Волхв усмехнулся уголком рта:
     -- Наш великий князь не родился  ни  великим,  ни  князем...  Он  был
рабом, был викингом, был наемником в Царьграде, где и  научился  ромейской
подлости, хитрости, коварству... Правда, слова  он  не  нарушит!  Но  зато
может дать таким образом, что потом зарежет при всех и скажет, что ты  сам
попросил и даже слово взял... Как он тебе сказал?
     Перед  глазами  встало  как  наяву  озабоченное  лицо  князя.   Брови
сдвинуты, глаза спрятались под нависшими  надбровными  дугами.  Но  теперь
внезапно вспомнил, как остро кольнул взгляд и тут же ушел обратно,  словно
захватил пленника.
     -- Сказал он просто, -- ответил медленно, вслушиваясь в каждое слово,
сказанное великим князем. -- Когда вернусь, отдаст дочь боярина, вольную в
зубы и прощение за разбои. Какой тут подвох? Разве что просто  плюнуть  на
свое слово...
     Старик молчал, Залешанин чувствовал,  что  хитрость  великого  князя,
если волхв не ошибся со своей деревенской волшбой,  не  по  зубам  лесному
жителю.
     -- Не знаю, -- признался волхв  наконец.  --  Может,  и  нет  никакой
хитрости... Не до того ему  было,  чтобы  что-то  хитрое  плести  супротив
простого смерда. Да ты не радуйся, не радуйся! Он ж не сказал, что с тобой
будет на другой день... Или же еще проще! Объявит вольную  и  прощение  за
разбои, а когда ты, довольный, как кабан, повернешься  уходить,  всадит  в
спину кинжал. Слово сдержал! А что потом, дело другое.
     Залешанин вздохнул, тяжело поднялся:
     -- Спасибо. За гуся, за ласковое слово... Но я дал слово.  Я  привезу
князю этот чертов щит.
     -- Смотри, -- предостерег старик. -- Твоя голова на кону.
     -- Моя. Но все равно поеду.
     Он кивнул мальчишке, пора идти, тот  вскочил,  сделал  шаг,  помялся,
вдруг повернулся к старику:
     -- Ты в самом деле хочешь, чтобы я остался?
     Старик медленно наклонил голову:
     -- Я мог бы научить тебя многому. Жаль, если все уйдет со  мной...  а
ветры и дожди разрушат избу, а звери изроют норами.
     -- Я, -- сказал мальчишка нерешительно, но детский голосок постепенно
креп, -- останусь... потому что тебе... как и деду Панасу, нужна помощь.
     Залешанин с удивлением качал головой.  Мальчишка,  который  страшился
колдуна до поросячьего визга, сам напрашивается  в  помощники?  Хотя  дед,
если присмотреться, не так и страшен. Может  быть,  в  самом  деле  только
бобер.
     -- Ты уверен? -- спросил он все еще с сомнением. --  Может  быть,  из
тебя получился бы герой! Ездил бы по дорогам, бил встречных по голове.
     Старик чему-то хмыкнул, глаза блеснули  весело,  но  переубеждать  не
стал, заметил только назидательно:
     -- Для подвигов надо иметь сложение, а у него везде... вычитание.
     -- Кости есть, -- возразил Залешанин, -- а мясо нарастет.
     -- Гм, жаль. У мальчонки умные  глаза.  Может  быть  лучше  будет  не
героем... а умным?
     Мальчишка поворачивал голову то  к  одному,  то  к  другому.  Наконец
сказал серьезно:
     -- Я останусь.
     -- Здесь лес, -- предостерег Залешанин. -- Я даже не знаю...  Правда,
если обучить ставить в печь пустые горшки, а вытаскивать полные...
     Старик скупо улыбнулся:
     -- У мальчишки доброе  сердце.  И  чистое.  Он  научится  многому.  И
быстро.
     Залешанин поклонился:
     -- Спасибо. За все спасибо.
     -- И тебе... но помни о грядущем дне.
     Плечи Залешанина передернулись. Кивнул, не в силах выдавить слово  из
перехваченного внезапным страхом горла, попятился, пихнул  задом  дверь  и
вышел на яркий солнечный свет.
     Конь щипал траву уже почти под самыми стенами, словно подслушивал или
заглядывал в окна в надежде, что старик загрызет его  хозяина  и  не  надо
будет никуда уходить с этой поляны.
     -- Размечтался, -- буркнул Залешанин.
     Конь печально вздохнул, а хозяин  набросил  ему  на  спину  потничек,
тяжелое седло, затянул ремни,  конь  на  всякий  случай  надул  брюхо,  но
Залешанин так же привычно двинул кулаком, и конь послушно выпустил воздух.
Не прошло и не очень-то старался. А прошло бы -- скакал  бы  легче,  дышал
вольнее, а что седло сползло бы набок, а всадник на скаку сверзился бы, то
это его забота. Каждый за себя, не зевай...
     Старик вышел на крыльцо, снова приложил ладонь  козырьком  к  глазам.
Залешанин вспрыгнул в седло, уже оттуда спросил:
     -- А по звездам мою судьбу не видно? Чтоб уж наверняка?
     -- Рылом не вышел, -- буркнул старый волхв.
     -- Чего так, дедушка?
     -- Дорасти сперва. Пока что звездам рановато замечать такую малость.
     Залешанин повернул коня, вскинул руку в прощании. На крыльцо внезапно
выскочил мальчишка. Он тоже помахал обеими руками, вдруг скрылся в  темном
проеме. Залешанин пустил коня шагом, когда сзади нагнало звонкое  шлепанье
босых ног.
     Мальчишка держал обеими руками Петьку:
     -- Возьми! Ты забыл.
     Залешанин с удивлением посмотрел на птаху:
     -- Это ты мне?
     -- Я ж тебе подарил, -- напомнил мальчишка. -- Забыл?
     -- Ну, -- промямлил Залешанин, это был не столько подарок, сколько...
-- Мне показалось, что ему будет лучше с вами.
     -- Не знаю, -- ответил мальчишка серьезно, -- но нас остается двое, а
ты -- один. А одному плохо, знаю... Когда  вернешься,  когда  будет  много
людей, подаришь...
     Залешанин  с  сомнением  посмотрел  на  нахохленную   птаху.   Петька
переступил с лапы на лапу, каркнул скрипуче:
     -- Вперед!.. На ны!.. Князю слава, вам -- хвост собачий!
     Залешанин засмеялся:
     -- Поехали, Петька. Мы с тобой еще подружимся.

     Глава 20

     Он чувствовал себя порой князем, порой круглым дураком. И все потому,
что на плече теперь  сидел,  крепко  вцепившись  когтями  в  плотную  кожу
душегрейки, этот диковинный зверь в перьях.  Князем,  потому  что  у  него
такая птаха, все-таки Жар-птица, с  какой  стороны  не  погляди.  Немножко
чувствовал себя удалым сокольничим, ибо у птахи такой хищный клюв,  что  у
орла помельче. Пожалуй, орла заклюет, ежели встретятся  в  небе...  Ну,  а
дураком ощущал себя опять же потому, что едет через дикие места, тут  даже
зайцы не такие, а везет птаху, которой место в  золотой  клетке,  где  она
должна жрать золотые орехи с алмазными ядрышками!
     На привалах Петька просыпался, летал над поляной, плескался в  ручье,
сам находил себе ягоды и орехи, как будто простая  простолюдная  птица,  а
если не находил, бесцеремонно клевал из руки Залешанина ржаной хлеб,  сыр,
вареное мясо.
     Странно,  дорога  перестала  казаться   такой   безлюдной,   опасной,
враждебной. И все потому, что Петька, как оказывается, прожил сто или даже
больше  лет,  говорил  на  разных  языках,  по-славянски  умел   долго   и
непристойно ругаться, по-росски тоже знал пару лихих слов, Залешанин ломал
голову, от  кого  же  услышал,  не  от  самой  же  Тернинки,  его  младшей
сестренки, которую не видел с той поры,  как  поджег  терем  и  убежал  из
дома...
     Правда, Петька был слаб умом, все-таки птица, хоть и стар как  волхв,
потому рассказы путал, перевирал, пока Залешанин не заподозрил, что чудо в
перьях всю жизнь просидело  в  тесной  клетке,  а  свои  россказни  просто
придумывает.  Хотя  такую  удивительную  птицу  надо  уважать  еще   пуще:
сказитель, кобзарь! Явно от деда наслушался. Тот пел и рассказывал одно  и
то же, люди-то разные, вот и запомнил пернатый до последнего слова...
     Залешанин на обед чаще всего находил гнездо с птичьими  яйцами,  пару
раз забил зайцев, удачно швырнув мелкие камешки.  Однажды  подшиб  косулю,
запустив в кусты исполинской палицей. Петька мясо ел с  неохотой,  хоть  и
нос крючком, зато ягодами напузыривался  так,  что  не  мог  держаться  на
плече, и Залешанин сажал его в седельный мешок. Петька  там  охотно  спал,
даже орал, чтобы Залешанин закрывал мешок плотнее: дует.
     Прошло несколько суток, прежде чем он впервые  увидел  вдали  облачко
пыли. Похоже, едет всадник, дорога его, судя по  форме  пылевого  облачка,
ведет на север. Степь бескрайняя, разъедутся так, что и  не  углядят  друг
друга, потому Залешанин поспешно повернул коня, пустил наперехват. Похоже,
всадник из тех краев, куда едет он сам, обменяться бы новостями...
     Облачко сдвинулось ближе быстрее, чем ожидал,  и  Залешанин  радостно
заелозил в седле. Незнакомец тоже соскучился ехать в одиночестве!
     Вскоре сквозь желтую пыль начало поблескивать, явно доспехи.  Значит,
едет вооруженный, что и не диво,  кто  ж  сунется  в  ничейную  степь  без
острого меча и крепкого щита?
     Всадник вынырнул из пылевого облака высокий, на  огромном  коне,  что
несся во всю прыть, будто Залешанин пытался скрыться. В  богатом  доспехе,
настолько богатом, что Залешанин  рот  открыл  от  удивления  и  восторга.
Затейливый шлем с гребнем, где торчат диковинные перья, вместо заборола --
настоящая личина, сквозь которую блещут глаза, по бокам вперед выдвигаются
две булатные пластины, закрывая щеки. Сзади и  с  боков  на  плечи  падает
кольчужная сетка. За спиной трепещет по ветру  алый  плащ,  сам  витязь  в
булатном доспехе поверх кольчуги, сапоги красные, будто всю ночь бродил по
спелой землянике...
     -- Кто таков? -- грянул он мощно, конь Залешанина испуганно дернулся,
запрядал ушами. -- Что за невежда смеет ездить по степи?
     Залешанин поклонился, сидя на лошади:
     -- Исполать тебе, доблестный витязь... Я зрю, ты  из  княжеского  или
боярского рода, вон у тебя какой конь и какое оружие... А я простой  смерд
из земель Киевщины. Дозволь спросить тебя, не из  царьградских  ли  земель
едешь?
     Витязь подъехал ближе, зачем-то потащил из ножен меч:
     -- Здесь я спрашиваю. А когда в  чистом  поле  съезжаются,  родом  не
считаются!
     Конь под Залешаниным испуганно попятился. Залешанин сказал торопливо:
     -- Верно, но разве мы ссоримся?
     Всадник захохотал с презрением:
     -- Дурак! Мы же в поле!
     -- Ну и что? -- пробормотал Залешанин.
     -- Сказано, дурак... А то, что в поле  едут  показать  свою  силушку,
померяться удалью да выучкой. Других здесь нет... да и не живут долго.
     Залешанин вскрикнул:
     -- Но я только еду через поле! Мне надо в Царьград, я  б  этого  поля
век не видел...
     Всадник, поигрывая мечом, надвинулся, теснил  конем.  Глаза  блистали
жутко и обрекающе. Меч был длинный, таких Залешанин не  видел,  в  рукояти
блестели красные камни с орех размером.
     -- Защищайся, -- процедил он с презрением.
     -- Но я не хочу драться...
     -- Так умри без драки!
     Залешанин тряхнул плечом:
     -- Петька, давай полетай малость, а то скоро и ползать не сможешь.
     Петька оскорблено каркнул, мощно ударил Залешанина крыльями по  ушам,
а тот с ужасом смотрел на длинный меч витязя, что уже взлетел для  мощного
удара. Ошалев, смотрел, как блестящая полоса  застыла  высоко  в  воздухе,
потом с нарастающей скоростью понеслась вниз. Он  видел  смерть,  но  руки
сами сдернули с крюка палицу, их тряхнуло, плечо едва не  вывернуло  болью
из сустава. Лязгнуло так, что в ушах зазвенело будто со всей силы  ударили
колом по листу железа.
     Он успел увидеть, как всадник взревел,  снова  замахнулся  мечом,  на
этот раз левой рукой закрыл себя щитом с той стороны. Залешанин, почти  не
думая, только озверев от несправедливой  обиды,  сам  замахнулся,  обрушил
палицу на голову всадника. Тот дернул щит кверху, палица врубилась  тупыми
шипами,  треск,  полетели  щепки,  всадник  откинулся   назад,   Залешанин
замахнулся снова, но жеребец витязя скакнул  в  сторону,  всадник  вслепую
пытался ухватиться за конскую гриву,  промахнулся,  и  ошалелый  Залешанин
увидел, как тот свалился с коня словно вязанка дров,  грохнулся  тяжело  о
землю, застыл вверх лицом, раскинув руки.
     Вместо красивого лица было кровавое месиво, откуда темными  струйками
выбивалась кровь, торчали обломки костей,  хрящей.  Ноги  слабо  дернулись
пару раз, застыли. Не  веря,  что  так  нелепо  и  быстро  все  кончилось,
Залешанин потрогал сраженного витязя, осторожно попробовал снять шлем. Лоб
остался цел, но уже из пробитой  переносицы  выплескивался  бурунчик  алой
крови,  стекал  через  правую  глазницу  за  ухом  в  землю,  где   быстро
расплывалось темно-красное пятно.
     -- Эх, -- сказал он досадливо,  оглянулся  на  свою  лошадь,  та  уже
обнюхивалась с боевым конем витязя, -- черт, и сказать нечего... До чего ж
все по-дурацки!
     От шлема через ладони по рукам вливалось ощущение силы, защищенности.
Изнутри шлем был выложен мягкой кожей,  края  ровно  загибались  по  краю,
удерживаемые крохотными шляпками серебряных  гвоздиков,  борта  опускаются
ниже ушей, но все равно шлем кажется легким, что значит из лучшего булата,
выдержит даже удар палицы... Правда, личина чуть смялась, но она лишь  для
защиты от дальних стрел или скользящего удара саблей, кто предполагал, что
удар придется вот так в лицо...
     -- Против умного остережешься, -- сказал Залешанин вслух, -- а против
деревенщины оплошаешь... Ждал,  что  я  с  тобой  буду  красиво  сабелькой
размахивать?
     Над головой шумно захлопали крылья. Петька красиво сделал  круг,  сел
на грудь сраженного. Круглые глаза были вытаращенные, но довольные:
     -- Против умного остережешься, -- каркнул он противным голосом, --  а
против Залешанина оплошаешь!
     -- Кто это говорит? -- спросил Залешанин уязвлено.  --  Я  ему  перья
повыдергиваю.
     -- Правда глаза колет! -- заорал Петька, но  благоразумно  попятился.
-- Неча на зеркало пенять, коли харя крива!..
     Уже придя в себя, без угрызений совести  содрал  с  убитого  доспехи,
кольчугу, раздел, даже сапоги пришлись по  ноге,  только  личину  пришлось
малость постучать рукоятью палицы с внутренней стороны, но почти выправил.
По крайней мере, когда  снова  взобрался  на  коня,  доспех  сидел  совсем
неплохо, а погнутая личина лишь молча говорила, что ее  нынешний  владелец
знает зачем на голове шлем.
     -- А чо, -- сказал себе уже  увереннее,  --  рыскать  по  чисту  полю
совсем не худо. Слава славой, но и достаток...
     Он уже обнаружил спрятанные  в  седле  по  казацкому  обычаю  золотые
монеты, прикинул, что мог бы  купить  вольную  всем  друзьям,  обзавестись
хатой и даже купить стадо коров. А ежели еще  кого  встретит  с  таким  же
кошельком...
     Или свой потеряю, сказал себе  трезвее.  Повезло  в  первый  раз,  во
второй раз можно и голову потерять. Разбой -- дело прибыльное,  но  больно
рисковое. Нет, слово дал -- надо добираться в Царьград без всяких  драк  и
лихости.
     Кольчуга малость стесняла в плечах, но шлем  пришелся  впору,  как  и
дорогая одежка. Он не мог  нарадоваться  разным  мелочам,  что  отыскал  в
седельном мешке. Видать, либо поединщик был человеком запасливым, либо  не
одного запасливого обобрал. Деньги пропил, понятно, а три огнива зачем?
     Теперь уже его конь шел в поводу, а Залешанин пересел на богатырского
коня. Тот сразу пошел как зверь, грозно всхрапывая и кося огненным глазом.
Залешанин  даже  оробел  чуть,  таких  коней  видел  только  изредка   под
княжескими дружинниками, не чета смирным селянским лошадкам.
     Только Петька орал и ругался  на  всех  языках.  Когти  скользили  на
булатных пластинах, что укрывали плечи, на шлеме вовсе  не  усидеть,  а  в
кольчуге когти застревают!

     Дикая Степь, но все же не голая. Уже на следующий  день  он  различил
клубы пыли за скачущими всадниками. Определил,  что  там  трое-четверо,  а
судьбу искушать -- богов дразнить. Раз на раз не приходится. В  этот  раз,
скорее всего, он будет таращить выпученные глаза в небо, а с  его  еще  не
задубевшего тела снимут все доспехи. Легко пришло, легко и уйдет.
     Ехал,  затаиваясь  в  балках,  пережидая  мелкие  отряды.  Не  просто
перегоняли скот или кочевали, а  как  будто  искали  иголку  в  бескрайней
степи.
     Умный драк избегает, Залешанин,  скрепя  сердце,  переборол  привычку
сладко спать по ночам, теперь днем отсыпался, а ночами  неспешно  ехал  на
юг, держа направление по звездам. Луна светила ярко,  полнолуние,  а  пока
сойдет на нет, много воды утечет.
     Степь рассекали длинные клинья леса. Много  раз  переправлялся  через
мелкие реки, трижды через широкие, едва не утонул в болоте,  а  от  стычек
полностью не уберегся: дважды его догоняли степные удальцы, но везло, да и
палица оказалась надежнее, чем их кривые сабли. Выпотрошив  их  карманы  и
седельные сумки, он торопливо пускался в путь.
     По берегам рек лепились крохотные веси. Он  продал  лишних  коней,  а
немногие  монеты  постепенно  растратил,  покупая  хлеб  и   соль.   Народ
становился все темнее с виду,  Залешанин  догадывался,  что  Царьград  уже
близко: солнце злее.
     Однажды пришлось ехать через  россыпь  скал.  Он  задремал  в  седле,
воздух накален как в печи, но  вдруг  левую  лопатку  обожгло,  как  будто
ткнули раскаленным прутом... Он непроизвольно завел руку за спину,  лапнул
обожженное место, лишь тогда сообразил рухнуть с коня, искать  укрытия  за
камнями. Взгляд  василиска  проходит  сквозь  камень,  но  не  убивает,  а
обжигает. Правда, иные говорят, что есть  такая  порода  этих  ящериц,  от
взгляда которых человек замерзает как в зимнюю  стужу,  а  ежели  каменная
стена тонка, то сопли вовсе застывают сосулькой.
     Он судорожно шарил по себе ладонями, отыскивая что-нибудь  блестящее.
Взгляд василиска смертелен и для него самого, если  показать,  к  примеру,
зеркало или хотя бы блестящее лезвие меча.
     Конь удивленно посмотрел на хозяина, что прячется за валунами,  мерно
побрел вниз по дороге. Залешанин поспешно отползал, перебегал, прячась  за
каменными выступами. Еще два-три раза обожгло так,  что  кожа  покраснела,
того и гляди пузыри вздуются, но проклятая ящерица хоть коня  не  трогает,
понимает, что человек опаснее.  Если  его  убить,  то  и  конь  никуда  не
денется...
     Конь на свист вскинул голову,  мотнул  гривой,  дескать,  все  понял,
побежал шибче.  Залешанин  выждал  миг,  пробежал  через  открытое  место,
прыгнул в седло, погнал галопом от опасного места, рискуя сломать  шею  на
опасной горной тропе. Пусть герои дерутся с василиском, добывают  славу  и
гребень диковинной ящерицы. А его дело намного проще.
     Намного.

     Конь пошел быстрее, весело  потряхивал  гривой.  Петька  завозился  в
мешке,   вылез,   Залешанин   поморщился,   когда    раскрашенная    птаха
взгромоздилась на плечо. Цепляться  приходилось  за  узкие  щелочки  между
булатными  пластинами,  Петька  качался,  взмахивал  крыльями,   удерживая
равновесие, всякий раз царапая щеку жестяными перьями.
     -- Ты перьями не тряси, -- не выдержал он наконец. -- Глаза  выбьешь.
Чего это вы все так взыграли?
     Петька посмотрел на него одним глазом, переступил  с  лапы  на  лапу,
долго умащивался и все только для того, чтобы посмотреть и другим.  То  ли
дело сова, у нее оба глаза впереди на морде, как у человека.
     -- Дур-р-рак, -- сказал Петька веско.
     -- На себя посмотри, -- обиделся Залешанин. -- Сто лет с кобзарями...
ну пусть не все время, но мог бы хоть петь научиться!
     -- Хошь запою? -- предложил Петька с готовностью.
     Залешанин шарахнулся так, что чуть с коня не упал:
     -- Нет!!! Лучше уж пусть сто ворон закаркает. Это  вам  с  конем  так
солнышко в темя клюнуло?
     -- А может все  же  запеть,  --  повторил  Петька  с  колебанием.  --
Хорошо-то как....
     -- Да что с вами?
     -- Дурень, -- повторил Петька еще пренебрежительнее. -- Море!
     Залешанин потянул ноздрями.  В  воздухе  явно  чувствовалось  влажное
дыхание теплого соленого моря. Даже аромат водорослей, рыбы... Он  никогда
не был на море, не  зрел,  но  кровь,  что  почти  вся  из  морской  воды,
отозвалась сразу,  взбрыкивая  на  перепадах  суставов  как  жеребенок,  с
разбегу бросаясь в голову, ударяясь в виски.
     Внезапно раздался такой  дикий  вопль,  что  Петька  дернулся,  забил
крыльями, пытаясь от ужаса