скривилось, словно хлебнул уксуса. Кучуг вспыхнул, ладонь  задергалась  в
жажде  ощутить  рифленую  рукоять  острой  сабли.  Посмотрим,  устоит   ли
чудовищная мощь северного исполина перед яростью и  молниеносными  ударами
степняка! Да  ему  только  с  такими  же  медведями  драться,  толстыми  и
ленивыми...
     Он судорожно вздохнул, чувствуя, как сердце едва  не  выпрыгивает  из
груди. Заставил себя сделать несколько глубоких вдохов, очищая  от  слепой
ярости голову и глаза. Варяг шел медленно, даже словно бы старался  пройти
вблизи, явно нарывался на ссору, как еще недавно нарывался и сам Кучуг, не
зря же князь рассаживает их подальше друг от друга...
     Смиряй гнев свой, напомнил себе Кучуг  свирепо.  Дав  овладеть  себой
ярости, ты уже не воин, а слепой дурак... А он не  простой  воин  --  хан!
Снова вдохнул несколько раз, кровавая пелена ушла  с  глаз.  Варяг  совсем
замедлил шаги, остановился прямо перед ним, надменно выпятив широкую,  как
ворота башни, грудь.
     Ах  ты,  конский  навоз,  мелькнуло  в  голове  Кучуга  остервенелое.
Напрашивается на ссору! Показывает, что он здесь  главнее,  что  он  стоит
ближе к трону властелина этих земель. Ну сейчас ты у меня получишь...
     Он вздохнул, ладонь с усилием оторвалась от рукояти сабли,  набрал  в
грудь воздуха... и как в ледяную  воду  бросился,  заставив  себя  сказать
совсем не то, что рвалось из недр души:
     -- Якун... Дерьмо ты собачье, зад моего осла, навоз самого худшего из
козлов... Мы еще сойдемся на узкой дорожке, но зачем детей  наших  губить?
Мы может заставить слушаться их руки и ноги, но не сердца...
     Якун, и без того багровый от гнева, в  начале  речи  надменного  хана
стал лиловым, рука в слепой ярости сорвала  с  пояса  длинный  нож,  потом
тяжело выдохнул воздух, колыхнув занавеси в окнах терема  на  той  стороне
двора:
     -- Ты о чем, степное отродье?..
     -- Дети наши встречаются  тайком,  --  бросил  Кучуг  с  горечью.  --
Благородный сын хана общается с дочерью пропахшего рыбой  дурака!..  Но  я
решил, что пусть мой сын сам отвечает за свои ошибки...
     Якун рассматривал его исподлобья. Голос  его  обрушился  сверху,  как
падающие скалы с вершины горы:
     --  Дочь  благородного  ярла  из  древнейшего  рода...  общается   со
степняком, чьи сапоги постоянно в навозе, а  руки  пахнут  ослиной  мочой!
Который и женщин не видел настоящих, только ишачек и ослиц...
     Кучуг стиснул зубы:
     -- Ты зачем мне это такое говоришь?
     Якун поколебался, ответил нехотя:
     -- Потому же, что и ты.
     Кучуг раскрыл глаза шире:
     -- Что? Ты не осуждаешь их?
     -- Не осуждаю? -- вспыхнул Якун. -- Да я бы им головы поотрывал!  Так
опозорить меня, мой благородный род, моих славных  предков!  Но  пусть  не
скажут,  что  я  выкручивал  любимой  дочери  руки,  принуждая  выйти   за
нелюбимого... Да и помешай сейчас, потом всю жизнь  попрекать  будет,  что
лишил счастья... Пусть же сама убедится, что дура, если  за  такого...  за
такого хочет пойти!
     Кучуг тоже то багровел, то лиловел, зубами скрежетал так, что  слышно
было за воротами, на  шее  жилы  вздулись  как  канаты,  словно  удерживал
рвущихся вскачь степных коней, но  удержал,  смирил,  выдохнул  воздух  со
свистом, пустил понизу, чтобы дыханием не поджечь терем:
     -- Значит, ты не будешь им мешать?
     -- Нет, -- отрезал  Якун.  --  Пусть  нажрутся  дерьма  вволю.  Тогда
скажут, что я был прав!
     -- Скажут, -- возразил Кучуг, -- что был прав я!
     -- Это я им запрещал! -- гаркнул Якун.
     -- Нет, я!
     -- Я!
     Кучуг раскрыл рот для ответа порезче, но взгляд зацепился за  усталые
морщины на лице старого викинга, скользнул к твердой складке в уголке рта,
что говорила и о горечи на душе старого  отца...  и  неожиданно  для  себя
Кучуг сказал:
     -- Якун... Ты сильный воин... и я сильный воин. Мы еще  найдем  из-за
чего подраться, из-за чего померяться силой, а то  и  скрестить  мечи.  Но
наши дети... Как я понял, ты тоже прослышал о зловещем предзнаменовании?
     Якун помедлил, а когда заговорил, в голосе было горечи больше, чем  в
стоге полыни:
     -- А с чего бы я разрешил единственной дочери... с этим... с твоим? Я
знаю, правильнее было бы выбрать гордую смерть, чем родство  с  презренным
степняком. Но я слишком люблю свою дочь. Пусть живет. А когда  у  них  все
порушится, я приму ее обратно с любовью и нежностью.
     Кучуг кивнул:
     -- А когда мой сын будет опозорен, что от него  уйдет  жена...  я  ни
словом не упрекну моего мальчика. Он начнет жизнь сначала...
     -- Сначала?
     -- Пошлю в такие края, где не будут знать о его позоре,  --  объяснил
Кучуг. -- А когда откроется его позорное прошлое, он уже будет в  чести  и
славе по самые ноздри.
     Якун хмыкнул, изучающе оглядел печенежского хана, вдруг  хлопнул  его
по плечу:
     -- Не будем загадывать, хан. Пойдем лучше выпьем за  согласие.  Пусть
даже такое. А дети... Я варяг из гордого древнего рода, ты -- печенег,  но
оба служим киевскому князю. Ты -- печенег, я -- мурман, но дети наши... им
жить а этой земле, они будут просто русскими.
     -- Пойдем выпьем, -- согласился Кучуг.
     Он знал, что должен чувствовать свое поражение,  но,  странное  дело,
словно бы гора свалилась  с  плеч.  Дышать  стало  легче,  он  впервые  за
последние недели вдохнул воздух полной грудью. Украдкой взглянул на Якуна,
лицо старого викинга посветлело, даже стало вроде бы моложе. Но  в  глазах
еще оставалось озадаченное выражение. Викинг туговат на подъем, тоже  явно
не может понять почему вместо стыда и горечи чувствует облегчение.
     В палате стоял стук ножей по блюдам, крики гуляк,  многоголосый  шум,
веселые вопли, песни. Через палату плыли густые запахи жареного в подливке
из ягод мяса, из челядной шипело и шкварчало, пахло горячей ухой.
     Усаживаясь за стол, Якун сказал с неловкой усмешкой:
     -- Сегодня же я скажу им...
     Кучуг опустился на лавку, на лбу собрались морщинки. Поерзал,  сказал
нерешительно:
     -- Когда еще вернемся?.. Вон из княжьих подвалов вино тащат, которого
еще не пробовали... Я пошлю отрока сейчас.
     -- Верно сказано, -- громыхнул Якун. --  Хоть  и  печенег,  а  иногда
соображаешь. И я пошлю тралла. Это с  печальной  вестью  не  спешат,  а  с
такой... пусть узнают раньше.
     От стола для  почетных  гостей  на  них  посматривали  с  удивлением.
Владимир вопросительно покосился на волхва. Тот загадочно улыбался. Старый
викинг и печенежский воитель сели рядышком за  стол  для  простых  воинов,
чем-то неуловимо похожие, мирно беседуют. Трудно найти более разных людей,
но все же в чем-то главном похожих.

     Якун и  Кучуг  опорожнили  уже  третий  кувшин,  даже  за  столом  не
удержались от состязания: на этот раз, кто кого  перепьет,  оба  не  сразу
поняли, что перед глазами возникла тоненькая фигурка мальчишки:
     -- Доблестный хан, -- вскрикнул он, запыхавшись, -- твоего сына нет в
его комнате!
     Якун довольно хохотнул, его добродетельная дочь сидит у  окошка,  как
положено дочери ярла, рядом Кучуг проворчал:
     -- Моя кровь в жилах сына... Не выносит тесных стен  из  бревен!  Ему
нужна юрта, чтобы из раскрытого полога видеть бескрайнюю степь...
     Мальчишка выкрикнул:
     -- Там тоже... Фу-у...  Прости,  хан,  но  я  схватил  твоего  самого
быстрого коня и слетал в стойбище.
     -- Молодец, -- одобрил Кучуг. Мальчишка мог бы со спокойной  совестью
вернуться, он выполнил наказ хана. -- Так и делай впредь!
     -- Но... мудрый хан...
     -- И что там? -- спросил Кучуг.
     -- Там его не видели уж неделю!
     Якун хохотнул снова, кувшин в  его  могучей  руке  завис  над  кубком
Кучуга. Красное вино наполнило до краев и полилось на белую скатерть.
     -- Пей! -- сказал он добродушно. -- И  что  же,  говоришь,  когда  вы
ударили запасным полком на хазар...
     Кучуг отмахнулся:
     -- Это было потом, а сперва берендеи и торки заманили их к яру...  Ты
иди, мальчик, иди. Если увидишь сына раньше, чем я, скажи ему, что  я  его
люблю... и не запрещаю отныне  выбирать  себе  жену  по  сердцу  там,  где
найдет...
     Он умолк, всматриваясь в бегущего между столами человека с клеймом на
лбу. Длинные грязные волосы падали  на  спину,  на  шее  блестел  железный
ошейник.
     -- Ты чего? -- спросил Якун.
     Кучуг кивнул,  Якун  повернул  голову.  Перед  расплывающимся  взором
маячила коренастая фигура тралла.
     -- Что тебе? -- буркнул он раздраженно.
     -- Хозяин, ты посылал меня к дочери...
     -- А... верно, посылал. Ты сказал ей?
     -- Нет, хозяин.
     Якун грозно рыкнул:
     -- Почему?
     -- Ее не оказалось дома, хозяин.  Я  обыскал  весь  дом,  заглянул  к
соседям. Видно, что ушла из дому как раз перед тем, как пришел я...
     Якун уязвлено нахмурился, а Кучуг даже не хохотнул, хотя самое  время
позлорадничать, сочувствующе хлопнул его по плечу:
     -- Где бы ни ходила, спать вернется в родное гнездо. Пей,  а  то  мне
подливаешь, а сам...

     Они  смеялись,  наперебой  хвастались  боевыми  походами,  подвигами,
добычей, знатностью родов, снова пили  и  хвастались,  а  когда  в  палату
вбежал молодой мужик в  одежде  волхва,  ни  тот  ни  другой  не  обратили
внимания: хоть сто волхвов, они ж не воины, а значит и не люди  вовсе.  По
крайней  мере,  не  мужчины...  Только  все  замечающий  князь   проследил
взглядом, как тот подбежал к Белояну,  зашептал  на  ухо.  Звериная  морда
верховного волхва словно бы потемнела. Он бросил короткий взор  в  сторону
пирующих ярла викингов и печенежского хана, быстро подошел к Владимиру.
     -- Что? -- спросил Владимир негромко. -- Говори.
     -- Жароглаз гадал на топоре...  Было  знамение,  что  если  сын  хана
Кучуга и дочь Якуна переживут этот день, то дальше их жизнь будет  долгой,
счастливой, от них пойдет в грядущее здоровая поросль, что  даст  не  один
род великих героев...
     Владимир обвел орлиным взором палату. Кивком подозвал  отрока,  велел
негромко:
     -- Возьми десяток крепких парней. Приставь их к Чейману. Пусть  ходят
следом, следят, чтобы даже палец не прищемил!.. И двое-трое пусть сторожат
Малврид. Все, выполняй!.. Э-э, погоди!.. Скажи это все вон тем двум. А  то
подумают еще, что я за что-то на них гневаюсь.
     Он видел, как мальчишка проворно подбежал к  пирующим,  пошептался  с
Якуном и Кучугом, тут же бегом вернулся:
     -- Княже!.. Сперва надо знать, куда посылать. Их нет дома.
     Холодок опасности пробежал по коже Владимира так  ясно,  что  волоски
вздыбились, а  на  руках  поднялись  пупырышки.  Предчувствие  беды  стало
настолько сильным, что вскочил, огляделся:
     -- Эти чертовы  предсказатели...  Кишки  бы  мотать  из  вас...  Вели
приготовить коней! Я сам пойду их искать.
     -- Где, княже?
     Он зло оскалил зубы:
     -- Нельзя утаить две вещи: любовь и кашель. Не может быть,  чтобы  их
челядь не знала о тайных встречах,  чтобы  мамки  и  няньки  не  ведали...
Скажут, ежели нож приставить к горлу!
     Он вышел из-за стола, успокаивающе вскинув ладони: отдыхайте  ребята.
Я вернусь скоро.

     Он поднимался в седло, когда на  крыльцо  высыпала  горланящая  толпа
гостей. У всех красные рожи от беспробудного пьянства, глаза в  кучку,  за
перила хватаются, чтобы не  рухнуть,  а  один  ухитрился  упасть  и  через
перила, только сафьяновые сапоги мелькнули под хохот других.
     -- Князь! -- заорал с крыльца боярин Листохвост, -- ежели  ты  искать
тех двух... то и мы тоже!
     -- Нам волхв проболталси!..
     -- Грит, недоброе знамение...
     -- Они хорошие ребята, -- крикнул еще кто-то.
     -- Их все любят!
     -- Славные!
     -- И Чейман наш друг, да и Малврид всем по сердцу, как ясный день...
     -- А мы чо, не люди? Отыщем, а потом снова за стол!
     Они гурьбой сбегали с крыльца, отпихивая Кучуга и  Якуна,  которые  к
своим конях пробились едва ли  не  последними.  Орущая,  горланящая  толпа
двинулась к воротам, редко кто держался в седле прямо, но это были старшие
дружинники, богатыри, что могли по трое суток  без  еды  и  питья  скакать
через степи и горы, не спать  и  не  выпускать  из  руки  боевой  топор  и
какие-то ведро-другое вина не могли свалить их под стол. Разве что  еще  и
ведро хмельного меда, а затем оглоблей по лбу...

     Кучуг ворвался во двор, не дождавшись когда откроют  ворота.  Горячий
конь в охотку  перемахнул  забор,  заплясал,  дробно  перебирая  ногами  и
гордясь собой. С крыльца сбегали челядины. Кучуг гаркнул:
     -- Где Чейман?
     Все разводили руками. Он  спрыгнул,  ухватил  за  плечо  попытавшуюся
ушмыгнуть няньку:
     -- Говори, где сын!
     Она затряслась, взмолилась, глядя в его безумные глаза:
     -- Не знаю, не ведаю!
     -- Врешь, старая  карга!  Ты  должна  знать!  Говори,  запорю,  кишки
вытащу...
     Она взмолилась:
     -- Да что ж ты, аспид лютый, от невинного дитяти хочешь?.. Он же тебе
во всем послушен, вежествен, любит тебя, а ты его как змей поганый...
     Он тряхнул ее сильнее:
     -- Говори! Его надо найти.

     А на другом конце Киева Якун ухватил за горло кормилицу дочери:
     -- Говори, где Малврид?
     -- Зверь, -- прошептала она, -- сколько ж  ты  будешь  невинное  дитя
мучить? Она ж любит тебя, во всем слушается! Другая бы  убежала  вовсе  от
такого родителя...
     Он тряхнул ее сильнее:
     -- Говори быстро! Их надо найти как  можно  скорее.  Волхвы  говорят,
сегодня им грозит беда.
     Она прохрипела:
     -- Я вижу...
     -- Дура, -- бросил он яростно, -- я не перечу  их  встречам.  Мы  уже
поладили  с  печенегом.  Из  него  хороший  бы  викинг   получился...   Мы
породнимся, уже решено! Но сегодня их надо оберегать!
     Он чуть ослабил хватку на ее горле, старуха прохрипела:
     -- От тебя оберегать, зверь...
     -- Я зверь, но я не трону своего детеныша! Говори,  я  прошу  тебя...
Говори! Ну, хочешь, я тебе дам серебра, золота? Говори, где она?  Пошла  к
нему на тайную встречу? Где они видятся?
     Она покачала головой, это едва удавалось в его  железных  пальцах.  В
старческом голосе прозвучала гордость:
     -- Не все покупается за злато, ярл. Я твоего ребенка пеленала и учила
ходить, я ее люблю... не выдам. Можешь задушить, можешь  кишки  выпустить.
Но чтобы я сама указала тебе, где она прячется от твоей лютости,  а  ты  и
там нашел ее с твоим жаждущим крови мечом? Нет, ярл...
     Он отпустил ее горло, старуха стояла  гордо,  даже  выпрямилась,  как
будто смотрела в лицо смерти. Он отпихнул ее, сказал с яростью:
     -- Да пойми ты... Им грозит какая-то беда. Волхв сказал! Если так  уж
не веришь мне, то беги к ним сама. Предупреди. И передай, что мы с Кучугом
решили породниться. Все будет хорошо.
     Он чувствовал, как голос дрогнул, сломленный страхом за дочь. Старуха
тоже почуяла нечто,  отодвинулась,  взглянула  недоверчиво.  Заколебалась,
потом вздохнула:
     -- А ты не проследишь за мной?
     -- Что ты несешь?
     -- Только я отыщу их, а ты выскочишь с мечом и убьешь обоих? Как  же,
твою честь задели!
     Он  яростно  стиснул  кулаки.  Захотелось  сдавить  ее  горло,  чтобы
хрустнула, как яичная скорлупа.
     -- Я не пойду за тобой следом!
     -- Как будто я замечу, -- отрезала она уже тверже. -- Вас  всю  жизнь
учили подкрадываться  незаметно,  с  вартовых  пояса  снимаете,  а  те  не
замечают... Нет, не обманешь!
     Он в ярости ударил кулаком в ладонь, только бы не  угодить  ей  между
глаз, таких гордых и готовых пострадать за любимое дитя.
     -- Черт с тобой! -- рявкнул он. -- Я и сам отыщу!

     Глава 41

     Малврид быстро пробежала, пригибаясь, за орешником, а дальше тянулась
заросшая лесом балка, не столько глубокая, сколь незаметная, а  деревья  и
кусты настолько соперничали за близость к подземным ручьям, что не  только
конному, но и пешему ратнику пробраться трудно. А если сунется, то треск и
шум слышно будет за версту.
     Чеймана еще не оказалось, на этот раз она  поспела  раньше.  Поискала
местечко, надо бы укрыться так, чтобы  потом  прыгнуть  ему  на  спину  со
страшным рыком: "Гав!" Он всякий раз пугается страшно, хотя в прошлый  раз
заподозрила, что хитрит и притворяется, чтобы сделать ей приятное.
     Сегодня ее отец на пиру у князя пробудет снова до ночи,  а  то  и  до
утра, а домашние ее не выдадут. Не всем пришелся до душе Чейман,  все-таки
печенег, но все признавали его отвагу, удаль,  говорили  с  жалостью,  что
если бы не его узкие глаза и смуглая кожа, он мог бы стать викингом.
     Да будь он кем угодно, сказала она себе. Я  все  равно  не  могу  без
него. И почему отец не понимает, ведь он,  как  говорят,  огнем  и  кровью
добыл себе невесту, ее мать, а когда она  погибла  через  год,  больше  не
посмотрел ни на одну женщину... Почему он полагает,  что  так  любить  мог
только он, а его дочь не может?
     За  кустами  затрещало,  взлетели  испуганные  птицы.  Она   тихонько
засмеялась. Сын печенежского хана, а ходит всегда так,  словно  медведь  в
лесу... Впрочем, печенеги леса боятся, они степняки,  на  коне  в  лес  не
въедешь, но удивительно, что не умеет ходить неслышно, как наверняка умеет
подкрадываться в своей степи...
     Когда треск и сопение приблизились на расстояние вытянутой руки,  она
изготовилась к прыжку с криком "Гав!!!"...  лишь  в  самый  последний  миг
удержалась, едва не упав с валежины. Ломая кусты, мимо  двигался  медведь,
настоящий медведь. Огромный, таких не видела, злой, морда в крови,  только
что разорвал кого-то...
     Она вскрикнула, как зайчонок, повернулась и, не помня себя, понеслась
вверх по склону. Колючие ветки бросались навстречу, пытались  вцепиться  в
лицо, хватали за волосы, свое нежное покрывало уже  потеряла,  под  ногами
ломались  сучья  и  она  падала,  судорожно   подхватывалась   и   бежала,
карабкалась, наконец вломилась в такую чащу,  что  зависла,  как  птица  в
силках, отчаявшаяся, но все еще трепыхаясь, отбиваясь...  пока  не  поняла
что отбиваться не от кого. Вокруг тихо  и  спокойно,  слышно  только  свое
хриплое дыхание.
     Без сил пролежала недолго, жизнь возвращалась  в  молодое  и  сильное
тело быстро. Очень осторожно, но  без  задержек,  она  поспешила  обратно,
отыскивая дорогу по измятой траве и сломанным веткам...

     Чейман спускался быстро, этой дорогой ходил уж десятки раз, как вдруг
ноздрей коснулся слабый запах крови. Насторожившись, он  замедлил  шаг,  а
левую руку опустил на рукоять длинного кинжала. Сабля не спасет от лесного
зверя, а острый кинжал в умелой руке поможет совладать не только с волком,
но даже с медведем... при удаче, конечно.
     -- Малврид, -- позвал он тихонько. -- Малврид...
     Из-под ног посыпались камешки. Цепляясь  одной  рукой  за  ветви,  он
вытащил другой рукой кинжал и продолжил спуск. Вот уже и дно балки, вон та
сухая валежина, на которой они всегда  сидели,  тесно  прижавшись  друг  к
другу, искали пути к сердцам своих родителей...
     В груди дернулось, там кольнуло, словно острие его кинжала  коснулось
бьющегося сердца. Чуть выше по склону лежало, наполовину  вбитое  в  землю
когтистыми лапами... покрывало!
     Он подбежал, уже не озираясь по сторонам, жадно  ухватил,  помертвел.
Нежнейшая паволока изорвана, вся в  пятнах  крови.  Он  опустил  отчаянный
взгляд  себе  под  ноги.  Сердце  остановилось.  Отчаяние  стиснуло  горло
железной рукой. Следы огромных когтистых лап усеивали  всю  поляну  вокруг
валежины. Он ощутил, как из глубины души рвется отчаянный крик.  В  глазах
расплылось, защипало. Слезы хлынули ручьем, но  боль  в  груди  стала  еще
острее.
     -- Малврид, -- вырвалось из глубины сердца страшное,  --  зачем...  у
зачем ты пришла раньше меня?
     Боль была такая острая, что он  в  надежде  ждал,  когда  его  сердце
разорвется от горя, но боль все длилась, в глазах вскипали слезы, выжигали
щеки, а из груди рвались дикие всхлипы, такие неумелые,  неприв