, ни ножом, ни  боярской  грамотой:
все равно кинется, а зубы вон какие!
     Двор был широк, на той  стороне  полукругом  идут  постройки,  сараи,
конюшня,  две  или  три  кузницы,  амбары,  чуть  дальше  виднеется  крыша
трехповерхового терема. Из построек выходили люди, вытирали руки о кожаные
передники, смотрели ожидающе. Из окон выглядывали любопытствующие  бабы  и
дети.
     Один из мужиков лениво направился в его сторону. Не отрывая взора  от
Залешанина, цыкнул на псов, те оторвали задницы от земли,  кое-кто  нехотя
попятился, но все смотрели и облизывались,  скоро  ли  позволят  вцепиться
этому... в глотку.
     -- Откуда? -- спросил мужик.
     Залешанин чуть осмелел:
     -- Конь подо мной сейчас упадет... Может быть, мне  позволят  наконец
сойти на землю и хотя бы отведать водицы?
     Мужик оглядел коня с сочувствием:
     -- Да, заморил... Поводи во двору, пусть  остынет.  А  то  запалится,
если сразу к колодцу... А потом и ты можешь напиться. После коня.
     -- Благодарю, -- буркнул Залешанин. -- Какой добрый народ, древляне!
     -- Мы такие, -- согласился мужик гордо. -- Последнюю рубашку  с  себя
для гостя! Да что рубашку, шкуры снимем. За что боги нас и любят.
     Залешанин спрыгнул, расседлал коня, свалив тяжелое  седло  на  землю,
так как не сказали, куда нести, а помочь никто не вызвался, повел коня  по
двору. Псы неотступно следовали сзади,  а  мужик  остался,  следил  из-под
нахмуренных бровей.
     Когда Залешанин проходил мимо, спросил, словно невзначай:
     -- Искоростень отстроился, любую осаду выдержит. Не хазар опасаетесь?
     Мужик  поколебался,  но  Залешанин  не  был   похож   на   княжеского
дружинника, все же ответил уклончиво:
     -- А хоть хазары, хоть  торки...  хоть  кто.  Свое  надо  держать  на
запоре.
     -- Понятно, -- ответил Залешанин.
     "Хоть кто", это, конечно  же,  кияне.  Не  столько  сами  кияне,  как
захватившая Киев чужая дружина, что еще при деде  нынешнего  князя,  князе
Игоре, начала налагать дань на окрестные племена. Наложила и на древлян, а
когда  дружину  Игоря  истребили,  а  самого  страшно  казнили,   разорвав
деревьями, его жена Ольга явилась с еще большим войском,  сумела  взять  и
сжечь Искоростень. Правда, дань уменьшила. Но все же Киев далеко, мало  ли
что там... Могут и сами друг другу глотки порвать. А явятся с войском,  то
в этот раз Искоростень уже не тот, голубей да воробьев во  всем  граде  ни
одного не отыщешь!...

     Залешанин жадно хлебал жидкую похлебку, вокруг весело стучали  ложки,
кто уже выскребывал со дна пригоревшую кашу, кто  шумно  хлебал  древесный
квас, на него смотрели во все глаза, чужаки здесь бывают явно редко.
     Залешанин старался держаться незаметно. Веяло злом, тут  бы  поскорее
отужинать да лечь спать, лучше бы подле коня,  а  они  пусть  остаются  со
своими обычаями, обособленностью, ему это все до одного места.
     Он допил квас, торопливо встал, поклонился всем, но когда  пробирался
между лавок, ощутил, как в челядную вошел кто-то сильный  и  властный.  На
загривке поднялись волосы, он  ощутил,  как  напряглись  мышцы,  а  внутри
зародилось и пригасло до времени злое рычание.
     Не оглядываясь, дошел до двери, облегченно вздохнул. И тут  негромкий
голос произнес:
     -- Исполать тебе, чужестранец.
     На крыльце стоял человек, при взгляде  на  которого  Залешанин  сразу
понял, почему здешний народ зовут древлянами. Среднего роста, но чудовищно
коренастый, руки как ветви дуба, ноги  словно  старые  стволы,  даже  лицо
будто ожившая кора столетнего дуба: суровое, коричневое, в глубоких резких
морщинах. Глаза, похожие  на  жуков-древоточцев,  прячутся  под  наплывами
мощных надбровных дуг. Пахло живицей,  листьями,  чувствовался  кисловатый
аромат муравьиной кислоты.
     -- И тебе  того  же,  --  осторожно  ответил  Залешанин.  Он  вежливо
поклонился. -- Я  только  заблудившийся  путник.  Ваших  дел  не  касаюсь,
выведывать не выведывал... Сейчас засну, где укажут, а с  восходом  солнца
уеду...
     Человек сказал так же негромко, но  в  голосе  чувствовалась  сила  и
врожденная привычка повелевать:
     -- Выведывальщика не допустили бы даже до ворот.
     -- Разве по мне угадаешь? -- спросил Залешанин невольно.
     -- А чьи, по-твоему, волки тебе перебежали дорогу? А чья сова  летала
над тобой на распутье? А кому ты бросил ломоть хлеба?.. Мы  знаем  о  тебе
больше, чем ты думаешь. Может быть, даже больше, чем знаешь  о  себе  сам.
Следуй за мной, чужак.
     Залешанин в замешательстве произнес осторожненько:
     -- Мне бы на сеновал или еще куда...
     -- Потом, -- отрезал человек.  --  Тебя  сейчас  желает  видеть  наша
светлая княгиня.
     Залешанин спросил осторожно:
     -- Княгиня Огневица?
     -- Светлая княгиня, -- поправил мужик  строго.  Залешанин  потупился,
ибо назвать светлого князя просто  князем,  значит  оскорбить,  ибо  князь
правит только своим племенем, а светлый  --  объединением  племен,  где  у
каждого свой князь. -- Меня зовут  Черный  Бук,  я  управитель  княжеского
хозяйства. Отряхнись, смочи волосы, а то торчат как...  не  знаю  у  кого.
Светлая княгиня не любит!

     И когда шли через двор,  он  чувствовал  себя  голым  на  перекрестье
десятков пар глаз. Терем приближался, вырастал, Залешанин  чувствовал  его
тяжесть. Если терем Владимира сложен из легкой сосны, то  здесь  подбирали
только матерые дубы -- толстые и с неимоверно плотной древесиной, не  один
топор затупили да выщербили. Тяжесть чувствуется  всюду,  словно  бы  сама
земля просела под неимоверным весом.
     Он поднялся на  крыльцо,  новенькое  и  широкое,  ни  одна  доска  не
скрипнула, хоть таран  роняй,  Черный  Бук  толкнул  дверь,  двое  стражей
отступили в тень, в сенях пахло травами, жареными орехами, медом.
     -- Ножи оставить здесь? -- спросил Залешанин на всякий случай.
     Черный Бук отмахнулся:
     -- Не стоит. Если не так что скажешь  или  не  так  взглянешь,  то  и
бровью повести не успеешь...
     На том конце сеней еще двое стражей загораживали  дверь.  Черный  Бук
кивнул, оба отступили,  дверь  внезапно  распахнулась,  открыв  просторную
палату, скромную и вроде бы нежилую. Черный Бук молча прошел  к  лестнице,
ведущей наверх, снова ни одна ступенька не скрипнула, тверже  чем  как  из
камня, даже поджечь такие непросто, сапоги Черного Бука  мерно  бухали  по
ступеням, подошвы двойные из кожи вепря, прохвачены черной дратвой...
     Внезапно взгляд Залешанина поднялся выше сапог, он  ощутил,  что  оба
уже стоят в горнице, в щели окон-бойниц падают узкие,  как  лезвия  мечей,
лучи солнца, а в дальнем конце за столом сидят люди. Над головами по  всей
стене распяты медвежьи шкуры, явно сохраняя тепло,  из  оружия  на  стенах
два-три топора, четверка мечей, но простых, гридни вооружены  лучше,  явно
здесь ценят лишь за то, что их брали в руки прежние князья.
     Залешанин на всякий случай поклонился  в  сторону  стола,  голова  не
отломится. Глаза начали привыкать к  полумраку,  рассмотрел  среди  мужчин
молодую женщину. Одета как для похода или долгой ходьбы  по  лесу,  поверх
одежды кольчуга из таких тонких колец, что стоит пару  деревень,  красные,
как пламя вечернего  костра,  волосы  свободно  падают  на  спину,  только
перехвачены посередине зеленой лентой.
     Женщина  властным  движением  отпустила  воевод.  Залешанин  не   мог
оторвать взгляда от ее нечеловечески зеленых,  как  и  положено  колдунье,
глаз. Огромные, блестящие, как лесные озера, расширенные, брови вздернуты,
нос  прям,  лицо  бледное,  подбородок  слегка  выдвинут  вперед,  ею   бы
любоваться... если бы не знать, что это и есть самая могучая  из  колдуний
на землях Новой Руси.
     Он вздрогнул, обнаружив, что княгиня-колдунья уже стоит  прямо  перед
ним, рассматривает с брезгливым интересом, словно диковинного жука,  коего
раздавить каблуком просто,  но  пальцем  потрогать  боязно:  вдруг  щипнет
жвалами.
     -- Я чо? -- пробормотал он торопливо. --  Я  ж  ничо!..  Только  ехал
мимо. Я не лазутчик.
     Глаза княгини стали шире, а губы дрогнули в сдержанной улыбке:
     -- Кто сказал, что ты лазутчик? С лазутчиком разговор прост. За  ноги
да к вершинкам деревьев. Чтоб землю не  поганить.  А  вороны  похоронят  в
своих утробах.
     -- Небо, -- прошептал Залешанин. -- Что значит, в лесу живете.
     -- В лесу, -- подтвердила княгиня, -- но даже в лесу нам ведомо,  что
послал  тебя  Владимир,  убийством  брата   своего   захвативший   престол
киевский... Значит, ты его человек.
     Залешанин пробормотал:
     -- Если так уверены... а  люди  здесь,  как  погляжу,  сурьезные,  то
почему я еще жив? Даже супу дали. Правда, у нас собакам дают лучше...
     Княгиня светло улыбнулась:
     -- Волхв отсоветовал. Не друг ты ему вовсе, говорит. И  не  слуга.  К
тому же Владимир тебя замыслил убить, а ты это скоро узнаешь... Что-то еще
плел про особый нож,  режет  любую  кольчугу  из  дамасской  стали,  будто
паутину... но дальше его видения совсем  смутные.  Только  и  сказал,  что
узрел такой нож у тебя... Ну, а кто носит такую кольчугу, я знаю.
     -- Какой нож, -- ответил Залешанин  затравлено.  --  Палица  при  мне
только. Да ложка за голенищем. А нож... Разве это нож?
     -- Ложка у тебя добрая, -- согласилась княгиня. --  У  нас  половники
мельче. Ладно, мы тебя...  пожалуй...  отпустим.  Даже  живым  отпустим...
Пожалуй, даже не покалечим...
     Она словно бы призадумалась над своей  щедростью,  колебалась,  а  он
подумал затравленно, что пакость какую-то  учинят  обязательно.  Отпустят,
даже не покалечат, только в жабу обратят, а то и вовсе в червяка.
     Княгиня оглянулась по сторонам,  отошла  от  окна.  Залешанин  сказал
тупо:
     -- Воля твоя.
     -- Вот и ответствуй по моей воле, -- сказала она строгим голосом,  но
Залешанин, чья душа была на пределе, уловил оттенок не то  напряжения,  не
то страха, -- я изволю знать... о верховном волхве Владимира!
     Залешанин пробормотал:
     -- Я ж не волхв и даже не княжий дружинник... Что я могу о нем знать?
     Она кивнула:
     -- Знаю. Но ты видел его последним. Всего два дня тому.
     -- Ну, -- пробормотал он, -- зверь как зверь... Морда, лапы... Ревет.
До меда, знать, охоч. Или корову задрать хочет.
     Ее глаза блеснули гневом:
     -- Шутить со мной вздумал?
     Он отшатнулся, вскинул руки:
     -- Да рази посмею? Но я не знаю, что ты хочешь  услышать!.  Он  волхв
Владимира. Тот в нем души  не  чает...  Видать,  в  детстве  мечтал  стать
поводырем медведя. Когда я их видел, они почти всегда были вместе...
     -- Он что-то советовал князю?
     -- Конечно!
     -- Что?
     -- Да рази я не сказал, -- выкрикнул он, -- если бы слышал?
     Она медленно кивнула, не сводя с него глаз:
     -- Понятно, князь без него ни шагу... Сам хитер как змея, в Царьграде
всяким коварностям обучился, но все равно без этого.. ни ногой за порог...
     Залешанин воскликнул:
     -- Точно! Нашел с кем  советоваться.  Медведь,  он  и  есть  медведь.
Здоровый -- это точно. Хату свернет, когда рассердится.
     Она поморщилась:
     -- Он часто сердится?
     -- Ни разу не видел, -- признался Залешанин. -- Но должон  же  как-то
силу показывать? Я б не утерпел.
     --  Ты  прост  как  дрозд,  --  сказал  она  презрительно.  Веки   ее
опустились, скрывая взгляд. Залешанину она вдруг показалась очень красивой
и печальной. Сердце кольнуло тревогой,  странным  предчувствием  беды  или
близкого несчастья.
     Княгиня хранила молчание, Залешанину почудилось, что в горнице словно
бы появились незримые стражи, придвигаются к нему, растопыривая  лапы.  Он
уж слышал жаркое дыхание на затылке,  запах  мяса  с  чесноком,  торопливо
сказал, только бы привлечь ее внимание:
     -- Я что-то не зрел его волхования! Другие колдуны то коров лечат, то
тучи гоняют к соседям, то черными котами оборачиваются... А  он  как  стал
медведем, так и  остался...  Дурак,  видать.  Туда  оборотиться  сумел,  а
обратно... Ты его побьешь враз! Вон ты какая злая да сильная...
     Она встрепенулась:
     -- Он выглядел больным?
     -- Медведь-то? -- удивился Залешанин.
     -- Верховный волхв! -- напомнила она со строгостью в голосе.
     Она сделала знак пальцами,  Залешанин  почувствовал,  как  его  спина
перестала ощущать горы мяса  и  мускулов  сзади,  затем  он  услышал,  как
негромко хлопнула дверь. По ее взгляду он понял, что они остались  одни  в
огромной палате.
     -- Он выглядел больным? -- повторила  она  с  тревогой.  --  Усталым?
Измученным?
     Залешанин в замешательстве развел руками:
     -- По его морде разве заметишь?
     Она чуть вздрогнула, словно приходя в себя, натянуто улыбнулась:
     -- Нам придется с ним схлестнуться однажды. Потому я хочу все знать о
нем. И с кем он встречается, как одет, что ест, часто  ли  моется,  здоров
ли...
     Залешанин наконец понял:
     -- А-а-а-а! Да, знать врага -- первое дело. Нет,  он  не  устоит.  Он
больше занимается звездами, а такие  не  видят,  что  под  ногами.  А  ты,
наоборот, вот как змея ползаешь только по земле, на небо тебе наплевать...
даже не плюнешь, ты вся здесь, опасная и злая. Он  перед  тобой  как  овца
перед волком! Говорят, он мудр, но что  самая  большая  мудрость  супротив
хитрости? Да и говорят же в народе: против умного устоишь, а супротив дуры
оплошаешь.
     Она подумала, покачала головой:
     -- Нет, против дуры он устоит. Для того и звериную морду  выпросил...
Дуры сами разбегутся! Он, дурак, все еще думает, что я заклятиями стараюсь
вернуть ему людской облик!.. Дурак, еще какой дурак...  Кто  ж  в  мужчине
видит личину? Разве что девчонка какая малолетка, но  не  женщина.  Личина
важна для нас, женщин... А он и в звериной личине тот же  витязь,  равного
которому нет...
     Голос ее дрогнул, а в глазах на  миг  проглянула  такая  бездна,  что
Залешанин отшатнулся, будто одной ногой завис над краем пропасти, и  сдуру
посмотрел вниз. Сердце колотилось, в голове заметались  суматошные  мысли,
словно застигнутые в амбаре за кражей зерна воробьи.
     В великом изумлении промямлил:
     -- Так у него же... рыло-то, рыло!.. Морда, то есть... От него  народ
шарахается. А приснится такой, всю жизнь дергаться будешь!
     Взгляд колдуньи был полон презренья:
     -- Он и сейчас красивее всех мужчин  Руси!..  А  что  рыло...  так  у
каждого мужика рыло, что тут дивного? Он с и рылом всех краше.
     Голос дрогнул, Залешанин уловил глубокую печаль, а когда  всмотрелся,
то морозом пробрало по коже. В глазах колдуньи стояла такая  тоска,  такая
боль, что он пробормотал в замешательстве:
     -- Ты чего... брось... Ты вон какая красавица!  Да  за  тобой  прынцы
пойдут как гуси на водопой, только крякни. Чего тебе еще надобно?
     -- Что мне принцы, -- прошептала она, -- что мне императоры... Как он
выглядел, когда ты уезжал?
     По чести говоря,  он  почти  не  запомнил  волхва,  ибо  старался  не
смотреть на страшную звериную  морду,  только  и  помнил,  что  голос  был
могучий, сильный, не голос, а рев:
     -- Да так... здоров, как медведь. В делах, как пес в  репьях.  Только
кашлял сильно, но...
     Она повернулась так резко, что он не успел заметить движение:
     -- Заболел?
     -- Да что ему станется, -- огрызнулся Залешанин, но  взглянул  на  ее
сдвинутые брови, торопливо поправился, -- у него не  только  морда,  он  и
весь здоровей медведя. Такого колом не добьешь, а  ты  о  болезнях!.  Кого
угодно перепьет... да только не видал я, чтобы он пил. Хотя зря:  в  такую
пасть ведро вина войдет и еще для ковшика место будет...
     -- Ты сказал, -- напомнила она, -- он кашлял!
     -- Да мало ли чего в пасть залетит? Может, жук какой  сослепу  решил,
что это его родное дупло?.. Да тебе-то что до его здоровья?
     Она медленно отвернула лицо. Голос снова стал злым и холодным:
     -- Мне нужна победа над здоровым  и  полным  сил  противником.  Тогда
никто не скажет, что я одолела калеку или немощного.
     --  Да-да,  --  сказал  он  торопливо,  страшась  резких  перемен   в
настроении могущественной колдуньи, -- это будет драчка... Хотел бы знать,
когда. Я бы коня продал, только б поглядеть хоть одним глазком.
     Ее взор погас. Залешанин видел, что княгиня перед ним, а душа  сейчас
возле Белояна. Сражается... гм... дерется, доказывает, борется в  магии  и
не только в магии, но борется, борется, борется... сама  еще  не  понимая,
что будет делать с победой, если та вдруг, к ее несчастью, настанет!

     Глава 17

     Конь вынес его за ворота веселый, бодрый, отоспавшийся,  а  Залешанин
горбился в седле мрачный, как  дождливый  день  осенью.  Хоть  и  вырвался
живым, даже шкуру не попортили, но слишком легко отпустили  древляне...  А
ведь поняли со своим колдовством, что он выполняет поручения  ненавистного
им князя. Слишком уверены в коварстве Владимира. Ну, да это понятно,  кого
ненавидят, того и подозревают во всем, но уверены еще, что  для  их  врага
будет хуже, если их гость поед