, как о деле решенном:
     -- Я сам твоим сватом буду.
     -- Врешь, княже.
     -- Слово, -- сказал Владимир. -- А я своим словом тоже не бросаюсь.
     Разбойник поднялся, гремя цепями. Владимир невольно отступил, вор  на
полголовы выше, могуч, чувствуется сила непомерная.  Как  только  и  взяли
такого, не иначе как опоили или  зелья  подсыпали.  А  то  и  бабка  морок
навела.
     -- Говори, что я должен сделать?
     Владимир отмахнулся, пошел к двери:
     -- Сперва цепи снимут. Поговорим в моей палате.

     Когда его привели, Владимир нахмурился против  воли,  а  кулаки  сами
сжались до скрипа кожи на костяшках. Разбойник вошел в его палату,  словно
делал сопливому князьку великое одолжение. Глаза дерзкие, словно  это  его
хоромы, а весь остальной люд вместе с князьком лишь челядь неумытая.
     -- Садись, -- буркнул Владимир, он указал на накрытый стол.  --  Ешь,
пей. Сперва еда, разговор после.
     Стражи остались было по эту сторону двери,  мол,  с  таким  бугаем  в
случае чего князю не совладать, но Владимир нетерпеливым движением  бровей
вымел в коридор. Разбойник силен, кто спорит,  но  бойцовских  ухваток  не
знает, а  он,  Владимир,  троих  таких  бычков  завалит,  буде  надобность
сыщется.
     Разбойник  уверенно  перенес  ноги  через  лавку,  глаза   оценивающе
пробежали по столу. Ноздри подергивались, спросил неожиданно:
     -- Вино фалернское?
     --  Греческое,  --  ответил  Владимир  сухо.  --  А  фалернское   или
хиосское... А ты и вина чужие крал?
     -- Крал не крал,  но  пробовал,  --  ответил  разбойник  с  напускной
скромностью.
     Его пальцы уже разрывали жареного гуся, коричневая корочка  хрустела,
из-под нее вырывался пар, пальцы обжигало горячее мясо, истекающее  соком.
Владимир, что решил было не есть, сглотнул слюну, сердито оторвал  гусиную
ногу.
     В молчании ели, запивали, кубки были полны, а в дальнем  конце  стола
ждали еще три кувшина с вином из Царьграда. Разбойник ел неспешно, хотя за
время в срубе исхудал, кожа на скулах  натянулась,  ключицы  торчат,  хотя
видно какие толстые, что бычьи кости...
     Когда голодный огонек в глазах  разбойника  потух,  Владимир  сказал,
едва сдерживаясь:
     --   Жрешь,   как   красная   девица!   Двумя   пальчиками,   волокна
отщипываешь... Разве воины так едят?
     -- А я не твой  дружинник,  --  ответил  разбойник  хладнокровно.  --
Говори, чего тебе своровать? А то пошли тех, кто ест как надо.
     В голову Владимира ударила горячая  тяжелая  волна.  Едва  удержался,
чтобы не въехать кулаком в нагло ухмыляющуюся рожу мерзавца.
     -- Ладно, --  выдохнул  он  сквозь  зубы.  --  Мое  слово  крепкое...
Вернешься со щитом -- получишь прощение, удел, дочь боярина Твердожита.
     -- А если на щите? -- ухмыльнулся разбойник.
     -- Ты  мне  знанием  древних  умностей  не  щеголяй,  --  предостерег
Владимир. -- Про щит я не для красивости речи. Мне  нужен  настоящий  шит!
Тот самый, который Вещий Олег прибил на врата Царьграда.
     Кубок едва не выпал из рук разбойника. Глаза не оставляли лицо князя,
а когда убедился, что князь не шутит, спросил недоумевающе:
     -- И что же... тот щит там все еще... висит?
     -- Висит.
     -- А... зачем?
     -- Не для красоты же, -- отмахнулся Владимир. -- Ты смерд, а не воин,
куда тебе знать...Когда заключаешь мирный договор, то по обычаю прибиваешь
свой щит на врата града, с которым воевал. Как бы берешь и его под защиту.
Князь Олег получил от Царьграда богатый выкуп, греки обязались платить нам
дань... и по сей день платят, а мы за это помогаем Царьграду  войском.  За
отдельную плату, конечно... Мой дед пытался поднарушить  уговор,  ходил  с
дружиной, чтобы греки увеличили выплату, но то ли в самом деле ихние  маги

Греки верят, что этот щит Олега хранит их город. Даже если это не так, все
равно щит надо снять и увезти. В Царьграде сразу падут духом.
     Разбойник  молчал,  челюсти  его  двигались  все  медленнее.   Пальцы
блестели от жира, но забыл облизываться и вытирать о  скатерть.  В  палате
повисло тяжелое молчание. Когда  он  поднял  глаза,  Владимир  понял,  что
разбойник мог заподозрить, что за похищением щита стоит нечто большее, чем
попытка увеличить дань с Царьграда.
     -- Щит, -- сказал разбойник медленно, он полузакрыл глаза. -- Щит  на
городских вратах... А те наверняка повыше, чем Ляшские или Жидовские...  И
охрана там не спит, как твои вои, что в соплях  путаются,  левую  руку  от
правой ноги не отличают. Но все же мне только веревку  покрепче  да  ночку
безлунную -- и щит у меня! Если только не пропью по дороге, не обменяю  на
глиняную свистульку...
     Владимир сказал напряженно:
     -- Щит привези. Он в самом деле даст  победу.  Стоит  показать  нашей
дружине, сразу во львов обратятся!
     Разбойник прищурился:
     -- Похоже, княже, ты сам не больно-то веришь в силу щита?
     -- Верю или не верю, --  сказал  Владимир  зло,  --  а  князь  должен
извлекать выгоду из любой вещи. Если перевезти щит от греков к нам, то  их
это ослабит, а нас усилит. Неважно, волшебный или нет. Ясно?
     -- Ясно...
     -- А в чем твой страх?
     -- Страха тоже пока нет.  Но  ежели  греки  верят  в  силу  щита,  то
охраняют, видать, как зеницу ока?
     Владимир отмахнулся:
     -- Если и охраняли первые годы, то сейчас забыли зачем вообще охрана.
Сколько лет минуло! Мой дед еще под стол ходил...
     -- Под столом?
     Владимир брезгливо отмахнулся:
     -- И под стол тоже. Я бы послал своих богатырей,  но  слишком  уж  на
силушку уповают. Не разумеют, что  Царьград  это  не  местные  села.  Туда
съехались богатыри со всего света, нашим дурням сразу рога обломают! А мне
не подвиги их дурные нужны. Мне щит нужен!
     Не сдержавшись, с грохотом опустил на стол кулак. Залешанин осторожно
отнял кубок от губ. Кулак князя с детскую голову, но весь увитый  толстыми
жилами, сухой, мяса на нем не больше, чем на умершем с голода таракане.  И
вся рука перевита выпуклыми мышцами, сухожилиями, рука воина, привыкшая  к
тяжелому мечу. А дальше могучее предплечье,  круглое,  как  валун,  плечо,
широкая грудь, шея как ствол молодого дуба, суровое лицо с  пронизывающими
глазами.
     Глядя в эти глаза, Залешанин  внезапно  понял,  что  сам  Владимир  с
легкостью добыл бы щит, не погнушавшись как мартовский кот  ночью  залезть
на городские врата Царьграда, переоделся бы и старухой, и нищим,  чего  не
стали бы делать гордые богатыри из его дружины...
     -- Я сделаю, -- сказал он торопливо. И опустил глаза,  ибо  увидел  в
князе нечто близкое, а это опасно, всяк властелин  держит  себя  сурово  и
загадочно, не позволит, чтобы узрели в нем такого  же  человека.  --  Вели
дать коня и злата, если торопишься... Если нет, то сам добуду  и  коня,  и
все, что понадобится.
     Владимир буркнул:
     -- Ты получишь все. Но... за городом. Там в  роще  тебя  будет  ждать
конь. Хороший конь, не крестьянская лошадка. Под седлом, переметная  сума,
твою палицу приторочат тоже... Ты в самом деле ее поднимаешь,  аль  только
бахвалишься? В седле зашито золото, горсть  каменьев.  А  отсюда  сбежишь,
понял? Никто не должен знать, что я послал тебя в Царьград. Понял?
     --  Понял,  --  сказал  Залешанин  осторожно,  хотя  мысли  в  голове
метались, сшибая одна другую с ног. -- Я понял, что ничего не понял...
     -- Опять греки, -- рыкнул Владимир. -- Ты не в волхвы нацелился?
     -- Да нет, -- ответил Залешанин в замешательстве, -- я даже не  знал,
что это уже кто-то сказал до меня... и что это великая мудрость.  Я  таких
мудростей могу... Похоже жизнь твоя совсем собачья,  если  даже  своим  не
доверяешь. На хрена б мне такое князевание?.. Я вот всем верю...
     -- Вот и сидишь в цепях, -- отрезал Владимир, -- а я -- на троне. Что
еще неясно?
     -- А как сбегу из подвала?..
     -- Стража перепьется, -- отмахнулся Владимир. -- Ты сумеешь выдернуть
цепи... я помогу, хотя ты и сам здоровый, как сарай. Ночью проберешься  до
кузницы. Я знаю, кузнец с вашей ватагой  связан.  Да  знаю,  знаю!  Собьет
цепи. Главное, чтобы все выглядело, что ты сбежал сам.  Если  узнают,  что
послан мною, за твою шкуру и сушеного клопа не дадут!
     От князя несло холодом, как от глыбы льда. Заходящее солнце  заливало
горницу красноватым светом, узкое худое лицо  было  как  из  гранита,  под
надбровными дугами  было  темно,  бритый  череп  недобро  блестел,  словно
залитый кровью, даже черный чуб казался змеей, что искупалась в крови...
     -- Я все запомнил, -- сказал Залешанин. -- Когда?
     -- Сегодня ночью, -- отрубил Владимир. -- Времени в обрез.
     Он взял в руки колотушку, намереваясь ударить в медный щит. Залешанин
старательно вытер жирные пальцы о белоснежную скатерть, поднялся, небрежно
повалив скамью. Та упала с  грохотом,  за  дверью  послышались  торопливые
шаги, но дверь осталась закрытой.
     -- А все-таки, -- спросил он, --  почему  ты  уверен,  что  не  пошлю
тебя... ну, куда тебя всяк посылает, даже если и улыбается в глаза,  и  не
уйду пропивать твои деньги?
     Владимир оглянулся, черный клок волос на бритой голове  сполз  набок,
Залешанину почудилось, что  там  змея  начала  раскачиваться,  готовясь  к
прыжку...
     -- Не сбежишь, -- сообщил Владимир угрюмо. -- Уже и без волхва видно.
     -- Почему?
     -- Больно гордый, -- сообщил Владимир.
     Он  ударил  в  медный  круг.  Звон  ударил  по  ушам,  дверь   тотчас
распахнулась. Трое стражей ворвались с мечами наголо, застыли  на  пороге,
пожирая Залешанина злыми глазами. Князь небрежно сделал движение пальцами,
словно смел со стола мусор:
     -- Отвести обратно и стеречь неусыпно!

     Глава 9

     На городской стене холодно и зябко. Небо черное, звезд  не  видно  за
тучами, только на востоке уже сереет рассвет,  но  на  земле  мгла.  Ветер
продувал до костей, несмотря на теплый месяц травень. Белоян ежился, зябко
кутался в длинное одеяние из грубого  полотна.  Когда  на  востоке  начала
разгораться алая заря, снизу послышался легкий шорох.
     Сперва донесся запах  разогретого  тела,  князь  возник  рядом  почти
неслышно, от него несло жаром, словно только что выбежал из бани.  Суровое
лицо в рассвете казалось почти нечеловеческим.
     -- Ну что? -- шепнул Белоян.
     -- Получилось. Я видел, как он выскользнул...  Сейчас,  должно  быть,
сбивает цепи. Подождем.
     -- Только бы не попался, -- шепнул Белоян с надеждой.
     -- Второй раз не попадется.  Да  и  первый...  что-то  странное,  что
оказался в наших руках так просто...
     Алый свет поднимался по небу, нежный и стыдливый, но  исчезали  тучи,
превращаясь в розовые облака, кудрявые и  быстро  тающие,  небо  светлело,
наливалось темной синевой, а земля наконец смутно выступила из мглы. Вдали
заискрилось, словно небесный кузнец выхватил клещами из горна  раскаленный
брус железа -- ярко оранжевый, рассыпающий искры.
     Белоян невольно засмотрелся, не мог привыкнуть к  такому  чуду,  хотя
повторялось каждое утро, вздрогнул от толчка локтем в бом:
     -- Не спи, замерзнешь. Что зришь?
     -- Работу богов, -- прошептал Белоян зачарованно.
     Каких богов? -- удивился Владимир. -- Это я помог! Да и  через  стену
лезет сам, боги не подсаживают.
     Белоян вздрогнул, начал всматриваться туда, куда указывал князь.  Как
назло, снова задул злой ветер, бросал в лицо клочья  холода,  словно  зима
пыталась вернуться хоть в таком виде.
     -- Есть, -- сказал он негромко, в голосе были недоверие и страх. -- Я
догадывался, но вот так увидеть...
     -- Мне бы твои глаза, -- сказал Владимир с досадой.
     -- Тогда пришлось бы расстаться с княжеством.
     -- Врешь, -- не поверил Владимир. -- У нас всегда было так, что князь
был и верховным волхвом. Одно другому не мешало.
     -- Это когда княжество было с птичий двор. Вон гляди... видишь темное
облачко?
     -- Только светлое, -- отозвался Владимир напряженно. --  Пыль  из-под
копыт  его  коня!  Где  раздобыл,  подлец,  так   рано?..   Об   этом   не
уговаривались.
     Волхв всматривался, приложив ладонь к глазам козырьком, защищаясь  от
солнца, но в другой руке был резной посох, темный камень навершия  налился
багровым, в нем смутно бродили тени, вспыхивали короткие колючие  искорки.
Там, куда Белоян смотрел, быстро  удалялось  желтое  облачко  пыли,  потом
погасло, когда беглец погнал по раскисшей дороге, зато видно, как  влетают
черные галки сзади: выброшенная копытами жирная земля.
     Волхв наконец опустил ладонь, в желтых волчьих глазах  были  страх  и
злое торжество, словно задрал забредшую в лес корову.
     -- Оно ушло следом, -- сообщил он.
     -- Какое оно? -- спросил Владимир нетерпеливо. -- И кто?
     -- Если бы знать... Но теперь привязалось за ним неотвязно.  Так  что
твой план раскусили, княже.
     Владимир кивнул:
     -- Вот и хорошо. У Добрыни на заставе богатырской  уже  неделю  лежит
свиток за семью печатями. Сегодня срок сломать...
     Волхв все еще поглядывал в ту сторону, куда удалилось видимое  только
ему незримое облачко.
     -- Он сам поедет?
     -- Нет, но Добрыня единственный, кто там читать-писать умеет. Да и то
дивно: силен, как  три  медведя,  а  грамотный!  Словом,  он  найдет  кого
послать. Эти, что раскусили мой замысел, разбойника  все  равно  сразу  не
ухлопают. Иначе мне быстро станет известно, я тут же  пошлю  другого.  Его
прибьют подальше от Руси. Чтобы я все еще ждал, надеялся... Зато когда его
устранят, сами успокоятся. А настоящий богатырь тем временем доберется  до
Царьграда, сорвет щит и вернется, пока там не спохватились.
     Он вдруг зябко повел плечами:
     --  Пойдем.  Еще  поглядим,  кто  кого  переборет!  У  них  ромейская
хитрость, у нас -- смекалка русов и славян. Да и печенежская сгодится.

     Непривычно было мчаться на рослом  боевом  коне  навстречу  рассвету.
Городские ворота растаяли в утреннем сумраке, воздух был свеж, но  жар  не
оставлял сильное здоровое тело.
     Дурак князь, обещал боярскую дочь... Конечно, пришлось  сделать  вид,
что обрадовался. На самом  же  деле  отвлекал  стражу  в  другую  сторону,
выручая  Владирога,  друга  еще  по  детским  играм.  Правда,  тот  теперь
княжеский дружинник, если бы и поймали,  то  отец  наорал  бы,  тем  бы  и
кончилось, а вот он сдуру  свалился  в  яму,  ее  только  что  вырыли  под
выгребную... Хорошо, не пользовались еще.
     Он вспыхнул, скривился, представив себя в непотребном  виде,  замычал
от стыда и злости. Подвигал  спиной,  чтобы  ощутить  тяжесть  исполинской
палицы, и сразу на душе вроде бы отлегло. Любому мужчине становится легче,
если прикасается к оружию, будь то простой нож или вовсе палка.
     Ближе к лесу, это уже верст пять от  городской  стены,  услышал  стук
копыт. Еще не оборачиваясь, Залешанин  знал,  что  догоняет  Владирог.  Из
младшей дружины которого вот-вот переведут в старшую,  старается  изо  все
сил. Конь Владирога  стучал  копытами  особенно  звонко,  чем  его  только
подковывает, конская  сбруя  позванивает,  даже  сам  Владирог  через  два
конских скока на третий обязательно стукнет ножнами меча по стремени.
     Залешанин придержал коня. Шлем на голове Владирога  блестел,  доспехи
сияли так, что можно смотреться, с кончика шлема трепетал красный  яловец,
и все на Владироге блестело, сверкало,  даже  конская  сбруя  разбрасывала
солнечные зайчики, ибо бляхи на ремнях размером с собачьи миски.
     -- Когда они полезли со всех сторон, -- торопливо заговорил Владирог,
-- я увидел, что нам уже не выбраться... Тут ты  поднялся  во  весь  рост,
зашумел. Они бросились к тебе, завязалась драка... Случай был  удобный,  я
ускользнул за кустами. Там тень была такая, что дружину прятал  бы,  никто
бы не отыскал. А потом, когда тебя скрутили и увели,  я  только  пару  раз
сумел повидаться с милой Залюбой.  Первые  дни  охрана  ослабла,  а  потом
снова... Поверишь ли, я сколько раз  пытался  пробраться  к  тебе...  хоть
словом перемолвиться!.. но стражи как  назло  всегда  либо  дремали  возле
самой двери, либо отходили не дальше колодца. А просто  так  подойти,  как
подходил к тебе конюх, я видел, как он тебе что-то кричал, я ж не  мог  --
все-таки княжий дружинник! Увидели бы, что я с татем гутарю, могли бы и  в
шею из дружины...
     Конечно, в шею не погнали бы, Залешанин знал, да и Владирог знал,  но
рассказывал, изливал душу, а Залешанин ехал мрачный, как ночь  в  колодце,
себя сжал так, что вот-вот душа выбрызнет. Залюба! На какую только дурь не
пойдет человек ради женщины! Но Владирог, даже идя на  эту  дурь,  все  же
послал его, Залешанина впереди... Умен, такой скоро всех ототрет от князя,
только сам будет лизать ему сапоги.
     -- Перестань, -- сказал он как можно более ровным голосом.  --  Ты  ж
видишь, все обошлось. Я снова на коне.
     Владирог вздохнул:
     -- Да, конь у тебя и воеводе на зависть... Ты в  самом  деле  зла  не
держишь?
     -- Да ладно, чего там, -- отозвался Залешанин.
     -- Нет, правда... Ну что я мог там сделать?
     -- Я ж говорю, перестань, -- отмахнулся Залешанин.
     Владирог ехал рядом, поглядывал искоса. Разбойник и вор сидит в седле
гордый, спина прямая, словно эти земли  принадлежат  ему.  Но  оделся  еще
гаже, чем когда пробрался  в  Киев:  вместо  вышитой  петухами  рубахи  --
душегрейка из звериной шкуры, а шкура выделана плохо,  вон  конь  все  еще
пугается волчьего запаха. Волосы перехватил  на  лбу  широким  обручем  из
простого булата, на руках широкие железные браслеты как на запястьях,  так
и на предплечьях. Из оружия только нож на  кожаном  поясе  да  исполинская
палица  из  вырванного  с  корнями  деревца,  умело  окованная  закаленным
булатом. Правда, палица с оглоблю, а по весу, судя по размеру, такова, что
собьет всадника вместе с конем...
     Он с сомнением смотрел на чудовищную палицу. Из  цельного  дерева  со
срубленной верхушкой, почти в рост человека, выдранная из земли с корнями,
ибо самое крепкое дерево всегда там, внизу, где корни, а те срублены  так,
что торчат пеньки в палец высотой. У рукояти крепкая ременная  петля,  что
одевается на кисть, дабы не выскользнула из ладони при схватке.
     -- Ты что же... -- спросил он  с  недоверием,  явно  не  зная  о  чем
говорить с другом, который попался из-за него, -- сумеешь такой драться?
     -- А чем она хуже твоего топора?
     -- Ну... топором я могу хотя бы замахнуться. А то и ударить.
     Залешанин  неспешно  взял  палицу,  подбросил,  поймал  за   рукоять,
подбросил выше, Владирог задрал голову, брови взлетели вверх, сам  Муромец
не подкинет  так  высоко...правда,  старик  не  больно  бахвалится  силой,
Залешанин подхватил  на  лету  палицу,  Владирог  отшатнулся,  ибо  вокруг
Залешанина  вдруг  засвистел  воздух,  завыл  как  лютый  зверь,   заревел
по-медвежьи, засвистел по-птичьи, палица превратилась в смазанные  полосы,
что месили воздух так, что одежда Владирога затрепетала  как  при  сильном
ветре.
     -- Ого, -- выкрикнул он, -- ты как это?
     -- Ручками, ручками, -- ответил Залешанин из середины вихря.  Золотые
волосы трепало ветром, он сам колыхался как в воде, руки мелькали,  палицу
Владирог даже не видел, она оказывалась сразу в десятке мест. -- Палица --
это палица!
     -- Во зверь, -- прошептал Владирог. -- Ты мог  бы  стал  у  князя  не
последним из дружинников!
     -- Это для тебя честь, пес, -- сказал Залешанин презрительно. -- А  я
-- волк!.. Моя нора в темном лесу, а не в собачьей конуре.
     -- Мы живем в теремах, -- обиделся  Владирог.  Он  выпрямился,  голос
стал суше. -- Это великая честь -- быть верным псом киевского князя!  Тебе
бы поклониться князю, повиниться! Авось, простил бы за такую  силищу.  Ну,
сперва походил бы за конями, конюхи -- тоже люди, а  потом,  глядишь...  Я
попробую замолвить слово. Ничего не обещаю, сам понимаешь, но попробую...
     -- Спасибо, -- сказал Залешанин беспечно. Его глаза  смотрели  вдаль,
из-за  видно