умение,  что  уступали  место
счастливой улыбке. Он попытался развести  руками,  но  усталые  руки,  что
только что с  легкостью  размахивали  тяжелой  палицей,  сейчас  не  могли
удержать на весу даже боевых рукавиц.
     -- Ты их расшвыривал... как лягушек!
     -- Быть воином, это уметь драться, -- ответил Рагдай.
     -- Но... на тебе нет даже тех ран, что.... что были тогда!!!
     Рагдай  слышал  в  радостном  вопле  друга  недоумение,  что  вот-вот
перейдет в страх. Он сказал без охоты:
     -- Хоть я и не смерд, но заживает как на... смерде.
     -- Рагдай!
     В вопле Залешанина были страх и мука. Рагдай сказал нехотя:
     -- Ладно, Залешанин. Сам напросился... Я убит!  Понимаешь,  дурак,  я
убит. А там, куда я попал, раны заживают перед тем, как предстать....
     -- Но как же...
     На лицо красивого витязя набежала тень, а плечами слегка  передернул,
как на морозном ветру:
     -- Я предстал... как всякий  предстает.  Но  я  вскричал  в  смертной
тоске, что если бы хоть на сутки вырваться на свет... Не для пиров, не для
свершения мести -- для женитьбы! Ждет  меня,  от  которой  помножится  мое
семя... Я тебе говорил, помнишь? Сейчас уже утро, я должен успеть свершить
обряд венчания... ну, это недолго, потом пир с  родней  и  гостями,  ночью
зачать ребенка, а в полночь этот конь снова  стукнет  под  окном  копытом:
пора! Но я прыгну в седло с  улыбкой,  ибо  что  может  быть  ценнее,  чем
продлить себя в веках, обрести бессмертие через детей, смотреть на мир  из
глаз потомков?
     Залешанин слушал, и у  самого  мороз  гулял  по  коже,  словно  голым
оказался перед остриями копий. Рагдай не мертв, хоть и говорит, что мертв,
в нем жизни больше, чем во всей  дружине  Владимира,  но  этой  жизни  ему
подарено всего на сутки...
     -- Ты погиб, закрывая меня!
     -- Иди ты, -- ответил Рагдай. -- Я не  тебя  спасал.  Для  Отечества,
дурак, никакие жертвы -- не жертвы.
     -- Ну да...
     -- Это честь -- погибнуть за род свой, за народ.
     Не ради него, мелькнула мысль, а ради его родителей, достойно  живших
из колена в колено, отпустили его на денек. Ну, может  быть  и  ради  него
тоже малость: один из тех, кто судит, молвил все же, что и он, Рагдай, жил
достойно и незапятнанно. Так что и слово родителей не помогло бы, если  бы
в своей жизни гулял да бражничал, сирот да вдов обижал...
     Теперь они скользили над степью как два орла, что  настигают  добычу.
Впереди разгоралось багровое  зарево,  оба  неслись  прямо  в  море  огня.
Красные отблески падали на черного коня Рагдая. Залешанин  вдруг  вспомнил
старого лесного волхва, как наяву увидел чару, а в ней сквозь пар --  двух
скачущих всадников. Одного на черном, как смоль,  коне,  другой  несся  на
белом. Вот почему при первой же  встрече  лицо  и  статная  фигура  Рагдая
показались знакомыми...
     -- Что с тобой? -- крикнул Рагдай.
     -- Ничего, -- с натугой ответил Залешанин.
     -- Ты перекосился весь! И побледнел... Наверное, съел что-нибудь?
     -- Наверное, -- процедил сквозь зубы Залешанин.
     Ветер трепал волосы, конская грива звенела, а копыта  стучали  уж  не
звонко, а зловеще. Все, что предсказал  волхв,  сбывалось.  Впереди  Киев,
осталось только переплыть через Днепр... А там  протянет  жестокому  князю
щит, выслушает слова благодарности, обещания золотых гор, повернется...  и
получит удар ножом в спину. Или князь, сам великий воин, попросту рассечет
его пополам своим небесным мечом.
     Воздух был тих, сух,  даже  на  росу  не  хватит...  нет,  хватит.  В
утреннем воздухе чувствовалась влага,  словно  распыленная  водяная  пыль,
посвежело, рядом чему-то расхохотался Рагдай. Залешанин  прислушался,  сам
заорал дико  и  счастливо,  пугая  коня.  Чувствовалось  дыхание  могучего
Днепра, отца всех  рек,  а  вот  на  светлеющем  небе,  закрывая  зарю  по
виднокраю, начинают проступать прибрежные яворы, плакучие ивы...
     -- Днепро!
     Раздай не ответил, лицо его было серьезным. Сзади  отчетливо  донесся
мощный гул множества копыт. Земля словно стонала по тяжкими ударами  сотен
коней.
     -- Опять печенеги? -- поморщился Рагдай.
     Залешанин пугливо оглянулся:
     -- Давненько ты  не  был  на  Руси.  Забыл,  что  степняки  коней  не
подковывают. Сюда несется тяжелая дружина! Не  знаю,  древляне  выступили,
дряговичи или еще кто, но теперь нас сомнут.
     Рагдай красиво выпрямился  в  седле,  конь  под  ним  весело  тряхнул
гривой, глаза полыхнули раскаленными углями.
     -- Скачи, -- велел Рагдай мужественным сильным голосом. -- Щит должен
быть в Киеве сегодня же.
     -- Ты что? -- испугался Залешанин. -- Я тебя не оставлю. Ты меня  уже
один раз спас.
     -- Скачи, -- повторил Рагдай. -- Их слишком много. Уже  понятно,  что
заговорщики раскрылись. Бросили все силы...  Доставь  щит!  Он  не  только
ослабит Царьград, но спасет и Киев.
     Залешанин отшатнулся:
     -- Ни за какие пряники. Хоть в зад меня поцелуй, не  поеду.  В  конце
концов, добыть щит поручали тебе! Вот и вези. А я тут перекрою дорожку.
     Грохот копыт слышался все сильнее. Теперь раздавались  голоса  и  лай
собак. Рагдай сказал уже со злостью:
     -- Скакать тебе, остолоп. Ты все равно не воин. В настоящем бою  тебя
куры лапами загребут. А мне дарованы  сутки!  Мне  хватит  времени,  чтобы
задержать погоню, затем успеть на свадьбу, на пир, и уж на свадебную  ночь
-- точно...
     Он расхохотался, веселый и красивый, Залешанин в замешательстве подал
коня назад, этот дурень вовсе не помнит, что живет только сегодня,  завтра
уже в могилку, где голодные черви, ржет как конь, снова спасет..
     -- Нет, -- сказал он решительно. -- Да бес с ним, щитом! И с  Киевом.
Воинское товарищество чего-то да стоит. Хоть мы и не товарищи, гусь свинье
не товарищ... но я гусь не гордый. Останусь! Хотя бы посмотреть, как  тебя
излупят как дедову козу...
     Перед ним мелькнула  боевая  перчатка.  Скулу  ожгло,  земля  и  небо
поменялись местами трижды. В голове гремели конские копыта,  уже  изнутри,
на губах было теплое и соленое.
     Он поднялся на колени, сплюнул кровь:
     -- Ты чего?
     -- Уходи, дурак, -- зло рявкнул Рагдай сверху.  Красивое  лицо  стало
злым, неприятным. -- Не понимаешь? Что наши жизни, когда беда грозит  всей
Руси?..
     Залешанин поднялся, на коня вскарабкался с трудом. В голове гремело и
гудело, мир раскачивался. Теперь в самом деле не гож для боя.
     -- А ты? -- сказал он в последней попытке.
     -- Я же сказал! -- бешено крикнул Рагдай. -- Я не буду с ними драться
вечно! До Киева рукой подать. Вон стены!  Как  только  въедешь  в  ворота,
отсюда видно, я тут же вскочу в седло.
     -- Не догонят?
     Рагдай расхохотался:
     -- Ты будешь еще на дороге к терему князя, когда я тебя догоню!
     Из-за поворота выметнулась, взметая копытами золотой  песок,  тяжелая
конница. Кони богатырские, земля  под  ними  стонала,  а  всадники  все  в
железе, с длинными копьями. Увидев двух, разом пригнулись к гривам  коней,
острия копий перестали колыхаться, все разом вытянулись в линию.
     Залешанин повернул коня, но крикнул предостерегающе:
     -- Отборная дружина! Не  знаю,  как  у  тебя  на  самом  деле  насчет
неуязвимости...
     -- У меня ж медный лоб, --  напомнил  Рагдай,  лицо  его  посуровело,
глаза всматривались во всадников. -- Любое копье сломится.
     Всадники остановились, перестраивались, вперед выдвигались копейщики,
сзади высились  угрюмые  всадники  с  широкими  топорами  в  обеих  руках.
Залешанин хотел крикнуть, что парни, видать,  дело  знают  хорошо,  кто-то
бросил в бой отборную часть, раскрыв себя и поставив на кон  все,  но  еще
раз взглянул на Рагдая, лишь крепче  сжал  челюсти.  Не  ему,  разбойнику,
учить витязя.
     Рагдай, закрывшись щитом, оглянулся. Залешанин почему-то мчался вдоль
берега, конь несся как стрела. Развернулся,  понесся  обратно.  Похолодев,
Рагдай шарил взглядом по воде, но нигде не мог отыскать челны.
     Всадники торопливо соскакивали на землю. Пятеро сразу  пошли  вперед,
щиты перед собой, в руках копья.  Рагдай  опустил  руки,  торопливо  гонял
воздух в грудь и обратно, очищая члены от усталости. Думают, что с копьями
будет проще, но он сумеет обрубить булатные наконечники, а там сами дальше
не сунутся. Пока же отступят,  дадут  место  другим,  он  снова  переведет
дух...

     Час спустя, стоя среди трупов  по  колено,  он  с  мрачной  гордостью
оглядел себя и отступивших. Солнце уже поднялось, заливает  мир  оранжевым
светом. Пролитая кровь стала пурпурной, даже серые  камни  под  солнечными
лучами искрились крохотными радугами, цветными искорками.
     Мой лучший бой, сказал он себе. Никогда еще  не  дрался  один  против
сотни. Да не простых воинов, не простых!.. И никогда еще не угощал красным
вином столько народу, не получив ни единой царапины. Ну, эта на плече не в
счет. Даже кровь уже не сочится, устыдилась, взялась корочкой.
     Они долго галдели, затем пытались прорваться пешие с топорами.  Снова
дрался отчаянно и умело, едва не заставили попятиться под натиском мертвых
тел, что валились под  ноги,  громоздились  одно  на  другое.  Под  ногами
хлюпало, кровь застывала и свертывалась, сапоги по щиколотку погружались в
вязкую   густеющую    жижу,    что    теряла    багряность,    становилась
темно-коричневой, но пахла все еще так, что сердце едва не выпрыгивало  от
возбуждения, и руки хоть и через силу, но поднимали меч.
     Тот растяпа со щитом, как он видел, куда-то исчез, но  на  тот  берег
вряд  ли  сумел,  скорее  всего  --  все  еще  ищет  лодку.  Кто-то  сумел
продырявить их все на этом берегу. По крайней мере, напротив Киева. Отыщет
ли?
     Солнце перевалило через незримую вершину, пошло по западной  стороне.
Ему что-то кричали, но Рагдай даже не слушал. Заставил  себя  не  слушать,
ибо слова хитроумных врагов могут быть настолько умело составленными,  что
дрогнет сердце даже самого опытного героя. Он сейчас защищает не  себя,  а
Русь, так что рисковать не станет...
     Мой лучший бой,  напомнил  себе.  Смахнул  кровь  со  лба,  повторил:
лучший! Годы учений, боев, поединков,  сражений,  схваток  --  все  сейчас
холодно высчитывало, направляло его руку, заставляло одни удары пропускать
мимо, другие принимать на щит или меч, тело могучего  бойца  как  бы  жило
само по себе, он только помогал, бдил.
     Солнце накалило доспехи, потом словно бы стало прохладнее.  Он  решил
было, что надвинулась  туча,  но  оказалось,  солнце  перекочевало  на  ту
сторону неба, а от горы упала тень. Сколько же он бьется?
     Но из тумана в глазах выпрыгивали новые  противники,  он  заученно  и
скупо наносил удары, стараясь сразу сделать смертельными, берег силы,  уже
отяжелел, в груди раскаленный котел, голова трещит,  как  валун  в  жарком
костре...
     Однажды между схватками успел вскинуть голову, удивился  солнцу,  что
по западному склону неба сползает вниз, почти коснулось краем  земли.  Вся
западная часть неба горит в страшном  огне,  словно  весь  небосвод  залит
горячей кровью. Редкие облака застыли, как темные сгустки крови.
     Залитый кровью так, будто искупался в  закате,  он  дышал  тяжело,  с
хрипами. Меч выскальзывал из слабеющих пальцев, приходилось сжимать пальцы
с таким усилием, что в глазах темнело.
     По ту сторону вала из трупов теснились еще около десятка воинов. Двое
ранены, остальные только с побитыми щитами. Можно бы и отступить...  знать
бы только, что этот разиня сумел найти лодку. Плавать не умеет,  да  и  не
переплывет со щитом, на котором железа больше, чем дерева...
     Он скрипнул зубами. Еще можно успеть... Обряд наскоро, свадебный  пир
можно начать раньше, главное -- подхватить  невесту  на  руки,  отнести  в
спальню, бросить свое семя в благодатное лоно,  где  взойдет  его  могучая
поросль...
     Он отступил на полшага, а когда  полезли  по  еще  шевелящимся  телам
своих товарищей, встретил такими быстрыми ударами,  словно  отдыхал  целый
день. По крайней мере, они должны чувствовать, что он снова полон сил.
     Сквозь грохот в черепе и шум в ушах  слышал  страшный  нечеловеческий
голос:
     -- Ты умрешь!!!
     Он хрипло крикнул в багровую тьму:
     -- Но родина будет жить!
     Тот же страшный голос каркнул грозно и зловеще
     -- Безумец! Ты ведь знаешь, что теряешь!
     На крик сил не оставалось, Рагдай лишь сглотнул горький ком в  горле,
прошептал:
     -- Но родина будет жить.
     -- Уйди с дороги!
     -- Но родина... будет... жить...

     Они  пытались  прорваться,  последние  три  богатыря.  Рагдай  дрался
обломком меча, а когда и тот выбили из руки, бил  кулаками,  рвал  зубами,
грыз, раздирал... а когда перестал ощущать  удары,  увидел  сквозь  пелену
крови на глазах, что он один, в ком осталась жизнь. Весь  отряд  богатырей
полег, пытаясь выбить его с дороги.
     Звезды сияли как никогда ярко, их высыпало несметное  множество,  еще
не зрели  такого  удивительного  боя.  Месяц  вынырнул  узкий,  его  часто
закрывала тучка, но упрямо пробирался сквозь бока, светил ему с  гордостью
молодого отрока. Голова трещала, кровь  текла  из  множества  мелких  ран,
сломанные ребра больно кололи при каждом вздохе. Он  все  не  мог  понять,
переплыл ли Залешанин на ту сторону, то и дело слышал вроде бы  плеск,  но
это был плеск волн о берег, снова слышал вроде бы шлепки весел, даже скрип
уключин.
     -- Вот только теперь, -- прошептал он. -- Сначала думай о  родине,  а
потом о себе...
     Он огляделся, яркий лунный свет заливал  берег.  Конь  исчез...  нет,
прогремел быстрый топот, на звездном небе мелькнуло огромное  и  черное  с
развевающимися гривой и хвостом, под копытами затрещали мелкие камешки.
     Конь остановился, топнул копытом. Из ноздрей валил дым, глаза в  ночи
горели, как раздутые ветром уголья костра. Багровый свет из глаз падал  на
морду, страшную, оскаленную, почти не конскую. Копытом  стукнул  по  камню
негромко, но дрожь прошла сквозь тело Рагдая.
     Он чувствовал раны, боль, но жизнь все равно переполнила его тело,  в
сердце бурлила горячая кровь. Он сказал сипло:
     -- Иду.
     На миг мелькнула дикая мысль, недостойная мужчины:  остаться!  Пожить
еще! Ведь самое ценное -- это жизнь...
     Он тряхнул головой, отгоняя опасные чары  подлейших  из  магов.  Конь
качнулся, когда тяжелый витязь запрыгнул в седло  с  разбега.  Над  горами
раздался мощный вскрик:
     -- Слава!!!
     Грянул гром, земля  с  треском  раздвинулась.  Трещина  пошла  вширь.
Рагдай всмотрелся в черный пролом, лицо покрыла смертельная бледность.  Он
с усилием вздернул голову гордо, выпрямился, а  конь,  повинуясь  движению
ног, кинулся в провал.

      * ЧАСТЬ 3 *

     Глава 45

     Белоян  прервался  на  полуслове.  Со  двора  слышались  возбужденные
голоса. Владимир нахмурился:
     -- Пошли узнать, что стряслось.
     Но волхв не успел повернуться, как послышались тяжелые шаги. Дверь  с
грохотом отворилась. Владимир от неожиданности отшатнулся, невольно задрал
голову. На пороге стоял исполин. Выше  на  голову,  в  железном  шлеме  на
огромной, как пивной котел, голове, грудь широка, как скала, живот спрятан
за пластинами железного панциря. Ноги короткие и кривые, руки  свисали  бы
ниже колен, если бы богатырь  не  упер  их  в  бока.  Грозный  голос,  как
свирепый рык, прокатился по всей палате:
     -- Так здесь встречают... посла?
     За спиной Владимира прекратилось зловещее вжиканье  выхватываемых  из
ножен мечей. Он чувствовал, как одни гридни так  и  остались  с  оголенным
оружием в руках, другие оставили ладони на рукоятях мечей.
     -- Посла? -- переспросил Владимир. -- Послы так не входят.
     -- А как? -- нагло спросил богатырь. Он оскалился, показал  огромные,
как  у  коня,  зубы,  но  белые  и  по-волчьи  острые.  --  Я  мог  что-то
пропустить...
     -- О после сообщают заранее, -- сказал Владимир сдержанно. -- Если же
твое племя столь дико...
     Исполин проревел угрожающе:
     -- Мое племя самое великое в мире! И  я  вобью  обратно  в  глотку...
вместе с зубами, слова  того,  кто  скажет  обратное!..  Просто  я  скакал
быстрее, чем гонцы с сообщением. Я воин и привык передвигаться быстро!
     -- Мне показалось,  --  сухо  сказал  Владимир,  --  ты  назвал  себя
послом... Кто ты, какого рода-племени? С какой целью прибыл?
     Исполин подбоченился:
     -- Зовут меня Тугарин, я из клана Змея. Я был воином, но меня послали
с грамотой. Если я отдам тебе ее сейчас, то зря, выходит,  по  свету  идет
хвальба о твоих знаменитых пирах?
     Владимир  нахмурился.  Его  пиры,  что  на  самом  деле  были  еще  и
одновременно военными советами, все-таки не для откровенных дураков,  даже
врагов, как этот исполин, к которому Владимир  сразу  воспылал  злобой.  И
дело не в том, что любой мужчина глухо ненавидит всякого, что выше  ростом
и сильнее. Этого явно прислали, чтобы прощупать мощь его  богатырей.  Ведь
любое племя держится не на числе, не на богатстве, а на героях. Есть герои
-- племя будет жить. Герои не только крепкие мускулами и храбрые в бою, но
герои и в волшбе, познании мощи богов...
     -- Добро, -- сказал он после непродолжительного  раздумья,  --  добро
пожаловать, доблестный Тугарин на пир киевского князя!  Да  запомнится  он
тебе.
     Он перехватил понимающий взгляд Претича.  Тот  понял  без  слов,  что
посол или не посол, а живым дальше ворот не уйдет.
     Но Тугарин проревел мощным голосом, от которого зазвенело  оружие  на
стенах:
     -- Запомнится!.. И вам тоже.

     Тугарин и за столом возвышался на голову над соседями. Шлем не  снял,
оттуда угрожающе смотрела разъяренная змея, на  груди  с  широкой  круглой
пластины, закрывавшей всю необъятную грудь, тоже смотрела змея:  страшная,
уродливая, с распахнутой в ярости пастью.
     Владимир вспомнил свое  детство,  когда  слушал  стариков  и  не  мог
понять, почему Змей едет сражаться с богатырем, прятавшимся под мостом, на
своем коне, кричит на него, называя травяным  мешком  и  волчьей  сытью...
Почему оба бьются мечами, хотя Змей должен бы летать и жечь огнем?  Вот  о
каких Змеях шла тогда речь...
     Тугарин ел жадно, хватал руками с общего блюда лучшие куски баранины,
даже свинины, из чего Владимир понял, что если он даже  из  хазар,  то  из
тех, которые нарушили обет не есть свинину, из-за чего оставшиеся  верными
обету хазары называют их презрительно хазерами, то есть, свиньями.
     Он вспомнил обрывки разговоров, подслушанные в  императорском  дворце
Царьграда, умный учится всюду:
     -- Как я слышал,  твое  племя  в  самом  деле  очень  древнее...  Оно
преуспело в магии, познании движения звезд. Но что  заставило  таких,  как
ты, взяться за оружие?
     Тугарин отмахнулся с пренебрежением:
     -- Что дало знание звезд нашим мудрецам?
     -- Ну, -- ответил Владимир в затруднении, -- их уважают, их таблицами
пользуются, о них говорят, на них ссылаются...
     -- Старики, -- сказал  Тугарин  презрительно.  --  Что  они  знают  о
жизни?.. Они забыли ее вкус. Разве не самое великое -- чувствовать горячую
кровь в жилах, видеть свою удаль и ловкость, мчаться по степи  на  горячем
коне, врываться в села земледельцев, жечь дома, убивать мужчин, насиловать
женщин?
     Владимир краем глаза видел, как в такт словам  Тугарина  одобрительно
кивали хан Тудор, степняк Казарин, а также его богатыри из  варягов,  даже
многие русские богатыри явно согласны, да что они, он сам  совсем  недавно
так считал... и даже делал. Это поляне -- свои,  а  всякие  там  древляне,
вятичи, угличи, дрягва -- их можно, их нужно...
     -- Может быть, ты и прав, --  ответил  он  со  вздохом.  --  Мы  сами
врывались в эти дома, жгли, убивали и насиловали... Я взял  Киев  силой  и
кровью, но теперь это мой город, теперь  это  наш  народ,  с  которого  мы
кормимся. И мы не дадим здесь жечь и убивать.
     Снова богатыри, в том числе Тудор и Казарин, закивали од