рукав,  -
действительно, дерюжка. Он и не понял поначалу, удивился, какая это шикарная
куртка у слуги: в этом году была модна такая, узловатая, ткань.
   Ночью Бемиш ворочался, не спал: старые сосны скрипели за  узким  окошком,
сделанным не чтобы глядеть, а чтобы стрелять, и скрип их ветвей  походил  на
скрип веревки повешенного. Бемиш вытянул из маленького приемничка антенну  и
стал слушать. Вдруг, пока он ловил станцию, услышал свое  имя,  и  дальше  -
длинный плевок слов на аломском - за треском Бемиш  их  не  разобрал.  Бемиш
покрутил ручку опять, но разговор уже кончился. "Гм, - подумал  Бемиш,  -  а
все-таки кто-то в замке упрятал от старой Эльды рацию".

   ***

   Утром  Бемиш  отправился  вниз,  в  деревню.  Ему  не  очень-то  хотелось
жаловаться старой Эльде, что его железная тачка развалилась на  той  дороге,
по которой пройдет даже баран в метель, и к тому же он  был  уверен,  что  в
замке в автомобилях разбираются не больше, чем он  -  в  гадании  на  масле.
Бемиш шагал по свежей дороге мимо  ежевичных  изгородей  и  любопытных  кур,
размышляя о странном крае,  где  телефон  в  доме  -  роскошь,  а  штурмовая
винтовка принадлежит к числу необходимых удобств.
   Он дошел до машины через полчаса и остановился в недоумении.
   Машина стояла на месте: покореженное колесо так  и  горбилось  в  канаве.
Остальные три колеса исчезли в  неизвестном  направлении:  машина  сиротливо
сидела на осях. Щетки пропали с ветрового стекла, и ветровое стекло  пропало
тоже. Бемиш запустил глаза внутрь:  радиоприемник  и  подголовники,  коврики
сидений и ручки от замков,  а  также  все  пять  стекол,  помимо  ветрового,
аккуратно отсутствовали. На заднем сиденье "сидела" нетронутая аптечка.
   Бемиш обогнул машину и отпер багажник. Внутри не было ничего,  не  считая
пары стоптанных лубяных лаптей. Бемиш удивился, потому что у него не было  в
обычае носить лубяные лапти, но потом сообразил, что, вероятно,  вор.  надел
кожаные  ботинки  Бемиша:  а  лапти  бросил  на  месте.  Бемиш   с   мрачным
предчувствием поднял капот и воззрился  на  двигатель.  Бемиш  неплохо  знал
устройство машины. Он сразу заметил, что ночные воры  знали  это  устройство
гораздо лучше.
   Бемиш огляделся по сторонам: вокруг него гуляли гуси и индейки с  красной
соплей, и давешний гранатометный  старик  копал  в  своем  огороде  капусту.
Гранатомета при нем не было, вероятно, по случаю дневного света.
   - Эй, - сказал Бемиш.
   Старик обернулся. На нем была рубаха, в девичестве бывшая белой, и штаны,
о которых вообще ничего нельзя было сказать.
   - Подойдите-ка сюда, - сказал Бемиш. Старик подошел. Сын его,  в  глубине
огорода, не вертясь,  заведенно  мотыжил  землю.  Бемиш  помахал  в  воздухе
берестяными лапотками и протянул их через забор.
   - Вы не знаете, - сказал Бемиш, - чьи это?
   Старик  взял  лапотки,  вытащил   из   носка   десятиденаровую   бумажку,
предварительно сунутую в лапоток Бемишем. Бумажку он скатал и сунул за  ухо,
а лапотки протянул Бемишу.
   - Не знаю, - сказал он.
   Бемиш потерял дар речи.
   Вдруг он взглянул на себя со стороны: на хорошо одетого чужака, из  мира,
в который все люди, если будут хорошо работать  и  повиноваться  начальству,
попадут после смерти, - и на эту полуголую, нищую деревню, где нет телефона,
но где вести о машине, которую можно раздеть, распространяются без телефона;
где нет уборных, но есть минометы и где каждый  знает  о  соседе  все  и  не
говорит ничего, - и с очевидной ясностью понял,  что  даже  если  бы  ночные
умельцы раздевали машину на глазах всей деревни,  а  так  оно,  вероятно,  и
было, - то ни одна полиция в мире все равно не смогла бы выведать,  кто  это
сделал.
   По дороге прошуршали колеса.
   - В чем дело?
   Бемиш обернулся. Позади,  в  вишневой  и  узкой,  как  лепесток  орхидеи,
спортивной машине сидел брат Киссура,  -  Ашидан.  Безукоризненная  рубашка,
пробор в волосах, запах одеколона, начинающий менеджер, выпускник Кембриджа,
- на Бемиша вдруг приятно пахнуло его миром.
   Теренс Бемиш насмешливо поднял лыковые лапоточки.
   - Вот, - сказал он, - кто-то решил со  мной  поменяться...  транспортными
средствами.
   Но Ашидан уже и сам все видел. Он  вышел  из  машины,  отворил  дверцу  с
другой  стороны  и  поклонился  Бемишу,  приглашая  садиться.   Бемиш   сел.
Крестьянин следил за ними испуганными глазами.
   - Эй, - крикнул Ашидан парню  в  глубине  огорода,  -  иди  сюда!  Парень
подошел.
   - В машину, - сказал Ашидан парню.
   Бемиш потянулся, чтобы открыть дверцу.
   - В багажник, - добавил Ашидан, брезгливо глядя на грязные и  босые  ноги
юноши. - Или ладно, можешь переодеться.
   Парень побежал к дому. Бемиш вновь обрел дар речи.
   - Но почему вы думаете, - спросил Бемиш, - что это он разул  машину?  Это
мог быть любой...
   -  Если,  -  сказал  ровным  голосом  Ашидан,  -  в   деревне   совершено
преступление и преступник не пойман, то господин должен арестовать некоторое
количество жителей деревни и держать их в залоге до тех  пор,  пока  они  не
умрут или пока остальные не предоставят виновного.
   Бемиш во все глаза глядел на Ашидана. Прелестный мальчик,  -  а  тот  был
очень красив, больше напоминал преуспевающего менеджера.  "Вот  таким  тоном
говорили его предки, поколение за поколением,  -  подумал  Бемиш.  -  Видно,
прогресс в здешних местах заключается  в  том,  что  лорд  кладет  мужика  в
багажник автомобиля, а не привязывает к хвосту коня..."
   - Этот человек, - сказал Ашидан, показывая на Бемиша,  -  побратим  моего
брата и гость моих предков. Брат мой приезжает  сегодня,  -  слуги  принесли
вести, что он застрял на Бродячем Перевале и поскакал в обход, через Лох.
   Крестьянин повалился на колени.
   - Господин! - было непонятно, к кому  он  обращается:  к  Ашидану  или  к
чужеземцу.
   Сын крестьянина вышел из дома в чистой белой одежде, с узелком в руках. С
ним был десятилетний мальчик.
   - Господин, - продолжал  старик,  -  возьмите  меньшего,  сейчас  столько
работы!
   Ашидан задумчиво постучал по кожаному рулю.
   - Гостю наших предков, - сказал он, - приснился нехороший сон о том,  что
кто-то разграбил его машину. Мне тоже приснился этот сон, и я поспешил сюда.
Но теперь мне кажется, что это был ложный сон и что машина, целая,  вернется
в замок к вечеру.
   С этими словами Ашидан нажал на газ, - машина обдала белую чистую  одежду
крестьянина целым веером грязи и умчалась.

   ***

   Киссур прискакал в замок только  в  полдень.  Слухи  оказались  верны:  с
Бродячего Перевала сошла лавина, задела людей и коней. Все остались живы, но
коня Киссура, Звездочета, с белой  стрелкой  на  лбу  и  широкими  копытами,
уволокло, только снег мелькнул красным. Они приехали по той же дороге, что и
Бемиш, из-за коня глаза Киссура  налились  как  вишни.  Киссур  взглянул  на
Бемиша, бросил:
   - Ты выиграл пари. Завтра - охота, - и убежал наверх.
   Бемиш за ним не полез. Что-то страшное вдруг повисло в воздухе,  каменные
маски богов на  стенах  скривили  землянину  рты,  заклацали  зубами.  Бемиш
глянулся: Ашидан, рядом, тоже стоял бледный и тер себе виски.
   Киссур заперся в угловой  башне  и  никого  к  себе  не  пускал.  Ханадар
объяснил, что он плачет о коне и что так полагается.
   Когда вечером машина  Бемиша  въехала  во  двор  замка,  Бемиш  сидел  на
сторожевой башенке, глядя на драконовые облака. Бемиш побежал вниз.
   Складный белобрысый парень вышел из  машины  и  протянул  ему,  кланяясь,
ключи. Все было на месте, в том числе  и  сломанное  колесо.  Бемиш  оглядел
паренька, сказал:
   - Спасибо. А сколько в селе автомобильных мастерских?
   - Одна, - не краснея ответил парень.
   Бемиш поглядел на ноги парня: тот стоял в луже и шевелил босыми пальцами.
Землянин обошел  машину  кругом  и  отпер  багажник:  там  важно  топорщился
чемодан. Бемиш раскрыл чемодан: белье и одежда были  на  месте,  только  две
рубашки были влажные: видно, их стирали и гладили. Бемиш вытащил из чемодана
кожаные ботинки.
   - Держи, - сказал Бемиш, - это тебе подарок. Парень ахнул и взял ботинки.
Бемиш полез в карман, вынул триста местных "единорогов" и протянул парню.
   - За работу.
   - Сударь, - сказал парень, - мы ведь только починили  колесо.  Это  стоит
двадцать единорогов.
   - Куда ты сейчас едешь? - спросил Бемиш.
   - В Синий Лог, это на левом конце деревни.
   - Садись, - сказал Бемиш, - я подвезу. Деревня вытянулась  вдоль  дороги,
как бы между горой и ущельем. В ширину она редко тянула на сотню  метров,  а
длиной была километров восемь. Парень забился в угол, чуть не под сиденье, и
молчал. Можно было подумать, что он первый раз в жизни сидит в машине.  "Гм,
- подумал Бемиш, - впрочем,  господин  и  чужестранец  подвозит  его  первый
раз... Надеюсь, что я не очень роняю честь рода Белого Кречета".
   - Давно Ашидан живет в замке? - спросил Бемиш.
   - Второй месяц, господин.
   - Он пьет?
   - Нет, господин, - испуганно сказал парень.
   Бемиш высадил парня у поля, где уже начинали танцевать девушки в синих  и
красных юбках, и подошел посмотреть, что росло на поле. Он  хотел  спросить,
давно ли крестьяне выращивают на своих  полях  эту  штуку,  но  тут  к  нему
заспешил староста. Бемиш развернулся и уехал.
   Он ехал по предзакатному лесу, пока не нашел  хорошей  лужайки  слева  от
дороги. Он въехал на лужайку, заглушил мотор, приподнял капот и воззрился на
двигатель.
   Карбюратор был собран, как птичье гнездо, из самых разнообразных деталей,
воздушный фильтр тоже был чужой. Остальное ночные  воры  из  единственной  в
селе мастерской поставили, откуда взяли.
   Бемиш развернулся и поехал обратно.
   Киссур уже спустился во двор,  и  они  вместе  облазили  замок.  Тот  был
огромен: стены, как капустные листы, вставали одна за другой.
   Замок сидел на самой верхушке скалы, и к нему вела только одна дорога,  с
запада. Со всех остальных  сторон  наружная  стена  на  востоке  стояла  над
пропастью, и эта пропасть для полноты защиты была гладко стесана,  -  этакая
ровная, как стекло, стена.
   Киссур показал гостю  дворик,  где  убили  Канута  Кречета,  и  маленький
замковый сад, под одной из яблонь  которого  прабабка  Киссура  согрешила  с
крылатым и двухголовым быком. Бемиш  сказал  Киссуру,  что  замок  могли  бы
посещать туристы со всей Галактики.
   - Этот замок не годится для  туристов,  -  осклабился  Киссур,  -  он  не
предоставляет всех удобств инвалидам, - и ловко протиснулся сквозь  узкую  и
немыслимо крутую лестницу, змеящуюся вдоль одной из наружных стен.
   Вечером в  замке  царило  веселье:  конюхи  заплетали  коням  хвосты,  из
кладовых  тащили  старые  луки,  тисовые,  огромные,  обмотанные   истлевшим
волокном с серебряными надписями. Бемиш  заглянул  в  полутемную  конюшню  и
замер: Киссур, с холодной усмешкой, прятал в седельную суму тупорылый черный
автомат.
   Бемиш ступил внутрь. Киссур опустил плетеную крышку сумки.
   - А на кого, - спросил Бемиш, - мы будем завтра охотиться?
   - В здешних краях, - сказал Киссур, - издавна охотятся на крупного зверя:
на вепря, на медведя.
   На языке у Бемиша завертелось: "Хотел бы я знать, на какого такого  вепря
тут издавна охотятся с автоматами", - но Бемиш  облизнул  губы  и  проглотил
вопрос.
   Они выехали, когда месяц еще не убрался с черного неба,  снаряженные  так
же, как и восемь, и сто лет назад: на Киссуре были серые замшевые сапожки, с
узором в виде лилий и с высокими красными каблуками, но  без  шпор;  зеленые
штаны и красная куртка, перехваченная тяжелым поясом из золотых блях: каждая
бляха изображала зверя или рыбу. Плащ на Киссуре был тоже зеленый,  с  двумя
широкими полосами, шитыми золотой сеткой. На плече висел лук,  за  спиной  -
кожаный колчан, из которого торчали перья стрел, белые,  как  пенопласт.  За
поясом - швырковый топорик, у седла - два ясеневых  дротика  и  меч.  Другие
господа были одеты так же. Для Киссура это нельзя было  назвать  театральным
костюмом: он, как и большинство вейцев, и в столице одевался  по-старому,  а
уж широкое ожерелье из нефритовых пластинок, оправленных в золотое  плетенье
с изображениями кречетов, носил почти всегда. А Бемиш, - Бемиш точно  понял,
что в своем охотничьем прорезиненном комбинезоне  разгневает  здешних  диких
богов и они оставят его без подопечной им дичи, и теперь, в кожаных  штанах,
расшитых серебром, чувствовал себя самозванцем.
   Выезжая, Киссур бросил на алтарь у ворот кусок свежего, мяса  и  постучал
по камню обнаженным мечом, чтобы привлечь внимание бога.
   Бемиш с интересом поглядел на меч: очень тяжелый и длинный, с трехгранным
лезвием и каким-то узором, кажется, бегущими  лошадями,  по  ребру.  Рукоять
была из сплетенных змей. Бемиш спросил, зачем им меч, и Киссур ответил,  что
без меча боги не посылают удачу: ведь по лезвию  меча  идет  дорога  на  тот
свет, и по ней уводят и приводят зверей.
   Они наблюдали восход с верхушки горы: горный ветер плясал  в  хвостах  их
коней, - говорили, что в древности этот ветер покрывал кобылиц, -  черные  с
белым  пятном  кони  рождались  от  этого  ветра,  и  под  копытами  изредка
похрустывали ракушки, напоминание о море, бывшем здесь миллионы  лет  назад.
Потом  Киссур  углядел  оленя,  тоже  вздумавшего  полюбоваться   рассветом;
спустили собак, поскакали следом.
   Господ было пятеро - Киссур,  Ашидан,  Ханадар  Сушеный  Финик,  Алдон  и
Бемиш, еще было восемь собак и трое  слуг  -  они  выгнали  оленя  прямо  на
Киссура, и тот, расширив глаза и дико закричав, метнул копье, поданное одним
из слуг. Крашенное желтым, с зеленой шишкой на конце,  копье  пробило  оленя
почти насквозь легче, чем оно пробивало  старый  клен  в  столичной  усадьбе
Киссура. Вдруг зашумел лес, полетели листья.  Бемишу  пришло  в  голову  или
здешние боги подсказали: "Сегодня с Киссуром  будет  несчастье.  Вчера  гора
взяла коня, сегодня..."
   К полудню Бемиш был пьян от крови: слуги куда-то отстали, он с Киссуром и
Ашаданом выехал на поросшую рыжими цветами полянку. Киссур, отъехав в другой
конец полянки, разглядывал мох на дереве, видимо, гадал.
   В этот миг на полянку выскочил медвежонок и,  ошалев,  полетел  вверх  по
дереву.
   - Не надо, - сказал Киссур брату, - это дурной знак.
   Но Ашидан уже натянул лук и выстрелил: медвежонок отцепился от  дерева  и
упал. Ашидан спрыгнул с седла и побежал  к  медвежонку.  В  этот  миг  кусты
раздвинулись, раздался рев, и на полянку вывалилась огромная, черная с бурым
медведица.
   - Ашидан! - заорал Бемиш.
   Ашидан обернулся. Медведица поднялась на задние лапы, а юноша стоял перед
ней, растерянный, с обломком стрелы, вытащенным из ее сына.
   Бемиш выхватил пистолет. Но раньше, чем он  успел  поднять  руку,  Киссур
скатился с мечом с седла и поднырнул медведице под брюхо. Ашидан, взвизгнув,
отскочил в сторону. Бемиш выстрелил. Медведица  грузно  взмахнула  лапами  в
воздухе и обрушилась на Киссура. Дернулась и застыла, словно куча сваленного
с самосвала торфа.
   Бемиш и Ашидан бросились к медведице.
   - Киссур, ты жив?
   Никакого ответа.
   Бемиш подбежал и стал дергать медведицу  за  ухо.  В  эту  секунду  груда
мертвого, казалось бы, мяса, зашевелилась, и из-под нее выпростался Киссур.
   - Черт, - оскалился он, - меч...
   Но и меч, когда медведицу перевернули, оказался цел,  -  он  вошел  ей  в
брюхо чуть не по самую крестовину. Осмотрели морду: пуля пришлась  медведице
прямо в глаз.
   Да, охота была славная; даже Сушеный Финик, который  не  умел  улыбаться,
визжал и ухал, а потом сел к костру у колен Киссура и запел те  свои  песни,
которые Бемиш столько раз слышал с магнитофончиков в  рабочих  бараках,  что
уже научился любить.
   Обратно ехали, когда уже вечерело. Кони  шли  по  тропинке  двое  в  ряд,
черная жирная земля осыпалась под их копытами, справа темной стеной  вставал
лесной склон, слева лохматое  солнце  садилось  за  далекие  горы,  покрытые
сверкающим снегом, словно торт  белой  глазурью.  Птицы  вспархивали  из-под
копыт,  жизнь  была  дивно  хороша.  "Господи,  какой  отель   можно   здесь
построить", - мелькнуло у Бемиша в голове,  -  он  был  человек  практичный,
всегда искал, как приспособить природу к деньгам.
   Ашидан, после случая с  медвежонком,  погрустнел,  и  теперь  как-то  так
получилось, что Киссур со свитой поскакали вперед, а  Бемиш  отстал  и  ехал
рядом с Ашиданом. Тот был бледен, - то ли  от  травки,  которую  возделывали
крестьяне на здешнем поле, то ли от Кембриджа. Бемиш наклонился к Ашидану  и
негромко спросил:
   - Киссур знает, что вы - наркоман?
   - Я не наркоман, мне просто интересно! Я в любую минуту могу прекратить.
   Бемиш, помимо воли, хмыкнул. Юноша вздрогнул. Потом вдруг оборотил  серые
глаза к землянину. Зрачки их были неестественно сужены.
   - Это не моя, это ваша вина, - сказал он, - семь лет назад из этого замка
правили Варнарайном, а теперь это дыра, потому что рядом нет восьмиполосного
шоссе! Вы  прогнали  наших  богов,  а  что  вы  нам  дали  взамен?  Банку  с
пепси-колой?
   Ашидан схватил землянина за руку.
   - Эта трава здесь росла всегда! Ее ели, чтобы говорить с богами! Вы  даже
разговоры с богами объявили уголовным преступлением!
   - Бросьте, Ашидан! Вы не говорите ни с богом, ни с чертом, вы  жрете  эту
траву для собственного удовольствия и боитесь Киссура, потому что он вас  за
эту траву запихнет в клинику для наркоманов или просто посадит на цепь.
   - Я боюсь меча, который он с собой взял, - сказал Ашидан. - Я видел  этот
меч в руках Ханалая, а души убитых после смерти уходят в их мечи.
   Ханалай был тот самый мятежник, который  семь  лет  назад  воевал  против
Киссура.
   - Ханалая, - изумился Бемиш, - вы встречались с Ханалаем?
   - Он меня взял в плен, - ответил Ашидан.
   Бемиш уставился на юношу: тот был молод, тонок, как змейка, и  невероятно
красив, со своими золотистыми волосами  и  серыми,  густо  накрашенными  для
охоты глазами.
   - Господи! Сколько же вам лет было?
   - Пятнадцать. Почти пятнадцать. Киссур поручил мне пять тысяч  всадников,
и со мной были Сушеный Финик и дядя Алдона, Алдон Полосатый. Мы должны  были
ждать Киссура в Черных Горах. Но тут мы услышали, что вниз, в городок Лухун,
съехались на ярмарку купцы и сгрудились в городке из-за войны, и  мы  решили
взять этот городок, потому что так добычи достанется больше, если  не  ждать
Киссура.
   Вот мы ночью подошли к этому городку с проводником,  и,  когда  рассвело,
выяснилось, что это была ловушка, - войско  Ханалая  окружило  нас.  Ханалай
думал поймать самого Киссура.
   Ашидан покачался в седле.
   - Я выехал вперед и предложил Ханалаю поединок. На моем  щите  был  Белый
Кречет, Ханалай подумал, что в ловушку попался сам Киссур. Он очень не хотел
драться, но ему пришлось принять вызов.  Он  испугался,  что  командиры  его
засмеют.
   Это был поединок, о котором нечего долго рассказывать: Ханалай рассек мне
плечо и бросил на землю, как  кутенка,  а  потом  снял  шлем,  чтобы  отсечь
голову. Очень удивился и спросил: "Ты кто такой, мальчишка, чтобы носить щит
с Белым Кречетом?" Я сказал, что меня зовут Ашидан, и что  брат  мой  Киссур
отомстит за меня, и чтобы он рубил мне голову, а  не  разевал  свою  поганую
пасть. Я был очень  хорошенький  мальчик,  и  Ханалай  вдруг  меня  пожалел.
Размахнулся  мечом  и  вдруг  подумал:  "Я  умру,  -  в  этих  словах   ужас
необратимости, ночью от них нельзя спать. Так стоит ли опускать этот меч?" -
так он мне, во всяком случае, говорил потом. Вот  он  перебросил  меня,  как
девку, через круп своего коня, и поскакал к своему войску. А мое погибло, до
последнего человека. Ведь это была совсем другая война, нежели  между  двумя
государствами. Потому что когда воюет одно государство и другое государство,
то справедливость в том, чтобы  пощадить  противника  и  сделать  его  своим
вассалом, а когда воюет правительство и мятежники, то справедливость в  том,