да знаешь? -- переспросил Залешанин. Он вспомнил  то  странное
ощущение чужого взгляда, когда висел на веревке, как кот на хмельной лозе.
-- Если не врешь?
     Рагдай подвигал носом:
     -- А почему от  тебя  так  несет?..  Ты  не  девка,  чтобы  умащаться
благовониями.
     -- Это не я, -- отмахнулся Залешанин.
     -- Это не ты?
     -- Это я, -- сердито сказал Залешанин, видя указующий  перст  Рагдай,
-- но мазался не я. Девка какая-то на улице  предлагала  купить  масло,  я
отказался. Но прилипла как смола, даже побрызгала на меня, чтоб я убедился
какой запах... Ничо, но я покупать не стал!
     Он гордо выпрямился, ибо  зазорно  настоящему  мужчине  умащать  себя
запахами, от мужика должно пахнуть крепким потом, в этом его сила.
     Рагдай развел руками:
     -- Еще не понял?.. Тогда просто поверь. Я дольше здесь жил,  бывал  в
разных переделках. Царьградские маги по запаху  могут  находить  человека,
где бы он ни был. Даже могут видеть в своих волшебных зеркалах...
     Залешанин снова вспомнил ощущение чужого недоброго взгляда. Поежился,
буркнул, отводя глаза, чтобы не увидеть торжества благородного витязя:
     -- Если бы не ночка лунная...
     -- Что? -- насторожился Рагдай. -- Ты уже сталкивался?
     -- Тыщи раз, -- отмахнулся Залешанин. -- И ничо, жив. Но так и  быть,
помоюсь. Даже одежку сменю... если найдется что взамен по моему росту.

     Выйти на улицу им позволили только  поздно  ночью.  Да  и  то  трижды
проверив и перепроверив ближние улочки. Залешанин  лишь  разок  попробовал
спросить Рагдая, кто же их укрыл, но тот так зыркнул, что Залешанин тут же
прикусил язык.
     В темной ночи слышно было, как вдали перекликались стражи на  башнях,
стенах. Изредка  вдали  проплывал  огонек,  исчезал,  словно  прихлопнутый
огромной ладонью, загулявший прохожий свернул за угол. Власти издали указ,
что всякий ночью должен ходить с факелом, а ежели прячется в  темноте,  то
будет схвачен и брошен в тюрьму для выяснения. Говорят, что из  тех  тюрем
мало кто возвращался, так что ворье приутихло...
     Трижды они проскальзывали мимо караулок, где полыхали  костры.  Пламя
причудливо подсвечивало снизу  огромные  колонны,  статуи  древних  богов,
теперь  объявленных   статуями   угодников.   Залешанин   засмотрелся   на
исполинского орла, что был прикреплен к фасаду величественного дворца.  Из
чистого злата, блестит так, что глазам больно, вот только две головы, да и
то смотрят в разные стороны, словно каждая говорит: глаза б  мои  тебя  не
видели...
     Рагдай перехватил его взгляд, объяснил покровительственно:
     -- Гербом Римской империи был орел! Ну, была такая...  Она  и  сейчас
есть, только у нее две столицы нынче: одна в Риме, другая -- в  Царьграде.
Так и зовутся: Западно-Римская империя и Восточно-Римская.  Теперь  понял,
дурень, почему у орла две головы?
     Залешанин удивился:
     -- Кто ж этого не знает!
     -- Ну-ну, -- поощрил Рагдай, он оглядывался с  гордым  видом,  словно
это он подарил жалкому Царьграду такую глыбищу злата, -- почему?
     -- Урод, -- объяснил Залешанин со знанием дела дураку, что  не  знает
таких простых  вещей.  --  В  нашем  селе  тоже  как-то  теленок  с  двумя
головами...
     Рагдай стиснул челюсти и молчал всю дорогу.  А  Залешанин  на  глазах
оживал, ночь -- его время, кровь играет по всему  телу,  ноги  просятся  в
пляс. Спать восхочет, когда петухи запоют...
     -- Ладно, -- сказал он уверенно, -- давай о деле. Я с ворот что  хошь
сниму, но красть из дворца... Там же палат и горниц, поди, больше,  чем  у
киевского князя? Я даже там чуть  не  заплутал,  когда  вели  к  тамошнему
князю. Ну, который брата убил...
     Лица  витязя  не  видел  в  темноте,  а  ответ  донесся   не   скоро,
холодноватый, словно выкопался из сугроба:
     -- А ты уже все знаешь?
     -- Нет, -- ответил Залешанин. -- Но такого еще  на  наших  землях  не
было, чтобы брат брата.... Это уже от пришлых. Ты-то из славян или русов?
     -- Славян, -- ответил Рагдай тихо. -- Но начали это не русы. Когда-то
пращур русов и славян... и каких-то еще  народов,  запамятовал...  мелких,
видать... убил своего брата, а на вопрос бати:  где  брат  твой,  ответил,
что, мол, я -- сторож брату своему?

     Игнатий пристально смотрел на  Исмельду.  После  разговора  с  князем
церкви в сердце полыхал огонь, ибо появился тот  самый  случай  пробраться
выше к власти, стать ближе к сильным мира сего. И вот  первая  возможность
показать себя на ниве негласного служения церкви...
     Младшая дочь знатного  царедворца  выглядела  простолюдинкой  даже  в
богатом платье  с  драгоценностями,  за  которые  можно  купить  несколько
городов или еще на год продлить войну с арабами. Толстовата, с  массивными
костями, короткими кривыми ногами, голова сидит прямо на плечах, какая там
лебединая  шея,  нет  даже  намека  на  обрубок   подобный   пню,   волосы
жидковаты... Кожа настолько серая и  пористая,  что  никакие  притирки  не
замазывают. К тому же эти постоянные угри...
     -- Ты в самом деле так тоскуешь по этому варвару?
     Ее серые щеки потемнели, а угри  вздулись  и  покраснели  от  прилива
крови:
     -- Если святой отец говорит о знатном воине Русского квартала...
     -- О нем, -- ответил священник и торопливо поправился. --  Даже  если
он императорской крови, он все  же  варвар,  если  не  удостоился  святого
крещения.
     -- Все равно не варвар. Он знатный витязь из северной страны, Збыслав
Тигрович, младший сын князя... или хана, не помню...
     -- Разве он не из дальних северных стран?
     -- Он оттуда, но уже столько живет здесь, что знает наши обычаи лучше
других, одевается как вельможа, он красив и щедр...
     Игнатий кивал, сказал с сомнением:
     -- Я обещал твоему отцу помогать тебе... Но, боюсь, что здесь  ничего
не сделаешь. А прибегать к помощи магии нам не  велит  закон...  я  уж  не
говорю о вере. Вся  магия  теперь  считается  нечистой,  а  сами  маги  --
нечистью.
     Она это знала, но священник сказал это так, словно еще вчера  маги  и
колдовство мирно жили в их мире, и никто не считал их  нечистым  делом.  И
неожиданно, она полагала, что сама додумалась, у нее вырвалось:
     -- Если бы я могла!.. Если бы могла хотя бы с помощью магии...
     Священник сочувствующе качал головой:
     -- Беда в том, что в самом  деле  можно...  И  даже  многое  получить
можно! Но дело в том, что тогда бессмертная душа, и без того  рожденная  в
грехе, еще больше отягощается грехом. Правда,  отцы  церкви  говорят,  что
если любовь доподлинная, то душе прощается, ибо наш бог -- это Любовь,  но
все же риск великоват...
     На миг ей почудилось, что  священник  сам  подталкивает  к  какому-то
решению, даже убирает заботливо с дороги камешки,  но  страстное  желание,
обида и ревность тут же вытеснили все,  кроме  жажды  увидеть  прекрасного
витязя:
     -- Скажи, святой отец! У меня все равно душа загублена!
     Игнатий поколебался, сказал с еще большим вздохом:
     -- Я не могу. Мне сан не позволяет. Все-таки я служу  святой  церкви.
Ревностно служу! Я не какой-нибудь нечестивый маг, как  к  примеру  подлый
Артогакс, что все еще занимается подлым колдовством, торгует  приворотными
зельями, вином для неверных, вмешивается в дела душевные, хотя это  все  в
руках Господа нашего, а он лишь погрязает в мерзостном грехе...
     Она перепросила жадно:
     -- Ты знаешь, где он живет?
     Священник отмахнулся:
     -- Да кто не знает? В восточной  части  города,  где  селится  всякая
нечисть... К нему  даже  купцы  ходят,  чтобы  он  предсказал  убытки  или
прибыль! Все о презренном богатстве пекутся, а ведь истинные  сокровища  в
душе людской, о чем печется святая церковь...
     Когда он обернулся, кресло было пусто. Далеко внизу хлопнула  входная
дверь, торопливо простучали женские каблуки.
     Он спрятал довольную улыбку.

     Маг  Артогакс  слушал  ее  нетерпеливо,  часто  поглядывал  в   окно.
Маленький, сгорбленный и с длинной седой  бородой  до  пояса,  он  походил
больше на гнома, чем на человека. Сморщенное лицо было темным,  изрезанным
такими глубокими морщинами, что выглядело собранным в складки.
     Ей показалось, что он уже знает о цели ее прихода, но на то он и маг,
сейчас слушал недолго, прервал:
     -- Нет у меня приворотных зелий!.. И не делаю. Это  дело  деревенских
старух, а я маг, милая. Говори коротко, что ты хочешь?
     Она вздохнула, вытащила кошель. На середине стола рассыпались крупные
бриллианты,  рубины,  сапфиры.  Все  такой  немыслимой  чистоты,  что  все
видавший маг покачал головой в изумлении.
     -- Я хочу получить того витязя, -- сказала  она.  --  Я  хочу,  чтобы
когда я приду к нему, он не отверг меня. А  когда  уйду,  чтобы  мечтал  о
минуте, когда приду снова.
     Маг не отрывал взгляда от камней:
     -- Это из сиокийских земель?.. Нет, я о рубинах... Что ж, это желание
уже достаточно трудное, чтобы  деревенская  старуха  не  взялась.  До  для
мага... гм... маловато. Ни один не возьмется за  такую  мелочь.  Чтобы  не
позориться.
     Она закусила губу. На глазах выступили слезы:
     -- А что же трудно?
     -- Ну, все же надо желание побольше... К  тому  же  алмазы  чистейшей
воды!.. Давайте сделаем так: ко всему прибавим красоту... нет,  настоящую.
Тело меняется просто, это же мягкая глина в  умелых  руках!..  И  сапфиры,
какие сапфиры... Пожалуй, добавим еще и бессмертие...
     Она ахнула:
     -- Какое... бессмертие?
     -- Ну, не совсем бессмертие, -- сказал он успокаивающе. -- Просто  вы
останетесь молодой и красивой на всю жизнь. На сто  лет,  тысячу  или  сто
тысяч -- сколько проживете. Правда, можно погибнуть, но  и  это  будет  не
просто, я обещаю...
     Она слушала заворожено. А маг смахнул  драгоценности  в  ящик  стола,
поднял на нее горящие глаза, голос его стал громким и  властным,  а  слова
отдавались в голове как удары. Из глаз метнулось оранжевое  пламя.  Она  в
страхе отшатнулась, но упала не на пол, а в холодную пустоту...
     Маг небрежно задвинул ящик. За эту услугу ему уже заплатили.  Намного
больше.

     Глава 28

     Воздух был сырой, а когда Исмельда открыла глаза, то взгляд утонул  в
темноте. Еще  чувствуя  в  голове  туман,  она  слабо  пошевелила  руками.
Ощутила, как напряглись и расслабились мышцы по всему телу. Ей почудилось,
что сил как будто даже прибавилось, в  жилах  поселилась  радостная  мощь,
жажда двигаться...
     Приподнялась, из тьмы в лоб ударил твердый, как  дерево,  кулак.  Она
упала на спину, из глаз брызнули искры. Локти уперлись в твердое. В голове
мелькнуло страшное: она в гробу. С нею был обморок, приняли за  мертвую  и
похоронили! Сколько наслышалась в детстве жутких рассказов о  похороненных
заживо!
     В панике уперлась руками в крышку,  напряглась,  та  начала  медленно
подаваться  вверх.  Встала  на  колени,  уже  уперлась  плечами,  а  когда
попробовала разогнуть колени, крышка пошла вверх неожиданно легко, пахнуло
холодным воздухом, под ноги посыпались комья земли.
     Мир был залит дивным ярким светом, радостно серебристым, но когда она
в  изумлении  подняла  голову,  едва  не  рухнула  на  доски,  потрясенная
невиданным небом. Мириады звезд блистали как маленькие солнца, а крохотный
осколок месяца заливал весь мир сказочно прекрасным серебряным светом!
     Да, она стояла,  отодвинув  могильную  плиту,  по  шею  в  яме.  Ноги
действительно в гробу. Пришлось  упереться  руками  в  края  ямы,  пытаясь
выбраться...
     В следующий миг она вскрикнула и упала на  дно.  Когда  поднялась  на
дрожащих ногах, вскинула обе руки навстречу лунному свету. Длинные, белые,
с тонкими запястьями, изящными пальцами!
     В смятении перевела взор на ноги. Те прятались в  тени,  но  она  уже
чувствовала, что тело ее изменилось, ноги длинные и стройные,  а  в  поясе
тонка...
     Торопливо, осыпая под ноги края  могилы,  она  выкарабкалась  наверх,
торопливо оглядела себя. Тело ее изменилось, хотя она чувствовала  себя  в
том же весе, но теперь вытянулась, с  радостным  изумлением  ощутила,  что
грудь стала крупной и упругой, две  белоснежные  чаши,  безукоризненные  и
чистые...
     Не сразу поняла, что ей что-то оттягивает голову, мотнула, по  плечам
и спине хлестнули волосы -- длинные, черные, блестящие,  слегка  вьющиеся.
До поясницы целый водопад великолепных волос!
     Внезапно услышала сдержанный смешок. В страхе отпрянула, вгляделась в
темноту. Там зашевелилось, в лунном свете  выдвинулся  немолодой  мужчина,
показал пустые руки успокаивающе,  снова  присел  на  ближайшую  мраморную
плиту.
     -- Не пугайтесь, -- голос его был ровный и спокойный, голос  сильного
и уверенного в себе знатного человека. -- Я такой  же,  как  и  вы.  Ждал,
когда выберетесь, чтобы вы не слишком испугались... А засмеялся, потому-то
уж чисто все по-женски: в первую очередь -- как я выгляжу?
     Она пробормотала:
     -- Чтоб я не напугалась?.. Я как раз вас испугалась больше. Вы знали,
что я выберусь?
     -- Предполагал, -- поправился мужчина. -- Были некоторые  признаки...
А так как теперь вы одна из нас, я расскажу  кое-какие  мелочи,  чтобы  вы
сразу не наделали глупостей.
     Она с подозрением огляделась:
     -- Что значит, одна из вас? Меня зовут  Исмельда.  Я  дочь  сановника
Силурга. У меня был обморок, меня похоронили по ошибке. Я сейчас  вернусь,
заставлю отца прогнать лекаря... а то и бросить в темницу, переоденусь,  а
утром посмеемся над моим приключением.
     Он смотрел внимательно, как ей  показалось,  с  грустью.  Голос  его,
такой же ровный, чуточку потеплел:
     -- Да, вы все еще  не  понимаете...  Даже  то,  что  все  случившееся
приняли так... спокойно. И даже прикинули, как наказать лекаря. Если бы вы
остались прежней, которую захоронили по ошибке...
     Она зябко повела плечами. В самом деле, она должна  была  умереть  от
ужаса. Очутиться ночью на кладбище!.. В гробу!.. Похороненной заживо!..  А
сейчас ей даже призрачный свет луны, который  раньше  пугал  до  истерики,
кажется прекрасным...
     Его голова была залита лунным светом, но лицо оставалось  в  тени.  И
все же она не чувствовала  страха.  Возможно,  потому  что  он  говорил  с
участием:
     -- Отныне у вас другой мир. Вы еще не  предполагаете...  не  ощутили,
что отныне вы всегда останетесь такой молодой и красивой...
     Холодок страха пробежал по ее телу. Спросила чужим голосом:
     -- Уже второй человек говорит загадками.
     -- Да? Странно. Кто бы в том мире мог такое знать?
     -- Маг, -- ответила она, -- который и дал мне зелье.
     Даже при лунном свете она видела вспыхнувший огонек в его глазах:
     -- В самом деле? Удивительно!.. Чтобы простой человек мог  сам  такое
свершить... добровольно отправиться в наш мир...
     Она сказала сердито:
     -- О чем вы?
     -- Еще не догадываетесь?
     -- Нет, отрезала она.
     В сердце метался страх, догадки одна ужаснее другой лезли  в  голову.
Он смотрел сочувствующе, в голосе теплоты не убавилось:
     -- Так-так... Но мне кажется, что  оказывая  вам  такую  услугу,  они
больше преследовали свои цели. Не знаю, какие, но свои.
     -- О чем вы?
     -- Сперва скажите, -- сказал он, -- сколько мне лет?
     -- Мне все равно, -- выкрикнула она, -- скажите, что со мной?
     -- Нет, -- возразил он, -- сперва вы ответите.  Дурочка,  я  стараюсь
вас успокоить, подготовить. Когда узнаете, сколько лет, вам станет чуточку
легче. А может быть, и не чуточку.
     Она смерила его взглядом исподлобья.
     -- Тридцать пять, -- буркнула зло. -- Пусть сорок. И что дальше?
     -- Мне семь с лишним столетий, -- ответил он  спокойно,  --  я  помню
эллинов, от которых у нас остались только легенды и статуи, помню  древних
цезарей...  И  все  время  я  жил,  наслаждался   жизнью.   С   известными
ограничениями, правда. То же самое предстоит и  вам.  Вы  отныне  навсегда
останетесь молодой и прекрасной! Навсегда... это совсем не то  "навсегда",
которое имеют в виду ваши оставленные подруги.
     Она хотела ответить, что у нее никогда не было подруг,  но  страх  не
отпускал, спросила чужим голосом:
     -- О каких ограничениях вы говорили?
     -- Некой плате за  наше  совершенство.  На  самом  деле  плата  вовсе
мизерная! Для всех мы -- мертвы. Солнечный свет нашу нежную кожу  обжигает
с такой яростью, что за несколько мгновений мы умираем. Да он и ни к чему.
Днем мы спим, как обычные люди спят ночью. Зато в полночь...
     Она  слушала,  помертвев,  если  можно  помертветь  мертвецу.  Теперь
чувствовала холод своих рук, всего тела. Однако  в  нем  была  и  странная
мощь...
     Он кивнул, словно отгадав ее мысли:
     -- Исмельда... я верно запомнил? Исмельда,  ты  сейчас  сильнее,  чем
была. И вообще сильнее любой женщины.  Да,  пожалуй,  и  мужчин.  Исключая
героев, конечно. Герои, они... из другой глины, скажем  так.  А  теперь  я
познакомлю тебя с твоим новым миром...

     Збыслав, по прозвищу Тигрович, из знатного торкского рода Тигровичей,
что перешел на службу Киеву еще при Святославе Яростном,  взял  лучшее  от
степняка-отца и от  матери  --  могучей  древлянки  из  богатырского  рода
Вязовичей. На него оглядывались,  ибо  молодой  витязь  с  яростным  лицом
степняка-поединщика   был   со   светлыми   волосами   северянина,   глаза
пронзительно  синие,  такие  непривычные  для  жителя  степи,   но   гордо
вздернутые скулы, темные брови, сросшиеся на переносице,  выдавали  в  нем
южанина.
     Он был сильнейшим из богатырей, что жили в  Русском  квартале  города
всех городов -- Царьграде, и, несмотря на  молодость,  негласно  руководил
всей охраной многочисленных складов да и всего квартала.  Ворота  Русского
квартала на ночь не запирались, в  отличие  от  Иудейского.  Сюда  нередко
забредали  загулявшие  чужаки  в  поисках  приключений...  А  как   сладко
прикинуться невинным прохожим, над которым вроде бы можно позабавиться,  а
потом самому сбить рога наглецам!  Да  сбить  так,  чтобы  сами  зареклись
искать здесь потехи и другим заказали...
     Солнце опустилось, когда он неспешно поужинал, опоясался мечом.  Днем
вздремнул малость, теперь всю  ночь  можно  бродить  по  затихшим  улицам,
вдыхать запах теплого моря, бдить. Пусть даже не его очередь нести  стражу
вокруг Русского квартала, но по ночам город совсем другой, таинственный  и
загадочный, грязь исчезает, а дома кажутся еще красивее.
     Время шло к полуночи, а теплый воздух колыхался зримыми  волнами,  не
желая терять сухой жар. За знойный день  столько  вобрал  в  себя  запахов
базара, конских каштанов, ишачьего пота, дешевых благовоний и  притираний,
что и сейчас Збыслав морщился, чуя то настырный запах  прогорклого  масла,
то затхлые ароматы уснувшей рыбы.
     Рубашку одел из самого тонкого полотна, да и ту расстегнул едва ли не
до пояса, а рукава подвернул повыше. Лишь к утру жара  малость  спадет,  а
всю ночь все равно обливаться потом...
     Он шагнул к двери, но та бесшумно отворилась. На пороге, в трех шагах
от него, стояла женщина  в  белой  полупрозрачной  одежде.  Плотная  вуаль
скрывала ее лицо, но при виде Збыслава она разжала пальцы, и вуаль  легким
облачком поплыла вниз.
     Нечеловечески прекрасное лицо, в огромных глазах с длинными ресницами
странная робость, даже страх... На белоснежный лоб падали крупные  локоны,
а роскошная грива волос струилась вдоль спины,  опускаясь  ниже  поясницы.
Даже в слабом лунном свете ее стройное  тело  просвечивало  сквозь  тонкое
одеяние, он видел длинные стройные ноги, крупные  чаши  грудей,  тонкая  в
поясе, но все это уловил лишь краешком зрения, а сейчас  не  мог  оторвать
глаз от ее прекрасного лица.
     В глазах ее был непонятный страх, будто она ждала, что он  топнет  на
нее ногой, прогонит, и она уже  готова  к  этому,  улыбается  просительно,
виновато, затем словно бы пересилила робость и сделала первый шажок  через
порог.
     Она  была  че