в них отразилось такое  облегчение,  что  Залешанин
только стиснул челюсти. С  каким  ужасом  столкнулся  этот  богатырь,  что
боится смотреть на солнечный день? Что с ним стряслось, что боится жить?
     -- Ладно, -- сказал он, чувствуя себя не в своей миске, -- если  тебе
так зачем-то надо... Обет какой или еще что... Но если встречу твоих,  что
передать?
     На бледном безжизненном лице проступило нечто вроде улыбки. Залешанин
содрогнулся. Так улыбаться могла бы мертвая скала или конский  череп,  что
лежит десятки лет, выбеленный дождями и ветрами.
     -- Моих...
     -- Ну да!
     -- Мои там...
     Он не шелохнул и бровью, Залешанин смутно понял, что раненый хотел бы
показать наверх, если бы нашел в себе силы. Но  силы  его  явно  покинули,
хотя он, Залешанин, с такой раной дрался бы еще долго.
     Вернувшись к коню, сказал оттуда:
     -- Как скажешь. Я им скажу, где тебя найти.
     Уже с седла он  видел,  как  веки  Яродуба  медленно  опустились.  На
широком лице богатыря были облегчение и странное нетерпение.

     Свежий ветер дохнул в лицо, Залешанин чувствовал спиной, как с каждым
конским скоком отодвигается темная стена  деревьев.  Там  в  тени  остался
истекать кровью Яродуб, странно и непонятно, а здесь по глазам как дубиной
-- ослепляющие солнечные лучи,  щуришься  как  печенег,  простор,  звонкая
трель жаворонка в синеве...
     Конь, не успев отдохнуть  подле  умирающего  Яродуба,  все  же  начал
потряхивать гривой, зыркал по сторонам,  на  ходу  срывал  сочные  головки
цветов. Трава хрустела под копытами совсем не сухо,  копыта  потемнели  от
сока, эту землю распахать бы...
     Он уже миновал две трети открытого пространства, когда  далеко  слева
заклубилось крохотное пыльное облачко. Как и водится в  этих  землях,  лес
выдвигался клиньями в Дикую Степь, в дикие чащи степняки  не  заходят,  но
открытыми местами могли пройти хоть до Киева, хоть еще дальше.
     -- Вывози, конячка, -- прошептал он. -- Нам бы только до леса...
     Измученный конь сделал вид, что несется вскачь. Залешанин соскочил на
землю, побежал, ведя в поводу. Надежда, что его могут не заметить,  быстро
угасла: облачко постепенно росло. Конь бежал  едва  ли  быстрее,  морда  в
пене, бока и брюхо в мыле, хрипит  и  стонет,  как  старый  дед,  а  когда
Залешанин намерился вспрыгнуть в  седло,  взглянул  так  укоризненно,  что
Залешанин побежал дальше, чувствуя, как  постепенно  разогревается,  кровь
кипит, а сердце едва не выпрыгивает, выламывая ребра.
     Когда дыхание стало вырываться со  свистом,  обжигая  горло,  он  еще
бежал, но когда ноги налились свинцом, оперся на бегу  о  седло,  прыгнул,
уцепился, едва не сполз под копыта, но кое-как взобрался, ветер  срывал  с
морды капли пота, но набежали другие, а сзади уже слышался  дружный  топот
множества копыт, далекие крики, визг,
     Стена леса вырастала, раздробилась на  отдельные  деревья.  Он  успел
подумать, что если лес редок, то степняки настигнут его все равно, но если
сразу пойдут буреломы...
     В спину тукнуло. Пригнулся, лишь потом сообразил, что стрела  ударила
в щит Олега за спиной. Еще одна мелькнула рядом...
     Вдруг конь жалобно ржанул,  сбился  со  скока.  Залешанин  с  мольбой
смотрел на приближающуюся стену деревьев, уже видел, куда направить  коня,
как вдруг тот заржал  с  обидой,  стал  сбавлять  бег.  Залешанин  рискнул
оглянуться.
     Его настигали два десятка  степняков.  Кто  мчался  с  поднятыми  над
головами кривыми саблями, кто размахивал арканами, примериваясь  набросить
ему на шею, но самые прыткие на ходу выхватывали стрелы, быстро  стреляли,
снова хватали стрелы... Почти все летели мимо, но уже две ранили коня...
     Конь рухнул в десятке шагов до леса. Залешанин скатился кубарем,  это
спасло от брошенного аркана, но покатился по такой твердой земле, что боль
вышибла  все  мысли.  Правда,  был  готов,  что  конь  вот-вот  падет,  и,
кувыркаясь, в нужный момент вскочил, ринулся  к  деревьям.  Сзади  яростно
закричали. Земля вздрогнула, кто-то напоролся на его коня и  тоже  полетел
через голову, но не так удачно.
     В спину дважды толкнуло, он пронесся между деревьями,  прыгнул  через
валежину, под следующую прополз на брюхе, вломился в чащу и без сил  завис
на ветках. Сзади орали, понукали коней, послышался треск,  кто-то  ломился
следом. Руки и  ноги  налились  свинцом,  в  голове  стучали  молоты,  щит
оттягивал спину, а  палица  мешала  двигаться,  но  он  как-то  продрался,
все-таки родной лес, проковылял к следующему чудовищному бурелому,  выбрал
место и взял в дрожащие руки палицу.
     Она  показалась  чудовищно  тяжелой,  но  сердце   постепенно   стало
колотиться реже, дыхание выровнялось, он начал  поглядывать  по  сторонам,
готовый дать смертный  бой,  ибо  со  спины  не  подойти,  место  удачное.
Посмотрим, смогут ли их сабли выстоять против простой вроде бы палицы...
     Голоса доносились слабые, разочарованные. Он ждал долго, уши  уловили
легкий стук копыт, затем все стихло. Он долго стоял, еще не веря,  наконец
поверил, тут же с  трудом  сумел  заползти  в  трухлявое  дупло,  затолкал
прошлогодними листьями дыру, сразу же впал в забытье.
     Его давили, душили, по груди  ходили  медведи,  а  когда  очнулся  от
липкого сна, мокрый и задыхающийся, сперва слепо царапался в стенки,  пока
ногами не вытолкал ворох листьев.
     Свежий ночной воздух хлынул так мощно,  что  едва  не  удавил.  Грудь
раздулась,  как  бычий  пузырь  на  празднике,  в  горле   запершило.   Он
закашлялся,  со  страхом  умолк  и  долго  прислушивался,  но  лишь  сонно
вскрикнула разбуженная птица, а с дерева сорвался прогнивший кусок коры.
     Рассвет застал уже просохшим от ночного пота, даже  продрогшим.  Едва
глаза начали различать просветы между деревьями, побрел  на  север,  помня
только, что Русь в той стороне. Хотя уже идет по Руси, но  там  не  просто
Русь, а сердце Новой Руси -- земли Киева.
     Мокрый, собрав на себя всю росу с трав и кустов, тащился  через  лес,
дрожал так, что стучали даже ребра.  Над  головами  вяло  чирикали  мелкие
птахи, встают раньше царей  леса,  за  дальними  кустами  рыкнул  медведь,
Залешанин обошел сторонкой: сейчас не то, что медведя, зайца  не  поборет.
Даже, если заяц попадется не особенно крупный.
     Верхушки вдруг вспыхнули, вниз  побежал  оранжевый  огонь.  Залешанин
радостно вздохнул, солнышко взошло, теперь обсохнет,  согреется,  а  то  и
птичьи яйца где найдет, сейчас же хоть кору грызи...
     Попадались  полянки,  но  были  и  такие,  что  он  продирался  через
буреломы, только бы не выходить на открытые места, больно  уж  ласковые  и
приветливые с виду. То ли  толстый  мох  над  болотом,  откуда,  мгновенно
прорвав, могут взметнуться хищные лапы водяника, то ли земля-зыбун, злая и
коварная, кикиморам на радость...
     Когда за деревьями мелькнула избушка, он  сперва  отпрянул,  бабы-яги
только не хватало для полного счастья, долго присматривался,  пока  сердце
не стукнуло дробно и радостно.
     Он вышел  из-за  деревьев,  разводя  руки,  а  когда  оказался  перед
избушкой, старческий голос донесся будто из-под земли:
     -- Заходи, сынок.
     -- Дед, -- сказал он на всякий случай, -- я свой!
     -- Заходи, я тебя помню.
     Он  толкнул  дверь,  выждал,  когда  глаза  привыкнут  к   полумраку,
переступил порог. В очаге слабо тлели поленья.  Старик  сидел  за  столом,
раскладывал темные комки чаги. Залешанину указал  за  стол  напротив,  тот
робко сел, с колдунами всегда не по себе, а старик спросил буднично:
     -- Добыл?.. Вижу-вижу. А где второй?
     Залешанин уронил голову:
     -- Погиб... Если ты о Рагдае, великом витязе... Отдал жизнь, дабы  я,
простой смерд, довез щит Олега Вещего.
     -- За доброе дело, значит, -- определил старик. -- Да ты ешь, ешь.
     Залешанин отшатнулся, ибо на столе неведомо каким  образом  появились
два широких блюда.  На  одном  лежал  парующий  жареный  гусь,  коричневая
корочка еще  пузырилась,  по  избушке  потек  одуряющий  запах.  Залешанин
поперхнулся  слюной,  поджаренная  корочка  на  гусе   топорщилась,   сама
отставала  от  нежного  мяса,  тонкая,  прожаренная,  в  мелких  блестящих
капельках. В одном месте лопнула,  мясо  проглядывает  пахучее,  парующее,
сводящее с ума.
     На втором блюде высилась горка  гречневой  каши  --  политая  маслом,
прожаренная. Запах шибанул в ноздри так, что Залешанин взвыл  и  безумными
глазами начал искать ложку.  Старик  усмехнулся,  между  блюдами  возникла
исполинская расписная ложка, а рядом два длинных ножа.
     Пока торопливо насыщался, старик разложил чагу  по  мешочкам,  только
последний ком бросил в котелок с кипящей  водой.  Вскоре  потек  и  густой
горьковатый запах березовой мощи, что таится в чаге.
     -- А где же мальчишка, дедушка? -- спросил он осторожно.
     Старик горделиво улыбнулся, даже плечи слегка расправил:
     -- Где же ему быть... Либо под облаками ширяет, аки ястреб, либо  под
землей, подобно кроту  незрячему.  Не  пойму,  почему  под  землей  больше
нравится? Мне,  к  примеру,  совсем  туда  не  хочется...  Эх,  молодость,
молодость! Не таращь глаза. Он так быстро перенимает, что я успею передать
ему все раньше, чем уйду. Смышленый! А ты хотел его в герои.
     -- Да это  я  так,  --  признался  Залешанин.  --  Просто  побаивался
оставить. Что ждет меня в Киеве, дедушка?
     Старик даже не поморщился, Залешанин разговаривает с набитым ртом, не
витязь перед ним, а простой смерд, развел руками:
     -- Ты уже знаешь.
     -- Меня убьют?
     -- Когда корову ведут на бойню... или она сама  туда  идет,  то  чего
ждать?
     -- Значит, все-таки убьют?
     -- Да. Как только отдашь щит.
     Старик пошарил по верхней полке, в руке его в тусклом  свете  блеснул
нож с узким лезвием. Когда положил на стол,  тот  почти  не  отличался  от
двух, которыми  Залешанин  пытался  резать  гуся,  подражая  Рагдаю,  пока
смердость не взяла верх, и не стал есть руками.
     -- Спасибо, -- поблагодарил Залешанин, -- но я гуся уже...
     Старик усмехнулся:
     -- А второго не будет. Пока ты ездил за щитом, Владимиру сковали  еще
и меч к его кольчуге. Это меч из небесного металла, он рубит любой  доспех
так, будто тот из капустных листьев. Теперь с ним совладать еще труднее...
Но вот этот нож тоже из небесного металла.  Для  него  кольчуга  князя  --
просто кольчуга.
     Залешанин жадными глазами смотрел на чудесный нож:
     -- Только показываешь?
     -- Продал бы, да что с тебя возьмешь?  Бери  задаром.  Не  знаю,  как
можно с ножом супротив меча, но это уже как повезет... Нож мне  уже  ни  к
чему, я ложку еле поднимаю, а ты сироту пристроил...
     Залешанин жадно ухватил нож, опомнился, вскочил  и  низко  поклонился
старику:
     -- Спасибо, отец!
     -- За что? -- отмахнулся старик. -- Считай это платой.
     -- За что?
     -- Сироту пристроил, -- повторил старик. -- Да и  вообще...  Недобрые
люди сами все берут, а добрым надо помогать. Ты где-то в  глубине  души...
на самом донышке, в уголочке, добрый, хоть и ворюга редкостная.
     -- Спасибо, -- сказал Залешанин с неуверенностью, он был уверен,  что
как раз он и есть самая добрая душа на свете.  --  Спасибо.  А  воровал  я
так... больше по лихости. Много ли на  жизнь  надо?  А  вот  покуражиться,
удаль показать...
     -- На чем попался, -- согласился старик. -- Отдохнешь, аль дальше  до
самого Киева?
     -- Спешить надо, -- ответил Залешанин с  неохотой.  --  Щит...  да  и
вообще. Земной поклон тебе. Пусть тебя бесы не больно  на  том  свете  под
ребра вилами... хоть ты, видать, не просто так в леса ушел.  Правда,  зато
не попался и щиты не таскаешь...
     Старик  вышел  проводить  его  на   крыльцо.   Подслеповато   щурясь,
огляделся:
     -- Эх, да чего добру пропадать?.. Во-о-он под той бузиной  копни.  Да
не бойся, бес не  выскочит.  Я  там  в  молодости  закопал  что-то,  уж  и
запамятовал... Не то золотишко, не то камешки. Думал, скоро отрою, а  вишь
как вышло. За лесом будет малая весь, там купи хорошего  коня.  До  самого
Киева леса уже непролазного не встретишь, так и доскачешь.

     Глава 44

     Рагдай несся на быстром, как ветер, коне. Земля мелькала под копытами
с такой быстротой, что стала ровной  серой  лентой.  Деревья  не  успевали
показаться на виднокрае, как зелеными тенями проныривали рядом, а  впереди
вырастали то горы, то внезапно распахивались широкие реки.
     Конь делал гигантский прыжок, Рагдай задерживал дыхание, ожидая,  что
либо с высоты шарахнутся о скалы, либо  рухнут  в  глубины  вод,  но  конь
всякий  раз  перемахивал,  от  удара  Рагдая  едва  не  сплющивало,   шлем
становился таким тяжелым,  что  вгонял  голову  в  плечи,  но  конь  снова
продолжал бег, и Рагдай с усилием переводил дух.
     Перемахивая через горы, видел на горных тропах отряды, что обламывали
ногти, карабкаясь по кручам, но упорно заходили в спину  соседу,  ибо  нет
более ненавистного человека, чем сосед, видел, как на плотах, бурдюках  --
а герои вплавь --  переправляются  огромные  войска,  чтобы  в  схватке  с
соседом добыть себе чести, а князю славы...
     Когда под копытами застучала сухая прокаленная зноем земля,  в  груди
екнуло  счастливо.  Пошли  сопредельные  с  родными   степи.   Печенежские
просторы, где друзья и союзники, они же и соперники, воюют  то  вместе  то
против, не реже и не чаще, чем с соседским славянским князем...
     Конь  начал  замедлять  бег.  Рагдай  вдохнул  всей  грудью   воздух,
напоенный ароматами трав, ощутил влагу, но  удивиться  не  успел,  впереди
начал вырисовываться берег, могучие яворы над кручей, плакучие ивы...
     -- Днепро, -- вырвалось из него само по себе. Сердце  стучало  часто,
он чувствовал ярую мощь в теле, а руки  дрожали  от  нетерпения,  с  каким
ухватит свою нареченную. -- Днепро...
     Ветер уже не разрывал ноздри, а лишь ласково  охлаждал  разгоряченный
лоб. Рагдай направил коня вдоль берега, Днепр не перемахнуть, но там  чуть
ниже по течению наготове лодочники, перевезут прямо к Боричеву взвозу...
     В ноздри тревожно пахнул чужой запах,  рука  крепче  сжала  повод,  а
другая проверила на месте ли меч, прежде чем он понял, что быстро нагоняет
большую группу всадников. Они неслись во весь  опор,  в  воздухе  все  еще
тянулись струи тяжелых запахов конского пота, пены и угрюмой торжествующей
злости.
     Конь под ним словно учуял  его  просьбу,  прибавил,  через  несколько
томительных мгновений скачки Рагдай увидел далеко впереди коней,  на  чьих
спинах сидели люди с оружием. Их больше, чем предположил по запаху, не так
уж и устали, около сотни, а догоняют... одинокого  всадника,  что  уже  не
мчится, а едва тащится на шатающемся от усталости коне.
     Сердце оборвалось, он пришпорил жеребца раньше,  чем  сообразил,  что
делает. В первых  лучах  солнца  голова  всадника  вспыхнула,  как  слиток
золота, ветер растрепал волосы, они стали похожи на золотые стебли, а конь
под ним был красный, как пролитая кровь. На спине  всадника,  оберегая  от
стрел, висел округлый червонный щит. На солнце сверкнул  так,  что  Рагдай
едва не упал с коня от удара по глазам.
     -- Удалось! -- вскрикнул он, еще не веря себе.
     Этот здоровенный растяпа, не умеющий отличить правую руку  от  левой,
все же сумел донести щит! Осталось чуть-чуть...
     -- Слава!!! -- грянул он  мощным  голосом,  от  которого  в  бытность
приседали в испуге кони, а вороны падали с веток  замертво.  --  Мясо  для
моего меча!
     Конь под ним пошел ровным мощным скоком, уверенно догоняя и в  то  же
время сам изготавливаясь для удара грудью, для боя подкованными  копытами,
готовясь страшно ржать и хватать врага крепкими зубами.
     Задние обернулись на крик, начали придерживать коней. Рагдай  зловеще
усмехнулся, страшнее улыбнулась бы  разве  что  сама  смерть,  меч  в  его
богатырской длани протянулся острием  к  небу,  так  с  поднятым  мечом  и
догнал, а затем неуловимо быстро взмахнул раз, взмахнул другой,  не  давая
приноровиться к своей манере, а когда  настиг,  сверкающая  полоса  булата
развалила переднего пополам, потом пятого, седьмого... Остальных сбивал  и
топтал  конем,  а  когда  и  восьмой  отлетел  в  сторону,  как   небрежно
отброшенная кукла, впереди по ветру заносило конские хвосты: передние  уже
настигали измученного беглеца.
     -- Слава!!! -- вскрикнул он снова страшно и весело.
     Снова обернулось только с десяток, остальные  настигли  златоголового
разбойника. Тот успел остановить коня и схватить в руки чудовищную  палицу
и щит,  его  окружили,  началась  схватка,  где  все  мешали  друг  другу,
отталкивая конями, спеша нанести смертельный удар.
     Рагдай рубил страшно, в Царьграде не зря сочли профессионалом:  ревел
и дико вращал глазами, разве что пену не  пускал  изо  рта  некрасиво,  но
оставался  холоден  и  расчетлив,  в  отдельные  схватки  не   ввязывался,
удерживался до удобного мига, когда так  просто  снести  голову  огромному
мордовороту, что так и лезет под удар, раскрыв и  шею,  и  грудь,  и  даже
живот, пробивался к Залешанину, что вертелся в седле, как вьюн на  горячей
сковороде, но жить ему осталось меньше, чем вьюну,  ибо  даже  мешая  друг
другу, враги берут числом...
     -- Залешанин! -- крикнул он в  яростном  веселье.  --  Их  тут  всего
сотня!.. Что это для твоей оглобли?
     Залешанин оглянулся, что едва не стоило ему жизни, ибо только теснота
помешала точному броску дротика, но все же рвануло за прядь золотых волос.
Рагдай прорубился, конь его встал рядом с конем Залешанина,  но  мордой  к
хвосту, чтобы защищать друг другу спины,
     Так рубились дико и  в  кровавом  неистовстве,  в  Залешанина  словно
вселился кровожадный бог войны скифов, он рычал и бил  в  обе  стороны,  а
кого доставал краем щита, там лопались панцири,  шлемы,  брызгало  красное
мясо.  Длинная  дубина  со  звоном  крушила  железо   доспехов,   слышался
предсмертный вскрик, а страшное оружие уже плющило другого, не успевающего
понять, как это их, самых отборных и умелых, сминают всего лишь двое...
     Конь Залешанина бил копытами и хватал страшными зубами.  Рагдай  едва
не слетел с седла,  когда  в  его  сторону  полетел  клок  красного  мяса,
вырванного то ли из шеи чужого коня, то ли из плеча его всадника.
     -- Ого, -- вскрикнул он, -- какой конь!
     Залешанин бросил уязвлено:
     -- Да и я вроде бы ничо!... Это ты, аль мне в глазах что-то скачет?
     -- Я. У тебя ж был черный!
     -- Купил. Рагдай, как ты...
     Его шарахнули по спине так,  что  ткнулся  мордой  в  гриву.  В  ушах
звенело, перед глазами рассыпались длинные хвостатые звезды. Сквозь рев  в
ушах  слышал  клич  Рагдая,  красивый  и  торжествующий,   конская   спина
подбрасывала, едва не  вышвыривая  из  седла.  С  изумлением  ощутил,  что
обвисшая в бессилии  рука  все  еще  сжимает  палицу,  с  усилием  поднял,
огромный и страшный, заорал дико, вздувая жилы на шее и  выпучивая  глаза,
от  него  шарахнулись,  и  он  пошел  крушить  шлемы,  разбивать   черепа,
просаживать щиты.
     Когда на стороне противника осталось двое,  только  б  и  драться  по
честному, но попятили коней, развернулись и  понеслись  обратно  так,  что
кони не успевали за своими ногами. Залешанин без сил опустил руки:
     -- Только в охотку вошел... Рагдай, не мучь меня. Честно говоря, я уж
не надеялся... Казнился, что оставил тебя на смерть. Но ты в самом деле, с
твоими воинскими хитростями.... В самом деле ты?
     -- Пощупай, -- предложил Рагдай.
     -- Что я, грек? -- отмахнулся  Залешанин.  Он  жадно  всматривался  в
красивое лицо витязя. -- Приеду, пощупаю кого хочу. Если приеду... Фу,  ты
меч далеко не убирай. Там еще...
     -- Догадываюсь.
     -- Эти всего лишь... вырвались вперед... Как ты... сумел?
     Рагдай отмахнулся:
     -- Потом расскажу. Лучше бы, не скоро...
     В глазах Залешанина были  страх  и  недо