силен
как никто из киевских богатырей. Ни Лешак, ни Манфред, ни даже Добрыня...
     Муромец подумал, отмахнулся:
     -- Будь помоложе, взыграло бы ретивое... Как  же,  отыскался  наглец,
что вроде бы сильнее! Ну сильнее и сильнее. Пусть так думает. Я не  побегу
выяснять, так ли это. Пошел вон, а я буду пить и гулять!
     Он был грозен, в темных  глазах  предостерегающе  заблистали  красные
огоньки. На  губах  появилась  жестокая  улыбка,  а  верхняя  губа  слегка
изогнулась, совсем  по-волчьи  показывая  острые  зубы.  Волхв  попятился,
издали сказал потерянно:
     -- Ухожу, ухожу... Никто тебя не будет  винить,  Илья.  Пей  и  гуляй
себе. Он ведь послан не по твою душу. И не сам по себе едет!  Темная  рука
направила его против Рагдая. И ведет его, я же вижу.
     Илья насторожился, но голос был все такой же злой:
     -- Рагдай крепкий парень. Авось, отобьется.
     -- Может, и отбился бы... Но сейчас ранен,  ослабел,  кровь  все  еще
течет из ран, доспехи на нем иссечены, а меч затупился. Но  если  думаешь,
что супротивник даст перевести дух, ошибаешься! Он убьет.
     Илья, не глядя на волхва, затянул подпругу, похлопал коня по толстому
боку. Тот лениво покосился умным лошажьим глазом, всхрапнул.
     -- Поединщики не таковы.
     -- Он не поединщик! А  ежели  и  поединщик,  то  ведет  его  человек,
которому до задницы все наши обычаи чести, слова. Он учит этого поединщика
бить и в спину, и ниже пояса, и... ты не поверишь!.. ногами лежачего.
     Илья нахмурился:
     -- Конечно, не поверю. Нет на свете бойцов, которые бьют лежачих.
     -- Илья, уже загорается заря нового мира... Я со  страхом  вижу,  что
если свершится черное дело, ежели на эти земли придет новая вера, то будут
бить и в спину, и ниже пояса, и лежачего... Я прошу тебя! Поспеши. Ведь не
на пир коня седлаешь, вижу. Вон сума с припасами полна! На заставу  едешь,
вороне видно. Как приедешь, не отпускай сюда Алешу и Добрыню.  Пока  не...
Словом, пока не узрите того богатыря.
     Илья  поставил  ногу   в   стремя,   напрягся,   готовясь   взметнуть
многопудовое тело в седло. Конь тоже напрягся в ожидании,  когда  тяжелая,
как гора, туша рухнет ему на спину.
     -- Но гляди, волхв... Ежели опять  что-то  будет  не  так,  лучше  не
попадайся! Я хоть и не Садко, но и на морском дне отыщу!
     -- Да ладно тебе, Илюша, -- сказал Белоян с облегчением, -- ты ж воды
боишься, а моря бы вовсе не видал... Ты когда мылся?
     -- В степи? -- огрызнулся Илья.  --  Баб  нет,  кто  видит?  А  зверь
настоящего мужского духа боится, стороной обходит.
     Рассердившись, он в седло взлетел птицей, подобрал поводья.
     -- А подойдет -- замертво  падает,  --  серьезно  добавил  волхв.  --
Хороший человек ты, Илюша. И не зря тебя всяк худой человек боится!
     -- То-то, -- сказал Муромец на всякий случай, он чуял подвох, но  для
настоящего мужчины важнее крепкие кулаки и  голова,  а  не  умение  играть
словами, потому лишь еще  раз  смерил  волхва  предостерегающим  взглядом,
скажешь что-то против шерсти -- пришибу, повернул коня и поехал к воротам.

     Глава 37

     Закатное небо покрылось сизо-лиловой корой, а от  зенита  и  до  края
земли протянулась  странная  огненная  дорога,  широкая,  с  разрыхленными
красными облаками, словно исполинский санный след по  кровавому  снегу.  В
сердце закрадывался страх, а в груди холодело, ибо мощь богов  была  видна
воочию. Тот, кто оставил такой след, может сдвигать горные хребты,  шагать
по глубоким морям, не замочив коленей,  а  дремучие  леса  лишь  пощекочут
подошвы... Заметит ли такой исполин род человеческий? Будет ли разбираться
с их молитвами, жалкими и мелкими?
     Илья покосился на Добрыню, тот смотрел на небо с восторгом:
     -- Ну? Дорогу туда ищешь?
     -- Ищу, -- признался Добрыня.
     Илья хмыкнул:
     -- Дорогу на небо ищут те, кто заблудился на земле.
     Добрыня с удивлением  перевел  взор  на  старого  богатыря.  Грузный,
малоповоротливый, он выглядел мудрецом не больше, чем его конь,  такой  же
толстый, громадный,  с  ногами  толщиной  в  ствол  двадцатилетнего  дуба.
Скорее, от коня Добрыня готов был услышать мудрую мысль, чем от первого из
силачей...
     -- Ишь, сказанул. Наслушался у иудеев? Не одного зарезал,  поди...  В
Киев, говорят, ты приехал с кошелем злата. Как думаешь, Лешак?
     Алеша Попович засмеялся, показывая белые ровные зубы:
     -- Когда шатается земля, я держусь за небо!..
     Добрыня всплеснул руками. Попович тоже слишком силен и тем  более  --
красив, чтобы изречь что-то даже не умное а просто дельное. Не  иначе  как
что-то большое в лесу издохло.  Или  беда  какая  прет  навстречу,  только
успевай закапывать своих...

     Вдали поднялось облачко пыли. Илья взглянул из-под руки. Несмотря  на
старость, глаза у старого казака самые  острые,  не  то,  что  у  Добрыни,
испортившего глаза чтением при лучине, или у Алеши, поповского  сына,  что
переел сладостей, хотя настоящий мужчина  должен  с  детства  привыкать  к
сырому мясу и вкусу горячей крови.
     -- Что там? -- спросил Алеша, едва не повизгивая от нетерпения.
     Илья прогудел в раздумчивости:
     -- Кто-то на коне... Скачет в нашу сторону.
     -- Один? -- спросил Алеша удивленно.
     -- Один, -подтвердил Илья.
     Добрыня уловил в голосе старого казака тревогу. Слабые объединяются в
стаи, лишь очень сильные могут себе позволить  ездить  в  одиночку.  Когда
видишь одного в степи или в лесу, будь настороже: такой опаснее десятка. А
то и сотни.
     А Алеша уже с завистью смотрел на массивную булаву, что раскачивалась
на ременной  петле,  а  та  охватывала  толстую  боевую  рукавицу.  Старый
богатырь как поднес руку козырьком к глазам, прикрывая от  солнца,  так  и
держит, всматриваясь в даль, совсем забыл про пудовую булаву, другому  уже
оттянула бы руку до земли.
     -- Ого, -- сказал Илья вполголоса. --  Что  делает,  мерзавец...  что
делает!
     -- Что? -- опять же первым спросил Алеша.
     Добрыня оглянулся на коней, трое из  шести  пасутся  оседланные,  уже
готовые к долгой скачке. Илья не отрывал руку от надбровных  дуг,  забытая
булава все так же болталась в воздухе. Закругленные шипы блестели  тускло,
как спелые виноградины.
     -- Всадник больно удалой.. В доспехе, что блестит как чешуя заморской
рыбы... Видно, как швыряет в небо булаву... Скачет,  скачет,  а  потом  на
лету  хватает  прямо  за  рукоять!..  Уже  трижды  швырнул,  ни  разу   не
промахнулся...
     Добрыня присвистнул. Самый быстрый умом, он первым понял, как  опасен
этот противник. В степи почти нет друзей, одни поединщики. Швырнуть высоко
в небо тяжелую булаву -- непросто, но поймать  ее  на  лету  --  под  силу
редкому богатырю.
     -- Будем ждать здесь?
     Илья прогудел мощно, как перегруженный медом шмель:
     -- Он проедет мимо... Надо перехватить, а то попрет на Русь... А  там
беззащитные села, веси, деревни... Да и нельзя, чтобы  кто-то  видел,  как
нас мало... Лешак!
     -- Да, Илья, -- радостно вскрикнул Алеша.
     Щеки  раскраснелись,  как  у  молоденькой  девушки,  глаза  счастливо
блестели. Он браво выпятил грудь, гордо раздвинул плечи. Илья нахмурился:
     -- Больно-то не бахвалься. И не петушись. Езжай,  встреть,  выспроси.
Ежели захочет драться, сперва реши: стоит ли.
     -- А почему нет? -- удивился Алеша.
     -- Да потому, что и на тебя  может  найтись  сила,  --  ответил  Илья
наставительно. -- С богатым не судись, с  сильным  не  борись.  Вернись  и
сообщи. Если что, Добрыня съездит, рога ему собьет.
     Вдвоем с Добрыней наблюдали, как юный богатырь прыгнул с  разбега  на
своего гнедого конька, свистнул, гикнул, конь с ходу взял в галоп,  дробно
застучали копыта. Даже стук был лихой, хвастливый, как и все, что  говорил
и делал поповский сын.
     Добрыня покачал головой:
     -- Думаешь, не ввяжется?
     --  Думаю,  ввяжется,  --  признался  Илья,  --  но  все  же  чуточку
помедлит... А эта чуточка может быть кордоном между победой и поражением.
     -- Может, -- согласился Добрыня, -- но я пойду  подтяну  подпруги  на
моем буланом.
     -- Сумлеваешься?
     -- В подпругах, -- ответил Добрыня, помедлив. -- А ты о чем спросил?
     -- О подпругах, конечно.
     -- А... а я подумал...
     -- Я спросил о подпругах.
     В напряженном молчании,  стараясь  не  глядеть  друг  на  друга,  оба
наблюдали, как другое пыльное облачко,  постепенно  уменьшаясь,  двигалось
навстречу чужеземному богатырю. Потом  слились  в  одно,  стало  вроде  бы
больше... затем, или почудилось, поредело, стало рассеиваться.
     Добрыня подавил вздох,  украдкой  скосил  глаза  на  Муромца.  Старый
богатырь как поднес длань ребром ко лбу,  так  и  сидел,  превратившись  в
каменное изваяние на неподвижном коне. Даже  ко  всему  привыкший  Добрыня
ощутил холодок уважения, смешанного с почтительным страхом. Неужто в самом
деле старый богатырь не  замечает,  что  его  кисть  тянет  книзу  пудовая
булава? Не мальчишка, чтобы делать только вид, красоваться  силой,  втайне
изо всех сил напрягая мышцы...

     Затем  пыльное  облако   разделилось.   Одно   стало   увеличиваться,
направляясь к ним, другое осталось на месте. Муромец  нахмурился,  наконец
опустил руку. Конь впервые подал признаки жизни: вяло шевельнул ухом.
     Добрыня положил ладонь на разогретое солнцем седло.  Старая  вытертая
кожа вкусно пахла, конь коснулся теплым боком, словно говоря  хозяину:  не
бойся, я с тобой.
     Из пыльного облака вынырнул всадник в красном,  гнедой  конь  несется
стрелой, красная грива стелется по ветру, а пурпурный плащ  трепещет,  как
пламя.
     Тревожное чувство перешло в страх,  Добрыня  еще  ни  разу  не  видел
поповского сына напуганным. То  ли  по  дурости,  то  ли  по  мальчишечьей
уверенности в своих силах,  он  отважно  бросался  на  любого  противника,
зачастую вдвое  сильнее,  и  брал,  если  не  силой  и  умением,  то,  как
почтительно  говорили  былинники,  наскоком.  Сейчас  же   бледен,   глаза
вытаращены, губы трясутся.
     -- Что там? -- гаркнул Муромец нетерпеливо.
     Алеша придержал коня, что готов был, хоть и уже в мыле, мчаться  мимо
до самого Киева, выкрикнул хрипло:
     -- Старшой!.. Я не стал задираться, как ты и велел!
     -- Что за человек там? -- повторил Муромец нетерпеливо.
     Алеша повторил торопливо:
     -- Ты велел, чтобы я не  ввязывался  в  бой,  если  он  хоть  чуточку
выглядит здоровее!.. Я послушался, хотя мог бы...  Прости,  Илюша,  это  я
так.... Он намного сильнее. Честно говоря, это только тебе по силам.
     Он спрыгнул с коня, торопливо ослабил  ремни,  но  снимать  седло  не
стал, что встревожило Добрыню еще больше. Он взглянул на Илью:
     -- Позволь теперь мне.
     -- Ясное дело, -- буркнул Муромец. --  Только  ты  тоже...  Ну,  тебя
предупреждать не надо. Ты не ребенок... но все же смотри в оба.
     -- Не сомневамся, -- ответил Добрыня ясным голосом.
     Он вскочил в седло легко, конь тут же пошел боком,  Добрыня  шелохнул
сапогом в стремени, и конь помчался красивыми длинными прыжками, словно не
конь, а хищный пардус. Цокот подков прогремел глухо  и  тут  же  затих,  а
пыльное облачко стремительно покатилось к другому, что  почти  рассеялось,
будто неведомый боец застыл в недвижимости и ждал.
     Алеша суетился возле коня, поправлял ремни, вытер  морду,  поводил  в
поводу вокруг сторожки, охлаждая, и Илье  почудилось,  что  поповский  сын
просто избегает его взгляда. Вон даже голову пригнул, когда идет мимо...
     -- Ладно, -- сказал он с отеческой суровостью, --  не  казнись...  На
силу тоже находится сила, как на ухватку  --  ухватка,  а  на  нахрап  еще
больший нахрап. Посмотрим, что скажет Добрыня.
     Алеша вскинул голову. Лицо было пристыженное, все  еще  побледневшее,
только на скулах выступили красные пятна.
     -- Думаешь, привезет связанного?
     -- Поглядим, -- повторил Муромец. -- Еще не вечер.
     Снова  он  застыл  на  каменном  коне,  у  которого  даже  грива   не
шелохнулась под набежавшим ветерком, а Алеша все суетливо водил коня, хотя
тот остыл, можно поить ключевой водой, поправлял то пояс, то подтягивал  и
без того высокие голенища щегольских  красных  сапог  на  каблуке,  словно
новгородец, где даже мужики носят сапоги с каблуками в ладонь.
     На этот раз пыльное облако как сомкнулось с другим, так  и  растаяло.
Степь опустела. Алеша прерывисто вздохнул, на измученном  лице  вспыхивали
попеременно то надежда, то разочарование. Посмотрел на старого казака,  но
проще понять что-то по облику каменной скалы, и Алеша снова с  надеждой  и
тревогой всматривался в горячую степь.
     Очень не скоро в  обратную  сторону  снова  потянулся  пыльный  след,
вырос, Добрыня вынырнул блистающий доспехами,  но  хмурый,  издали  видно.
Конь шел наметом, замедлил бег  за  десяток  скоков  до  Муромца,  Добрыня
сказал с напряжением:
     -- Илюша, это серьезно.
     -- Ты с ним не схлестнулся?
     -- Была мысль, -- признался Добрыня. -- но уж больно  сноровистым  он
показался. То, что кидает высоко булаву и ловит -- лишь сила  и  ловкость.
Но я заметил то, что не заметил Лешак. Он сидит на коне, держит  на  поясе
меч, а на седле топор -- это повадки бывалого  воина.  Запасной  конь  под
седлом, из седельного мешка торчат запасные щиты. Я видел только  краешки,
но, судя по полосам, окованы широким булатом. С другой стороны приторочены
два копья, лук с полным колчаном  стрел.  С  виду  молод,  хотя  лицо  под
личиной из черной бронзы, не рассмотрел больше, но по ухватке, я бы сказал
осторожно, что он из молодых да ранних.
     Муромец нахмурился:
     -- Видать, придется самому размять старые кости.
     Добрыня предостерег:
     -- Он очень силен! И быстр. Одень панцирь поверх. Кольчуга кольчугой,
но от синяков не спасает. А то и от сломанных ребер.
     -- Меня латы давят, -- пробурчал Илья. -- Тяжело... Ладно,  пусть  не
налезают. Я ж мужик, а не тонкокостный хиляк, что читать умеет...тьфу!
     Младшие  богатыри  неотрывно  следили,  как   их   старшой   неспешно
удаляется, невозмутимый и тяжелый каким помнили всегда, а конь сперва  еле
тащился, потом  пошел  рысью,  затем  перешел  в  тяжелый  галоп,  наконец
понесся, как выпущенная могучей дланью глыба. Уже не пыль вилась по следу,
а черная стая галок неслась следом, что  были  вовсе  не  галки,  а  комья
земли, выбитые чудовищными копытами тяжелого коня.

     Завидев всадника, Илья  натянул  поводья.  Конь,  конечно  же,  и  не
подумал остановиться, не  легконогая  лошадка  поповского  сына,  но  скок
сбавил, перешел на  шаг,  а  остановился  уж  так,  чтобы  всадники  могли
оглядеть друг друга с головы до стремян, не пропустив ни единой бляшки.
     Незнакомый поединщик сидел на черном, как ночь, жеребце. Сам  он  был
высок и настолько широк в плечах, что Илья тихонько  присвистнул,  зато  в
поясе тоньше вдвое. На голове дорогой шлем с  личиной  из  черной  бронзы,
сквозь прорезь блистают глаза, вроде бы черные,  как  ягоды  терна,  видны
слегка припухлые губы, но подбородок тверд, выдается  вперед,  с  ямочкой,
возле губ твердая складка.
     -- Гой ты еси, добрый молодец, -- поприветствовался Илья. --  Кто  ты
есть? С какой стати едешь на земли Новой Руси?
     Всадник засмеялся, голос был чист  и  резок,  как  лезвие  новенького
меча:
     -- Я еду, куда возжелаю, старик!.. И отвечаю только тогда, когда  сам
возжелаю. На своем пути сюда я встретил сорок богатырей...  не  вам  троим
чета, теперь вороны растаскивают их кости.
     Илья удивился:
     -- Что-то не вижу за тобой сорока коней! Один заводной  да  и  то  не
больно богат.
     Всадник ответил резче:
     -- Только дурни да нищие гонятся за богатством! Главное богатство  --
это наша отвага, сила рук и крепость  наших  мечей.  Я  срезал  у  каждого
убитого левое ухо, а сейчас срежу и твое...
     Илья спросил хмуро:
     -- А ежели я не дам свое ухо?
     Всадник бросил холодно:
     -- До тебя приезжали двое... Я им  велел  прислать  самого  сильного,
чтобы не таскать уши всякого отребья, что не знают с какого конца  за  меч
браться.
     -- У меня не меч, а булава, -- сообщил Илья, -- но я  знаю  с  какого
конца за нее берутся.
     -- Это я заметил, -- бросил всадник. -- А теперь покажи, что умеешь и
пользоваться, старик!
     Конь под ним внезапно прыгнул, а у всадника  в  руке  возник  длинный
изогнутый меч с широким на конце лезвием. Илья едва  успел  вскинуть  щит,
как страшный удар сотряс его всего, а рука занемела до самого локтя.
     Всадник замахивался второй раз, но теперь уже булава описала страшную
дугу,  метя  в  блистающий  золотом  шлем.  Всадник  дернул  щит   кверху,
чудовищная булава ударила с таким грохотом и лязгом, что вокруг  припал  к
земле ковыль, а в небе вскрикнула и сложила замертво крылья мелкая птаха.
     Илья не поверил глазам. Его булава,  что  одним  ударом  разбивает  в
щепки столетние дубы, едва оставила царапину на щите супротивника!
     -- Ты крепок, старик, -- процедил незнакомец.  Судя  по  его  голосу,
удар булавы все же потряс, даже мечом не машет, слегка отодвинулся,  будто
приходя в себя. -- Тем слаще будет победа...
     -- Не хвались, на рать идучи... -- ответил Илья.
     Всадник коротко хохотнул:
     -- Я знаю, как дальше. Но ты стар, а мои руки сильны, а меч  остер...
Посмотрим, насколько ты в самом деле крепок!
     Илья укрыл левую сторону груди щитом, шипастая булава в  правой  руке
угрожающе свистела в воздухе,  описывала  круги,  искала  уязвимое  место,
всадник тоже  уклонялся,  предостерегающе  выставлял  щит,  но  теперь  не
принимал удары серединой щита, а старался удары чудовищной булавы  пускать
вскользь, ослабляя силу удара, сам бил мечом  не  так  сильно,  но  часто,
стараясь  измотать,  сбить  дыхание,  дождаться,  когда  руки   противника
ослабеют, возраст даст себя  знать,  а  тогда  можно  и  ударить  со  всей
мощью...
     Грохот, лязг, стук железа по дереву и звон булата  о  булат,  хриплое
дыхание, храп коней, что тоже вошли  в  ярость,  начали  кусаться  и  бить
копытами, пытались сбить один другого с ног...

     Подсвеченная снизу красным огнем костра сторожка резко выделялась  на
быстро темнеющем небе.  Первые  звезды  уже  выступили,  среди  них  вдруг
взметнулась фигура с нелепо растопыренными руками:
     -- Едет!.. Едет!
     Алеша приплясывал, едва не вываливаясь от  нетерпения  через  хлипкие
перила. Добрыня вздрогнул от дикого вопля, едва не спросил, кто  едет,  но
успел прикусить язык. Прозвучало бы оскорбительно, словно не Илья  Муромец
и есть сильнейший из богатырей.
     Сверху уже грохотали подошвы сапог, поповский  сын  едва  не  катился
кубарем, выскочил ополоумевший, пешим бросился  в  темноту.  Не  скоро  из
угольно черной тьмы, даже месяц скрылся  за  тучку,  донесся  стук  копыт,
затем медленно выступил силуэт всадника на рослом коне. Озаренный  красным
костром, он словно бы дремал, склонившись на крутую шею богатырского коня.
     Алеша  подбежал,  суетился,  что-то  приговаривал,  но   всадник   не
шевелился.
     Чуя недоброе, Добрыня бросился к коню. Илья Муромец с  трудом  поднял
голову,  в  лице  ни  кровинки,  губы  шелохнулись,  но  слов  Добрыня  не
расслышал. Вдвоем с Алешей стащили с седла, понесли к сторожке  и  уложили
близ  жарко  полыхающего  костра.  Алеша  принялся   стягивать   кольчугу,
вскрикнул, едва не заплакал от жалости.
     Кровоподтеки испятнали тело старого богатыря так, что  весь  покрылся
красно-лиловыми пятнами. Когда Алеша коснулся бока, Илья охнул и простонал
сквозь зубы.
     -- Ребро, -- сказал Добрыня. -- Боюсь, что хоть одно да сломано...
     -- То-то он не привез его голову, --  прошептал  Алеша.  --  С  таким
противником еще не приходилось... Пригляди за ним, а я смотаюсь туда. Коня
заберу, в карманах пошарю.
     Выхватив горящую головню из костра, он кинулся к своему коню, а  Илья
прошептал