лескала красными струями так щедро, словно он бил по
мокрому белью. Вдруг его спина ударилась о горячее и твердое,  отшатнулся,
ощутил, что так же отшатнулся и князь, чтобы не задевать  друг  друга  при
богатырских замахах, и так некоторое время дрались молча,  дико,  повергая
страшными ударами врага на пол, усеивая убитыми и ранеными всю палату.
     В глазах на миг померкло, он отшатнулся, кончик чужого меча  едва  не
рассек лицо, но зато чиркнул по груди, оставив  длинную  рану  глубиной  в
палец. И так от потери крови в глазах темнеет, подумал он в страхе. Сейчас
вовсе свалюсь... Нет, гады, я сперва  покажу,  как  Залешанин  дерется,  а
потом еще покажу и как умирает...
     Врагов осталось всего пятеро. Трое продолжили яростный бой,  но  двое
отступили, разом вытащили из-за сапог длинные швыряльные  ножи.  Залешанин
торопливо закрывался щитом, рубил, в мучительном страхе ощутил, что сейчас
произойдет самое страшное, избежать не  получится,  слишком  долго  судьба
хранила...
     Ножи одновременно выскользнули из рук. Бросок был настолько быстрым и
сильным, что Залешанин скорее угадал направление, чем увидел: один  нож  в
князя, другой -- ему в сердце! Он  вскинул  щит,  чувствуя,  как  тот  сам
охотно дернулся вверх, закрывая от ножа, а сам  он,  понимая,  что  делает
непоправимую глупость, дичайшую и непонятную, бросился  в  сторону,  успел
ощутить сильный удар в грудь, вскрикнул от боли  и  упал  к  ногам  князя,
которого закрыл своим сердцем.
     Среди нападавших закричали разочарованно и зло. Все пятеро  бросились
на князя. Залешанин успел увидеть его дикий взор, слышал над головой  звон
мечей и доспехов, злобные крики, ругань и стоны. Князь рубился как  демон,
оба меча сверкали,  высекая  искры,  из  нападающих  то  один,  то  другой
отпрыгивали, зажимая раны, но тут же снова бросались вперед,  словно  раны
затягивались тут же.
     Борясь с темнотой в глазах, он видел, как князь рассек шолом  одному,
а рука другого, отсеченная в локте,  плюхнулась  в  сторону.  Воин  взвыл,
завертелся на месте, разбрызгивая кровь.  Залешанин  попробовал  отпихнуть
князя в сторону окна, тот вертелся как вьюн, рубился яростно и так быстро,
словно у него было дюжина  рук.  Залешанин  сцепил  челюсти  так,  что  не
разжать и Муромцу, начал вставать, опираясь на палицу. Владимир крикнул:
     -- Лежи, дурак!
     -- Хрен тебе, -- ответил Залешанин  оскорбленно,  виданное  ли  дело:
князь, рискуя жизнью, защищает раненого смерда. -- Прыгай  в  окно...  Там
найдешь коня...
     -- Сопли подбери...
     -- Прыгай!
     Он  набрал  в  грудь  воздуха,  чувствуя,  как  в   голове   начинает
проясняться, обеими руками выставил перед собой  тяжеленный  щит,  тут  же
зазвенели ножи, дротики,  лязгнул  брошенный  издали  топор,  а  Залешанин
вовремя прикрыл Владимира слева, ибо оттуда уже зашли  четверо  с  кривыми
мечами.
     Он снова прохрипел, выплевывая кровь:
     -- В окно... Прыгай в окно!..
     -- Молчи, дурак, -- рыкнул князь. Его меч  достал  наконец  одного  в
голову, скрежет железа сменился хрустом рассекаемых костей,  а  князь  уже
отражал выпады другого, рубил, пригибался,  подпрыгивал,  но  с  места  не
сходил,  Залешанина  стоптали,   он   ощутил   себя   распластанным,   как
раздавленная жаба под колесом, видел ноги с обеих сторон.
     -- В окно, -- выкрикнул он из последних сил. Из рта хлынула кровь, он
закашлялся, почти прошептал: -- Лезь в окно... Я их схвачу за  ноги...  не
успеют...
     -- Молчи, смерд, -- процедил князь.
     -- Дурак, спасайся...
     В непрестанный звон и  лязг  железа  вплелся  смертный  крик  одного,
предсмертный вскрик другого. Двое рухнули почти на Залешанина, заливая его
горячей кровью. Князь рубил, как мясник на бойне, совсем  не  по-княжески.
Воинов осталось двое, один  замахнулся  на  Залешанина,  явно  намереваясь
добить, чтобы приблизиться к князю, а второй ударил князя острием  меча  в
живот.
     Залешанин видел, что князь успел бы закрыться,  но  вместо  этого  он
стремительно выбросил свой меч вперед, как дротик,  узкое  лезвие  ударило
первого в  горло,  и  меч  чужака  обессиленно  звякнул  рядом  с  головой
Залешанина. Зато меч второго достал князя,  лезвие  вошло  в  бок,  пробив
кольчугу, почти на ширину ладони.
     Князь взревел, для замаха не было времени, его кулак метнулся вперед.
Залешанин услышал хруст костей, воин с разбитым лицом  отлетел  через  всю
палату к стене, треснулся так, что из щелей посыпался сухой мох. Залешанин
попытался  привстать,  кровь  хлестала  как  из  зарезанного  кабана,   он
завалился на бок, в глазах  то  темнело,  то  застилало  красной  пеленой.
Сквозь это красное увидел злое лицо князя, в  ушах  прогремел  ненавистный
голос:
     -- Что, дурак, вздумал кидаться под нож?.. Драться не умеешь?
     -- Пошел ты, -- прошептал Залешанин. -- Дурак ты, а не князь... Князь
бы давно к окно...
     На него часто капало теплым, кровь бежала из двух грубоких порезов на
плече и груди князя. Сам он стоял,  перекосившись,  зажимая  бок  ладонью.
Между пальцами пробивались красные струйки.
     Раздался грохот.  Часть  стены  вывалилась,  в  пролом,  царапаясь  о
торчащие острые обломки бревен, ворвались дружинники во главе с  Претичем.
В их руках были обнаженные мечи, в глазах страх и  стыд.  За  ними  вбежал
хромающий Белоян:
     -- Жив! Слава богам!
     -- Кто? -- спросил Владимир коротко.
     -- Все схвачены, -- торопливо сказал Претич. -- Кто убит, кто связан,
но все до единого... По всему Киеву!
     Владимир кивнул Белояну на раненого смерда:
     -- Сперва его.
     -- Княже...
     -- Быстрее, --  велел  Владимир.  Он  перекосился,  скрипнул  зубами,
пережидая приступ боли. -- Это же мой кровник, не видишь?
     В голосе князя звучала насмешка.  Взгляд  Белояна  упал  на  залитого
кровью Залешанина, на которого все падали тяжелые красные  капли  с  локтя
князя. Когда в глазах Залешанина очистилось снова, князь все  еще  зажимал
рану, слушал торопливый рассказ воеводы о том,  что  случилось  и  как  их
задержали заговорщики. Над собой Залешанин видел страшную  медвежью  харю.
Раны уже не жгли,  а  когда  с  усилием  повернул  голову,  кровь  взялась
корочкой, раны жутко чесались.
     -- Займись князем, -- прошептал он. -- Скажи дурню, что со  мной  уже
все хорошо...
     Князь  не  отнимал  руки  от  раны,  пока   волхв   шептал   заговор,
останавливающий кровь. Владимир,  морщась,  зажимал  бок.  Оттуда  торчала
оперенная стрела. Залешанин не видел, когда успели, и что за  стрела,  что
сумела пробить такую кольчугу. Пальцы  князя  ощупали  черенок,  Залешанин
услышал хруст, а побелевший князь отшвырнул  обломок  с  пером.  Кровь  из
потревоженной раны хлынула сильнее, он зажимал ее, в глазах не было  боли,
а только страх, что сомлеет от  потери  крови,  а  здесь  нельзя  без  его
твердой руки.
     Подбежал Претич, попытался снять кольчугу, но ту  плели-ковали  точно
по князю, прилипла, как к рыбе ее чешуя, обломок стрелы упрямо цеплялся за
край.  Залешанин  с   трудом   поднялся.   Стены   качались,   слаб,   как
новорожденный, но сумел вытащить из-за голенища нож, поддел самым кончиком
колечко возле черенка, лезвие  вошло,  как  в  теплое  коровье  масло.  Он
осторожно провел выше, расширяя разрез:
     -- Можно снимать.
     Воевода, ничему  не  удивляясь,  потащил  кольчугу  наверх,  а  глаза
Владимира расширились:
     -- Что у тебя за нож?
     Железная рубашка на  миг  закрыла  его  лицо,  воевода  с  торжеством
отшвырнул ее в руки гридням. Владимир остался в белой рубашке, весь  левый
бок  пропитался  кровью,  алые  струйки  выплескивались  из  раны,  огибая
черенок. Волхв торопливо положил обе ладони на рану, заговорил.  Залешанин
видел,  как  деревянный  колышек  медленно  полез  из  раны.  Кровь  текла
медленнее, края раны на глазах вздувались, это  выпячивал  плоть  железный
наконечник. Владимир, сцепив зубы, рванул  за  торчащий  обломок.  На  миг
открылась страшная кровавая рана,  волхв  тут  же  накрыл  ее  ладонью,  а
Владимир повторил, глядя в упор на Залешанина:
     -- Что за чертов нож у тебя?
     -- Тот самый,  --  сказал  Залешанин,  он  ответил  таким  же  прямым
взглядом, -- для  которого  твоя  кольчуга,  что  паутина...  Если  хорошо
попросишь, подарю.
     Владимир поколебался, буркнул:
     -- Не дождешься.
     Залешанин на этот раз не поверил своим ушам:
     -- Но ведь сказано же старыми волхвами,  что  если  кольчуга  Перуна,
небесный меч и нож богини Табити окажутся в одних руках...
     -- Откуда знаешь?
     -- Старик один сказал.
     -- Вот и оставь, -- отмахнулся Владимир. -- Если такой грамотный. Что
тебе еще непонятно?
     Мелькнула некстати мысль, что если бы скакнул в окно, то скорее всего
напоролся бы на копья и мечи тех, кто уже ждали там.  Опять  же  уцелел...
значит победил, повинуясь не уму... а черт знает чему, что  Белоян  назвал
русскостью, ибо остался драться над раненым смердом, такое тоже  не  могли
просчитать самые изощренные умы Царьграда!
     -- Мне тут непонятно, -- сказал Залешанин.  --  Если  клятва  дана  в
пятницу, да еще в день Чернобога...
     Взгляд Владимира скользнул в сторону, словно искал норку, но  тут  же
князь посмотрел прямо в глаза:
     -- А что такое Чернобог?.. И вообще боги? Клятвы даем себе, а от себя
не спрячешься ни на каком морском дне.
     В ушах тонко и противно звенело, но он сам чувствовал, как  ноги  уже
не подкашиваются, голос крепнет с каждым мгновением:
     -- Дурак ты, хоть и князь.
     Владимир небрежно смахнул со лба красную  струйку,  там  тоже  быстро
засыхала корочка:
     -- А ты?
     -- Что я, я не князь.
     Князь стер остатки крови, прислушиваясь к крикам во дворе.  Залешанин
косо взглянул на его лицо, вдруг  сердце  кольнуло,  ибо  в  глазах  князя
знакомая боль и нечеловеческая тоска. Тоска, у которой может  быть  только
одна, слишком понятная, причина...
     Он шагнул к  Владимиру,  тот  протестующе  мотнул  головой,  но  руки
раздвинул, обнялись, ибо так можно прятать лица,  да  не  узрит  никто  их
мокрые глаза, а пока крепкие  мужские  объятия,  пара  скупых  хлопков  по
спине: хорошо дрался! -- слезы вскипят и уйдут паром, а полосы по морде...
что ж, пот в три ручья.
     Внезапно  от  окна  раздался  хриплый  медвежий  вой.  Руки   каждого
дернулись к оружию, а Претич с готовностью  заслонил  собой  князя.  Возле
окна стоял Белоян. Облик его был страшен, словно оттуда  из  ночи  ударили
тараном между глаз.
     -- Сколько, говоришь, -- просипел он, -- у тебя жен? Семьсот?
     -- Восемьсот, -- буркнул Владимир. -- Ну и что? У Соломона тысяча.
     Рука волхва крупно дрожала:
     -- Само небо было против!.. Но вон видишь?.. Новая звезда!!!
     Претич  и  трое  дружинников  бросились  к  окну.  Владимир   спросил
враждебно:
     -- И что же?
     -- Она гласит, что тебе удастся... удастся все... и даже раньше,  чем
наберешь тысячу...
     Голос князя дрогнул,  но  в  нем  лишь  прибавилось  рыка,  чтобы  не
заметили  насколько  он  близок  к  слезам,  недостойным  мужчины,  князя,
великого князя:
     -- Все женщины мира в Той, Единственной...
     Черное небо грозно  блистало,  но  Залешанин  потрясенно  смотрел  на
человека, который доказал, что сильный духом сам зажигает и гасит звезды.