кораблю;  рыжий  на
ходу сшиб кого-то кулаком. Открылся люк.  В  него  всадили  "посредник"  и
мешок с бластерами. Пес метался перед люком, отшвыривал всех, кто  пытался
подойти. Какая-то женщина стояла, зажав себе рот  двумя  руками,  и  вдруг
вскрикнула - верзила заглянул в люк и стал  падать  медленно,  как  сосна.
Сейчас же у корабля оказался лес. Оскальзываясь лапами, поднялся на  дыбы,
приложил морду к люку и упал навзничь, как человек.
     Киселев был последним. Не спеша, покачивая бластер на шнуре,  оттащил
рыжего от корабля. Откатил собаку. Подошел к люку. Бластер спустил в  люк,
а шнурок спрятал. Приладился, держась одной  рукой  за  край  отверстия  и
свесившись всем телом наружу. Я отчетливо помню, как он висел на  руке,  а
на него и на корабль смотрели несколько очнувшихся людей. Он крикнул:
     - Отойдите! Отойдите, болваны! - и покатился к ним под ноги.
     И тут же с звонким хлопком исчезло  защитное  поле.  Сумеречное  небо
упало сверху, как  занавес.  Открылись  вечерние  холмы,  дорога,  цепочка
квадратных машин на ней. Загремели, запели стекла - медленно и плавно, как
лифт, поднялся корабль, песчаные вихри забарабанили  по  окну  перед  моим
лицом. Неловко, хватаясь друг за друга, вставали люди. Киселев смотрел  то
вверх, то на черную тесьму от гитары, которую вытащил из кармана.
     Огромный лес сидел рядом с профессором и пытался лизнуть в щеку.
     Профессор слабо отталкивал его и смотрел в небо, придерживая шапочку.



                                   УШЛИ!

     Я отвалил тяжелую стеклянную дверь и нерешительно вышел из укрытия.
     Понимая, что пришельцы отступили, я боялся в  это  поверить,  хотя  и
видел яркую радужную кляксу, уходящую в зенит. От нее кольцами разбегались
по небу веселые кудрявые облака.
     С тех пор я не люблю смотреть на облака, быстро бегущие по небу.
     Еще несколько минут я  был  в  сознании.  Стоя  на  крыльце,  пытался
понять, кто передо мной - Десантники  или  уже  люди.  Из  толпы  на  меня
смотрел полковник Ганин.
     Он метал головой, поправлял галстук, будто его душило, и отряхивал  о
колено фуражку. Полковник попался пришельцам позже всех и поэтому  кое-что
понимал.
     Увидев, что я вышел из двери, он шагнул ко мне и спросил:
     - Ты что-нибудь знаешь? - и показал в небо.
     - По-моему, они ушли, - сказал я.
     Он кивнул. Пробормотал:
     - Кабы знать, где упасть, -  опять  поправил  галстук  и  крикнул:  -
Внимание! Внимание! Военнослужащие, ко мне!
     Стало тихо. Или у меня в голове стало тихо. Помнится, Ганин  приказал
нескольким военным и милиционерам собрать оружие и быстро пошел к воротам.
А я бежал за ним, чтобы рассказать о планах пришельцев, но у меня язык  не
поворачивался, потому что час назад сам полковник предложил этот план -  с
захватом Москвы, Нью-Йорка и Лондона, - и я все еще не вполне  верил,  что
полковник больше  не  пришелец.  И  так  мы  вышли  к  воротам,  навстречу
бронированным  машинам  парашютистов,  разворачивающимся   вокруг   ограды
телескопа, а дальше я ничего не помню. Только большие колеса и  синий  дым
выхлопов...
     Остальное я знаю от других людей.  Как  парашютисты  сдвинули  машины
вокруг холма и предупредили в мегафон, чтобы никто не выходил  за  ворота,
иначе будут стрелять. Полковник не решился ослушаться,  а  я  проскочил  в
калитку и побежал к  ближнему  бронетранспортеру,  под  дулами  пулеметов,
напрямик. Говорят, я влез по броне, как жук, и стал кричать:  "Где  у  вас
командир?" - и меня соединили по радио с командирской машиной  и  убедили,
чтобы я все сказал  в  микрофон.  Я  сказал  насчет  пришельцев,  а  потом
вспомнил о Сурене Давидовиче и так заорал в микрофон, что  командир  полка
приказал отвезти меня в лесопарк. Я  потерял  сознание  только  в  овраге:
показал на Сурена Давидовича, лежащего в русле ручья, и сам упал.
     Сурен Давидович остался жив, у него даже астма прошла.
     Он поправился раньше меня. Мы с ним лечились в одной больнице,  и  он
ходил меня навещать, когда я еще не мог голову поднять с подушки.



                            ВЯЧЕСЛАВ БОРИСОВИЧ

     Ну вот, я написал про все, как оно было. Довольно скучное  занятие  -
писать. Скучнее, чем решать задачки по алгебре.  Но  Степка,  который  сам
ничего не написал, а только мешался - здесь я напутал, тут забыл, - Степка
говорит, что надо еще написать о нас.  Получается,  будто  мы  герои.  Это
разузнали,  там  предупредили,  тут  бабахнули  и  всякое  такое.  Чепуха,
конечно. Степан прав. Мы никакие не герои, просто  нас  -  детей,  я  хочу
сказать, -  нас  "посредники"  не  брали.  В  нас  нельзя  было  подсадить
Десантников. Поэтому Степан сумел пройти на телескоп, а  я  -  побывать  у
корабля и все запомнить. Как это получается,  я  не  особенно  понимаю.  В
такого, как я, нельзя подсадить Мыслящего, и все тут.  А  настоящий  герой
был один. Вячеслав Борисович Портнов. Писать о нем трудно.
     Из-за него я не могу видеть этот проклятый  телескоп.  И  никогда  не
прощу себе и всем остальным,  что  мы  кричали,  радовались,  перевязывали
царапины. Вспомнить этого не могу.  Мы  были  живы  и  радовались,  а  он,
спасший нас всех, был мертв и лежал у стола радиостанции, вытянув руку.
     Он вернулся на  машине  к  телескопу  и  прямо  пошел  в  аппаратную.
Часового обезвредил "посредником", закрылся в аппаратной и вызвал Москву.
     Он успел передать  почти  все,  одного  не  успел  -  сказать,  чтобы
отключили высоковольтную линию, и тут пришельцы взломали  дверь,  схватили
его, а он вырвался и застрелился.
     Пришельцы вынули из его руки пистолет и оставили Вячеслава Борисовича
лежать. Мы не знали, что он там. Никто не  знал,  что  Вячеслав  Борисович
застрелился, чтобы не выдать Степана, и этим спас его,  а  может  быть,  и
всех живущих на Земле.





                       КНИГА ВТОРАЯ. ДОМ СКИТАЛЬЦЕВ


                                  ПРОЛОГ


                             ТУГАРИНО, ВЕЧЕР

     Бронированные машины сдвинулись  вокруг  холма.  На  восточный  склон
падала и тянулась к горизонту, как огромная маскировочная сеть, решетчатая
тень телескопа. Гулко загремели мегафоны, отдаваясь басистым эхом от стен:
     - Спокойствие, спокойствие... За ограду не  выходить,  к  машинам  не
приближаться... Освободите дорогу для машин...
     Командир дивизии стоял в своем "газике" и шарил биноклем  по  склону.
Густая толпа кипела у административного корпуса. От нее  отделились  двое.
Мальчик и офицер. Мальчик присел, взмахнул руками и бросился из ворот -  к
командирской машине первого батальона.
     - Пропустить! - негромко сказал командующий. - Не тот ли пацан...
     Он видел, как мальчишка вскочил на броню, и  через  минуту  по  радио
зазвенел горячечный альт:
     - Скорей, скорей, ох, пожалуйста, скорей, он лежит в овраге!
     Командующий приказал:
     - "Шестой", пошлите с мальчиком машину...  Я  -  "Первый".  Внимание!
"Четвертый" - начать движение!
     Колонна бронетранспортеров, растянутая на шоссе, окуталась  выхлопами
и двинулась  наверх  -  между  машинами  оцепления.  "Спокойствие!  Дорогу
машинам, граждане!" - призывали  мегафоны.  Один  за  другим  транспортеры
поднялись на холм, осторожно  рассекая  толпу  на  мелкие  группы.  Машины
доставили следственную комиссию. Вот  она  приступила  к  делу  -  офицеры
выскакивают в толпу. Командующий сморщился - дошили.  Своих  обыскиваем...
Он понимал, что  иного  способа  нет  и  что  первым  долгом  надо  изъять
таинственное оружие, которое превращает  людей  в  пришельцев.  Понимал  и
морщился все  сильней,  водя  биноклем.  Происходящее  не  укладывалось  в
сознании. Война без противника. Война, на  которой  каждый  мог  оказаться
противником. Это было  невообразимо.  Б  стеклах  проплывали  растерянные,
иногда озлобленные лица парашютистов. Командующий не имел права  объяснять
офицерам и солдатам смысл операции. Для всех, кроме командиров батальонов,
дивизия  проводила  карантинное  оцепление:  мол,  в   Тугарине   болезнь,
эпидемия...
     Солнце катилось по самому горизонту,  над  волнистой  грядой  холмов.
Там, в десятиверстной  округе,  тоже  работали  бойцы  дивизии  -  внешнее
оцепление перекрывало дороги. Проведя биноклем  вдоль  шоссе,  командующий
увидел улицы Тугарина. Дома и деревья дрожали на окулярной сетке.  Зеленые
машины, казалось, сотрясали  улицы.  Это  был  второй  кордон.  Он  рассек
городишко по кварталам. Приказ - никого не выпускать за  городскую  черту,
разыскивать предметы непривычного вида...  "Солдаты  голодные,  -  подумал
комдив. - Дивизия  размазана,  как  масло  по  хлебу,  на  ста  квадратных
километрах... Надо срочно кормить людей, подавать  горючее  для  машин.  И
связь еще. Ох уж эта связь!.."
     "Первый", докладывает "Четвертый". Операция кончена",  -  забормотало
радио.
     Командующий спросил:
     - Нашли?
     - Никак нет.
     - Количество задержанных?
     - Триста восемнадцать, без мальчика.
     - Вас понял. Штаб - вперед! - приказал комдив.
     Штабные машины двинулись  на  холм.  И  следующие  два  часа,  как  и
предыдущие - с четырех часов  дня,  командующий  дирижировал  грузовиками,
бронетранспортерами, вертолетами, тяжелыми воздушными транспортами.  Кроме
своего хозяйства, на руках были  триста  невинно  пострадавших  людей.  Их
допрашивали  следователи,  но  обеспечить  комиссию  помещениями,  связью,
конвоем должен  был  комдив.  Правда,  Центр  помогал.  Начхоз  непрерывно
докладывал:  пришли  палатки,  походные  койки,  целый  госпиталь  врачей.
Казалось бы, хорошо... Однако вертолеты и транспортные самолеты надо  было
принимать и разгружать, палатки - ставить, врачей устраивать по кабинетам,
и все это при нехватке людей, в надвигающейся темноте, в слабом  свете  от
передвижных электростанций. Высоковольтную еще не успели восстановить... А
едва отпустили дела, к генералу вернулось беспокойство.  Сердце  сжималось
от тревоги - такой огромный район, это же не полкилограмма гречи перебрать
на кашу... По оврагам и перелескам в быстро синеющих  сумерках,  казалось,
уходили пришельцы. Уходили, как вода между пальцами, неотличимые от своих.
Недаром же здесь их не оказалось... В двадцать два часа комдив  прошел  на
радиостанцию и лично подбодрил патрульные подразделения:  "Чтобы  муха  не
пролетела, товарищи!"  Про  себя  он  отметил,  что  следователи  работают
энергично. Данные опроса текли  шифровками  в  Центр.  Радисты  не  успели
поужинать - котелки стояли у аппаратов нетронутые.
     На пути в свой фургон командующий заглянул в  госпиталь,  где,  кроме
нескольких взрослых, помещались два мальчика по  тринадцати  лет.  Алексей
Соколов метался и бредил. Рядом терпеливо,  с  микрофоном  в  руке,  сидел
следователь. Второй мальчик, неопознанный, только  что  начал  дышать  без
кислородной подушки - вот как  его  приложило  электричеством,  беднягу...
Покачав головой над ребятишками, генерал двинулся  было  в  штаб,  но  его
перехватил дежурный офицер:
     - Явился местный гражданин и требует свидания со старшим  начальником
- только с ним, а со следователями не желает и разговаривать.
     - Ну ведите его, ведите. - Комдив остановился на бетонной дорожке.
     Из  сумрака   выдвинулась   здоровенная   фигура   -   без   пиджака,
взлохмаченные волосы блеснули желтым в свете фонарика.
     Сумрачный бас проговорил:
     - Я Благоволин, здешний сотрудник. Физик. -  Он  оглянулся  на  двоих
офицеров, неотступно сопровождавших генерала. - Должен поговорить  с  вами
наедине.
     - Наедине нельзя, - с тоскливым раздражением сказал  командующий.  Не
имел он права объяснить, по какой причине. Это раздражало.
     - Понимаю. У меня информация особой важности. О пришельцах, -  сказал
физик.
     Этот человек был первым, заговорившим о пришельцах, если  не  считать
мальчика Алеши Соколова. Но мальчик нашелся здесь, у  телескопа,  в  числе
трехсот девятнадцати, а Благоволин явился неизвестно откуда.
     - Информацию примем, товарищ Благоволин. Вас сейчас проводят.
     - Хорошо. Куда идти? - спросил сумрачно-равнодушный бас.
     И комдив понял, что  этот  огромный  человек  держится  на  последнем
напряжении сил, при котором только одно доступно: держаться.
     ...Через пятнадцать  минут  руководитель  следственной  комиссии  сам
явился  к  командующему  и  попросил  немедленно   переправить   в   Центр
Благоволина, а с ним полковника Ганина и директора телескопа Быстрова.  На
всякий случай  надо  послать  врача.  Следователь,  человек  необыкновенно
сдержанный, с бледным и невыразительным лицом, был явно возбужден  и  даже
сделал попытку потереть руку об руку. Генерал распорядился о  вертолете  и
враче. Затем спросил:
     - Обстановка прояснилась?
     - Да. Смотрите... - Следователь  положил  на  стол  рисунок  зелеными
чернилами,  изображающий  "посредник".  -  Готовим  инструкцию,  разошлете
патрулям, чтоб искали. Это _и_х_ оружие...
     - Благоволин? (Следователь кивнул.) Это все?
     - Он говорит, что был _п_р_и_ш_е_л_ь_ц_а_м_и_. Что они  подсаживались
в него с помощью этого оружия. А он их _в_ы_п_л_е_в_ы_в_а_л_. Пятерых  или
шестерых   подряд.   Запоминал   их   мысли.   Все    наоборот,    товарищ
генерал-майор... У остальных, очевидно, пришельцы узнавали мысли.
     - Та-ак... Слишком хорошо для правды...
     Следователь сделал неопределенный жест. Он опять замкнулся  и  словно
удивлялся своей внезапной разговорчивости.
     Обстановка,  предположим,  прояснилась,  а  забот  у   комдива   лишь
прибавилось. "Разошлете патрулям" - легко сказать!
     Но дело сдвинулось с мертвой точки. Когда на западе угасли  последние
отсветы  заката,  вертолет  подпрыгнул  к  бледным  звездам  и  зарычал  и
засвистал в темноте, унеся на военный аэродром вызванных и врача.
     Всего три часа назад с того же места взлетел корабль пришельцев.



                           КОМИТЕТ ДЕВЯТНАДЦАТИ

     Тугарино с окрестностями выглядело  как  военный  лагерь.  Но  уже  в
районном центре, где пассажиры вертолета  перешли  в  скоростной  самолет,
никакого смятения не ощущалось. А в Н... и тем более. Вечер здесь, как и в
Тугарине, был очень теплый. Запах тополей вытеснил с улиц бензиновую гарь,
и на  бульварах  гуляющие  шли  потоком.  Медлительно  жужжали  поливочные
машины. Первый приступ сумерек был разогнан отчетливым светом  фонарей,  в
кинотеатрах начались последние вечерние сеансы, собравшие  меньше  народу,
чем обычно. Погода была уж очень хороша... Люди гуляли и были заняты собою
и друг другом, и никто не знал, что их мир  стал  иным.  Никто  ничего  не
знал, кроме нескольких  человек  в  Москве  и  еще  девятнадцати  человек,
собравшихся здесь, в доме, углом выходящем на бульвары.
     Полоса освещенных окон желтела над старым бульваром. Огромное  здание
казалось  вымершим,  только  в  глубине  настойчиво  трещали   телеграфные
аппараты.
     Комитет девятнадцати был созван в шестом часу вечера и вот при  каких
обстоятельствах. В три часа восемь минут дежурный радист  военной  станции
услышал повторяющиеся слова: "Москва, Москва, Министерство обороны... Имею
сообщение чрезвычайной важности. Подтвердите прием на моей волне".  Радист
ответил и одновременно вызвал  к  аппарату  офицера  -  начальника  смены.
"Передает Тугаринский радиотелескоп, у аппарата старший научный  сотрудник
Портнов", - говорило радио. Через двадцать минут после вызова  радиограмма
Вячеслава Борисовича Портнова была распечатана на бланках,  передана  куда
полагается, и машина завертелась  быстро  и  бесшумно,  как  первоклассный
двигатель после одного оборота стартера.
     Три часа сорок минут - к аппаратам был вызван военный округ  и  обком
партии. Из обкома доложили, что в районный комитет партии  поступал  такой
сигнал  -  от  врача  Владимирской.  Из   района   посылали   вертолет   с
ответственными представителями, которые сигнал проверили и квалифицировали
как ложный и панический. Однако врач Владимирская -  старый  член  КПСС  и
женщина весьма энергичная - потребовала поездки в область  и  в  настоящую
минуту находится в обкоме...
     Разумеется, Анну Егоровну пригласили к аппарату.
     Четыре часа шесть минут - поднята по тревоге дивизия. В  четыре  часа
тридцать минут начали подъезжать люди,  которые  составили  ядро  комитета
девятнадцати. В пять пятнадцать состав комитета был утвержден, и  все  его
члены, кроме Анны Егоровны, собрались  в  кабинете,  выходящем  окнами  на
бульвар. В пять тридцать был  отдан  целевой  приказ  парашютной  дивизии:
Тугарино окружить, никого не  выпускать  из  кольца,  личному  составу  не
выходить  из-за  брони  (по  сообщению   Вячеслава   Борисовича   Портнова
"посредники" пришельцев через стальной  экран  не  действуют).  Наконец  в
шесть часов пятнадцать минут решили: пригрозить пришельцам ядерной  атакой
и  подготовку  к  этой  атаке  вести  всерьез.  Парламентер  должен   быть
_у_в_е_р_е_н_, что бомбу при необходимости сбросят.
     Это было сложное и страшное дело. Комитет не допускал  всерьез  такой
возможности, - в Тугарине находилось десять тысяч ни  в  чем  не  повинных
людей... Однако исключать ядерную атаку тоже  было  нельзя.  Парламентером
назначили полковника Генерального штаба Ганина,  кандидата  военных  наук.
Ему сказали: "Идете на смерть, товарищ полковник..."
     Принимая эти оперативные меры, комитет действовал и в  более  широких
масштабах. В  восемнадцать  тридцать  по  московскому  времени  заработали
телетайпы в Париже, Лондоне,  Нью-Йорке.  По  линиям  прямой  связи  между
правительствами, называемыми на дипломатическом языке "горячими  линиями",
прошла передача из Москвы. И с девятнадцати часов мир  стал  меняться  при
видимой  тишине  и  спокойствии.  Отгремели  сигналы  боевой  тревоги   на
командирских  постах  зенитных  ракет.  Пилоты  истребителей-перехватчиков
затянули  шнуровки  перегрузочных  костюмов.  В  темных  кабинах  радарных
станций дежурили  усиленные  вахты.  Спутники-наблюдатели  отвернули  свои
кварцевые глаза от Земли и уставились в черно-фиолетовое космическое небо.
     Можно было надеяться, что теперь корабли  пришельцев  не  подойдут  к
Земле  незамеченными.  Действительно,  взлет   корабля   из   Тугарина   в
девятнадцать пятьдесят был отслежен не только из Советского Союза, но и из
Франции и Англии и даже с постов Соединенных Штатов на Аляске.
     Меры,   принятые   комитетом,   оказались   действенными.   Пришельцы
отступили. Но победа не принесла спокойствия. С  часу  на  час  надо  было
ждать второй атаки пришельцев, а информация  о  первой  не  поступала.  Не
удавалось ее собрать, хотя  к  десяти  часам  была  опрошена  половина  из
трехсот девятнадцати человек, обработанных "посредниками". Ни один из  них
не смог рассказать ровным счетом ничего.
     Степан Сизов, повредивший с неизвестной целью линию  электропередачи,
был на грани смерти.
     Алеша Соколов успел сказать о том, что пришельцы  собираются  напасть
на столицы великих держав, и потерял сознание.
     Вячеслав Борисович Портнов застрелился.
     Вещественных  признаков  атаки,   кроме   миниатюрной   радиостанции,
привезенной Анной Егоровной, не  оставалось  никаких.  Ученые,  подвергшие
анализу радиостанцию, убедились,  что  ее  нельзя  вскрыть.  Чехольчик  из
сверхпрочной керамики можно было расплавить, только уничтожив  содержимое.
Даже алмазы ее не брали.
     Получилось так, что после отступления пришельцев информации  на  йоту
не прибавилось. Говоря на военном языке, не  было  разведданных.  Куда  ни
сунься - темно. В десять часов вечера комитет мог только строить  догадки.
Например, диверсия Степы Сизова была понята совершенно навыворот, ведь  он
воспользовался лучеметом  пришельцев,  правда?  Значит,  он  переоделся  в
женское платье и разрушил линию  по  приказу  их  штаба.  Пожженную  копну
приписали неумелому обращению с бластером. Комитет не