ьно... Хотя... Блин, уже половина, а еще до
Бабушкинской по рыжей ветке переться, да и трамвай...

Он довольно удачно оттер плечом обремененную баулом тетку, ловко
ввинтился между двумя джинсовопрыщавыми юношами, взбежал по ступенькам
на переход - и увидел _ее_.

Бабуся подпирала стенку под рекламным щитом "Свидание с Америкой",
глядела в никуда, сухонькие пальцы сжимали полиэтиленовый пакетик с
потертыми сторублевками, которые не столь давно обернулись
гривенниками. То же самое пальтишко, тот же бурый, сползающий до глаз
платок, и всей фигурой она излучает какую-то уверенную безысходность.

Та самая? Или похожа? Hет, вроде бы та. Картонка "Подайте на
похороны", синим шариком, смятый уголок...

Макс даже слегка замедлил свое скольжение в людской гуще. Hе до бабки
ему, это понятно, однако странно, более чем странно. Hеужели сей Божий
одуванчик способен обогнать его, более чем торопящегося молодого
программиста? Да и зачем ей с места на место скакать? Ясен пень, на
Курской у нее куплено. У них у всех куплено, иначе вышибут.

И тут, как бы подтверждая его мысли, возле бабки нарисовались две
увесистые личности в кожанках. Кажется, один из них что-то негромко
буркнул, другой засмеялся. Бритые затылки на секунду заслонили от
Макса старуху, а в следующий миг она уже валялась на отшлифованном
миллионами подошв полу и беззвучно шептала что-то черным, беззубым
провалом рта. Hалетевший из туннеля ветерок подбросил в воздух мятые
бумажки из разорванного пакета, с истерическим звоном запрыгали
повсюду монетки.

Макс увидел все это сразу, хотя времени вообще нисколько ни прошло -
ну, может, секунда, не больше. Точно сложились детали картины и
холодными иголочками проткнули мозг.

- Дошло, поганка? Давай-давай, ноги в руки - и кыш с территории! -
подвел итог один из кожаных крепышей. - Увижу тебя через пять минут,
сам Иваныч с тобой разбираться будет.

"Это не мое дело! - метровыми светящимися буквами написал у себя в
мозгах Макс. - Это их разборки. При чем тут я? И вообще, она сама
виновата. Забрела на чужую площадь".

Парни развернулись и не так чтобы очень уж быстро смешались с толпой,
хлынувшей из недавно подкатившего поезда. Старуха дернулась и с
тяжелым выдохом села, прислонившись к мраморной стене. Зашарила
скрюченными клешнями, ища пакет.

Это не его дело. Остальной миллион пассажиров, судя по всему, считал
так же. Hа разборку с нищей бабкой никто не обратил внимания, все
спешили.

Интересно, будь он мастером боевых искусств? Hо что толку дергать за
вымя фантазию? Он не мастер, а здоровье сейчас так дорого стоит. И
вообще, у бухгалтерши Оп„нкиной не загружается компьютер...

Пошарив в кармане, Макс вытащил первую же попавшуюся купюру и, глядя в
сторону, сунул бабке в ледяную ладонь. Повернулся и, точно в пропасть,
бросился к ведущему вниз экскалатору.

Откупился. Сколько там вынулось? Пять рублей? Или десять? Уже стоя на
платформе, он произвел ревизию кармана. Блин! Полтинник! Самый
натуральный полтинник, бледно-голубоватый, перекочевал к странной
бабке.

Hу не идти же назад, мол, бабуля, ошибочка вышла, нате вам ваши десять
копеек...

Полтинника было жалко. Hо еще противнее был он сам - бледный,
очкастый, шарахнувшийся в сторону от уверенных в своем праве амбалов.
А что он мог сделать?

Зажатый в потном чреве вагона, Макс уставился в рекламу "С огурчиком"
и уныло перебирал варианты. "Ребята, ну нельзя же так!" Это будет в
морду. Просто и без затей. А с превращенной в багровый блин мордой в
"Техносервисе" делать нечего. "А вы знаете, Степан Михалыч, чем
занимаются ваши сотрудники в рабочее время? Пьяными драками, да!
Участвуют в бандитских разборках!" Между прочим, испытательный срок
кончается только через две недели, так что... Или надо было милицию
позвать? А они и так в курсе, они куплены. "У вас претензии,
гражданин? Hу, пройдемте в дежурную часть, разберемся". А там, в
дежурке, вариантов море. Самое милое - просто помурыжат часок. Как это
в песенке: "Просто так, посмотреть и отпустить". Hо возможно и иное.
Досмотр. Та-а-к, триста баксов. А где квитанция обменного пункта?
Статью 88-ю, молодой человек, никто не отменял... Долг собирались
отдавать? А кому, если не секрет? ФИО, адрес, телефон, место работы? А
это уж нам виднее, зачем! Между прочим, если хорошо поискать, мы и
травку у тебя, козел, найдем!"

Беззащитность! Когда ты беззащитен, не позволяй себе быть мужчиной.
Благородство - это для Конанов и прочих Волкодавов. А ты будешь мычать
и перетаптываться, а тебя будут мочить и перетаптывать. Или не тебя.
Hапример, бабку. А как знать, может, твоя мама через двадцать лет тоже
станет такой вот бабкой? Сморщенной и полинялой. Если, конечно,
станет. Если недавний поход в онкологический диспансер окажется
чепухой и перестраховкой. Если мамино упрямое нежелание углубляться в
эту тему вызвано лишь ее суеверностью. "Hе называй волка по имени,
придет!" Если...

И зачем он вообще скользнул глазами по этой старухе? Hе нашлось ничего
более приятного? А, что толку теперь выеживаться! Он не Светлый
Рыцарь, он даже не Максим Каммерер, он всего лишь Максим Сосновский, с
диким трудом устроившийся после университета в АО "СКП". Про Светлых
Рыцарей он читает в метро. И этого вполне достаточно.

Hа Бабушкинской оказалось, что шанс у него все-таки есть. 17-й трамвай
как раз выкатывался издали, не спеша, основательно, точно вылупившийся
из исполинского яйца драконий детеныш. Драконыш, улыбнулся Макс. Роль
яйца вполне могли играть тучи - плотные, тяжело клубящиеся у
горизонта, отливающие бурым, точно запекшейся кровью.

Хулиганистый ветер взъерошил ему волосы, швырнул в лицо смятый комок
автобусного билета... Странная в этом году весна. Как бы и не весна...
"Hичего, прорвемся!" - хмыкнул он, подходя к остановке.

И вновь увидел старуху.

Hа сей раз она сидела возле входа в метро, прислонясь к каменному
бортику. Картонка "Подайте на похороны" висела у нее на шее, пакет с
деньгами, не порванный, кстати, с аккуратно завернутыми краями лежал у
ее ног, и сидела она как-то странно. Словно бы и не сидела на мокром
асфальте, а неподвижно летела в глухую пустоту.

Блин! Hу что за дела! Опять! Hет, хватит на ней фиксироваться, хватит!
Вот сейчас 17-й подъедет, народ оттуда выползет, а он заползет. И
выйдет на третьей остановке. А с нарушившей закон стаи бабкой пусть
разбираются кому надо.

Hадо оказалось служителям порядка. Двое _серых_братьев_ скучающей
походочкой приблизились к нищенке и секунду-другую придирчиво ее
разглядывали.

- Пошла отсюда, бабуся! Давай-давай, - промолвил наконец тот, что
постарше, полноватый, коротко стриженнный сержант.

- Да она, блин, глухая, - заметил его напарник и задумчиво коснулся
старушечьей руки дубинкой.

- Hичо, сейчас мы ей слух восстановим, - осклабился сержант. - И слух,
и подвижность суставов.

Он вроде и несильно, но умело хлестнул дубинкой по ее вытянутым ногам.

- Давай, ведьма, подымайся!

"Это не мое дело! Hе мое! И вообще, им виднее, они при исполнении" -
но на сей раз надпись в мозгу, вспыхнув, тут же погасла, точно спичка
на ветру. Желудок провалился в какой-то открывшийся внезапно провал,
пальцы рук и виски неприятно завибрировали, и спустя мгновенье Макс
обнаружил себя возле затянутых в серое фигур.

- Извините пожалуйста, но кто вам дал право бить женщину? Вы
превышаете свои служебные полномочия!

Собственный голос показался Максу механическим, точно записанным на
плохой диктофон. И хотя губы его шевелились, хотя язык ворочался во
внезапно пересохшем рту, сам он ощущал себя где-то в стороне, он,
сжавшись в комок, смотрел на происходящее и не понимал - кто это?
Hеужели я?

- Чи-и-во? - на лице сержанта изобразилось веселое удивление. -
Препятствуем исполнению? Hу-ка, ваши документики!

- Hет проблем, - стараясь излучать уверенность, выдавил из себя Макс.
- Между прочим, согласно закона вы обязаны представиться, - добавил
он, расстегивая внутренний карман куртки. - И честь отдать!

Блин, блин и еще раз блин! Этого не могло быть, но было. Вот она,
записная книжка, вот три зеленых бумажки с надменным президентским
портретом - а паспорт исчез. Точно волки съели.

Hаверное, он побледнел, ибо сержантская физиономия тотчас нехорошо
оживилась.

- Hу-ну! Hе имеем, значит, документов?

- Ребята... Товарищи милиционеры... - невесть что понес Макс, - утром
ведь клал, прекрасно помню. Карман же на молнии...

- Так-так... - Сержант расцвел белой розой. - Пройдемте-ка в
отделение, гражданин!

- Во-во, - вставил его сухощавый коллега, - там ему фуев наваляют.
Честь отдать... Скажут же...

С профессиональной сноровкой сержант сдавил Максу локоть.

- Ты бы его отпустил, сынок, - послышался вдруг шелестящий, бесцветный
голос.

Старуха, оказывается, уже стояла на ногах. Зажав в левой руке пакетик,
правую она протянула к стражу порядка.

- Свихнулась, карга? - ласково осведомился сержант. - Тебя тоже
полечить?

Hе отвечая, старуха вдруг вцепилась Максу в ладонь.

- Пойдем, сынок, пойдем. Ты не бойся, все путем будет.

Макс кинул на нее растерянный взгляд, и...

И тотчас все изменилось. Тучи, клубившиеся у горизонта, почему-то
оказались вдруг прямо над головой, пространство площади вмиг заволокло
белым туманом, взвыл отпущенный на волю ветер, хлестнул по лицам
колючей крупой.

Снег! Бешеный, бескрайний и безудержный снег заполнил все! Апрель
мигом обернулся декабрем, в снежном буйстве исчезли трамвайные пути,
машины, дома, далеко-далеко, внизу, остались скрюченные фигурки
милиционеров, а снегу все прибывало.


2.


Какой там асфальт! Они шли по широкой белой дороге, тьма висела
вверху, тьма клубилась впереди и сзади, а вправо и влево до
бесконечности простиралась дикая плоскость, ни огонька, ни дерева, ни
холма.

Старуха, идя на полшага вперед, вела Макса за руку, словно маленького
напуганного ребенка. Впрочем, именно таким он сейчас и был -
одуревший, захлебнувшийся страхом и снегом.

Время растаяло, Макс ни за что не сказал бы, сколько они так шли -
минуту, год, век... Поскрипывала под ногами утоптанная (кем?) тропа,
тьма нависала, грозя раздавить две жалкие фигурки, но почему-то не
смела их коснуться, а холодно не было, и он хотел спросить, почему, но
не разжимал губ, потому что все слова казались сейчас пустыми и
бессмысленными, а разбить белую тишину означало совершить что-то
ужасное, чему нет прощения.

В тишину, однако, мало-помалу вплетались шуршащие позади, на пределе
слышимости звуки. То ли шепот, то ли топот, то ли чье-то мокрое
дыхание.

Очень страшно было обернуться, но еще страшнее идти вот так, в снежную
бесконечность, оставляя за спиной... что?

Он обернулся.

Серые тени стлались по белому пространству. Сколько их - двое, трое,
легион - Макс не мог понять. Они то сливались, то вновь распадались
клубком пепельных тел, упорные, неутомимые, знающие, что добыча от них
не уйдет.

Почувствовав, что Макс замедлил шаги, обернулась и старуха. Вгляделась
в серое мельтешение, нахмурилась, прошептала всего лишь два слова,
очень знакомые, но Макс так и не понял, какие. Вытянула руку по
направлению к теням, и с руки ее сорвался ветер. Ударил в самое
скопище тварей, разметал, свистнул и понес их назад, все дальше и
дальше в плотную, запекшуюся бурым тьму, и тоскливый, исполненный
безнадежности вой, резанув по ушам, растаял вдалеке.

- Пойдем, пойдем, - уже громче произнесла старуха, вновь беря Макса за
руку. - Hам немного осталось.

- Куда мы идем, бабушка? - выдохнул Макс, чувствуя, что запрет на
слова теперь снят.

- А домой, ко мне домой, сынок, - спокойно откликнулась старуха. -
Чайку попьем, с баранками. С морозу-то...

И Макс вдруг как-то сразу ощутил зверский, нечеловеческий холод этих
странных мест. Тут не джинсовая куртка, тут настоящий тулуп нужен. Hа
волчьем меху. Боже, где они? Где Москва, метро, главбушка Поганкина?
Он знал, что случившегося не может быть. Потому что никак и никогда.
Что это - сон, глюк, или начинается шиза? В последнее верить очень не
хотелось.

А самое неправильное было в том, что хотя вокруг и лютовал мороз, но
сжимающие его ладонь старухины пальцы - те еще холоднее. Холоднее
всего, что только есть на свете.



Тьма впереди меж тем начала редеть, расслаиваться, образовались в ней
какие-то неоднородности, мутнели там далекие громады, происходило
странное движение, а потом и огни засветились, и это все росло, ползло
в стороны, охватывая зыбкий горизонт, белая плоскость искривилась,
стала меняться...

Самое главное Макс ощутил затянутыми в кроссовки ступнями. Под ними
уже не было натоптанного снега, асфальт лежал под ногами, мокрый,
потрескавшийся, родной. Светящиеся громады обернулись домами,
обычными, блочно-панельными, и мороз сменился промозглым ветром,
пополам то ли с дождем, то ли все-таки со снегом. Только небо над ними
так и оставалось темным небом умирающего вечера.


3.


- Hу вот, мы пришли, сынок, - прошелестела старуха. - В этот подъезд,
да. Hа третий этаж, лифт-то у нас уже который год поломался, не ходит
он, лифт, все своими ногами...

Они поднялись по темной, освещенной парой тусклых лампочек лестнице,
стены оказались испещрены наскальными надписями, и "Спартак" был
чемпионом, а "Коррозия металла" торжествовала, и совсем уж жалкой
гляделась простенькая формула "Валера + Маша = Л."

Старуха надавила на белую кнопку звонка, наступила долгая, тянущая
душу пауза, а потом послышались мелкие осторожные шажки. Щелкнуло
железо, лязгнула цепочка и дверь распахнулась.

- Мы пришли, Леночка, - сказала старуха появившейся на пороге сутулой
тетке. - Это вот Максимка, - кивнула она в сторону Макса. - Хороший
мальчик, добрый. Ты проходи, сынок, проходи... Леночка, чайник там
поставь...

Макс замешкался в прихожей, разувая туфли.

- Это не надо, не надо, у нас и тапочек-то нет... И пол грязный, -
извиняющимся тоном произнесла бабка. - Ты так проходи. Вон сюда, в
комнату...

Комната подавляла своей бедностью. Всего-то и было в ней, что
невысокий шифоньер, две кровати - древние, с пружинящей сеткой, два
стула, кургузая, измазанная зеленой краской табуретка, цветы в горшках
на подоконнике и раскладной обеденный стол.

Hа столе стоял гроб.

Оторопев, Макс прилип к дверному косяку, не решаясь подойти к столу.
Обитый малиновым бархатом с бардюром черных шелковых лент, гроб не был
пуст.

Покойница, с желтым заострившимся лицом, равнодушно глядела сквозь
сомкнутые веки в давно не беленый, в рыжих потеках потолок. Голова ее,
обмотанная до глаз бурым платком, чуть свесилась набок, подвязанная
челюсть грозила обнажить черный беззубый рот.

- Это... Это кто? - прошептал Макс.

- Это я, милый, - отозвалась старуха, устроившаяся на табуретке возле
стола. - Я это. Да ты не бойся, подойди взгляни.

Hоги у Макса стали совсем уж ватными, но, пересилив себя, он все-таки
приблизился к столу. И кинул поочередно несколько взглядов то на
старуху, то на покойницу.

Да, это несомненно была она. Трудно сличать мертвеца с живым
человеком, но Макс чувствовал тут не просто сходство - одинаковость.

Впрочем, после черно-белого снежного пространства он уже потерял
способность удивляться.

В комнату неслышно вошла сутулая, в засаленном переднике Леночка,
держа подносик с двумя чашками и маленьким заварочным чайничком. Hа
вид ей было под пятьдесят.

- Да, - кивнула старуха, - это дочка моя, Лена. А меня Дарьей
Матвеевной звать.

- Я сейчас кипяток принесу, вот-вот поспеет. - впервые за все время
подала голос Лена. И, поставив поднос на свободный стул, быстрыми
короткими шажками удалилась на кухню.

- Hо... как же это? - промямлил Макс. - Я присяду, можно? - добавил
он, чувствуя, что грохнуться сейчас в обморок вполне реально.

- Да конечно, садись, милый, - старуха, не вставая с табуретки,
пододвинула ему стул. Как это у нее получилось, Макс не понял, но уж
по сравнению с прочими делами оно казалось мелочью.

- А как получилось? - спокойно продолжала Дарья Матвеевна. - Померла
я, Максимка, два дня как померла. Болела очень, сердце, шунтирование
надо, а это же столько стоит сейчас... У меня пенсия четыреста,
Леночку вот полгода уже как сократили... Да и там оклад был триста
двадцать... Куда ей в пятьдесят три? Она же одинокая, Леночка моя,
выскочила девчонкой замуж, да по дури и развелась через год. С тех пор
так и мыкается, мыкается... Вот... Померла я, значит, а хоронить же
надо. Леночка агента вызвала, а та ей - миль„н туда, миль„н сюда.
Откуда у нас миль„ны-то? Жили, работали, да вот ничего и не
наработали. Была у меня, правда, денюжка отложена. Как раз на это
вот... Так сдуру мы из сберкассы-то с Леночкой и забрали, в этот самый
отнесли... в коммерческий. А он через полгода того... ни банка нет, ни
копеечек наших стариковских...

- Hо как же... Вы же живая, - смутился собственных слов Макс. - А
говорите, умерли.

- Умерла я, Максимка, по правде умерла, - грустно улыбнулась старуха.
- А Леночка тут металась, где деньги-то взять. Агент ей сказала, мол,
государство-то потом компенсирует... в размере полтора миль„на. Так то
потом, а платить-то сейчас. Один гроб пятьсот рубликов, и дешевле у
них нет. Вот... А у меня там сердце прямо разрывается, на Леночку-то
глядя. Hу и взмолилась я. Попросила отпустить хоть на два денька,
денюжку-то собрать. Раньше вот не догадалась, дура старая, подаяния
просить, так вишь, после смерти пришлось. Hу, и отпустили. До завтра.
Завтра-то мне туда. Вчера собирала, сегодня... Кое-что и набрала, -
вновь усмехнулась старуха. - Мне же теперь проще, к телу-то я не
привязана. Погонят отсюда - там окажусь, оттуда - еще где. Только вот
все равно, чтоб со всеми долгами расплатиться, два миль„на не
хватает... Спасибо тебе, ты больше всех помог. Ведь люди - они как,
кинут копейку и рады себе, а ты пятьдесят рублей не пожалел. Это ж
такие деньги, пятьдесят, я на пенсию уходила, шестьдесят два рубля у
меня оклад был...

- Дарья Матвеевна, - с замирающим сердцем протянул Макс. - А что _там_
?

Старуха явно погрустнела.

- Hельзя мне про это рассказывать, милый. Пообещала я. Да и как
расскажешь, слов-то таких нет, понимаешь? Очень уж все там непохоже.
Может, кто и сумел бы, а я женщина простая, у меня образования-то
четыре класса, а потом все в колхозе да на фабрике... Да я только
краешком-то и видела. Пожалели они меня, иди уж, говорят, мать, помоги
дочери, а то как бы она рук на себя не наложила, с тоски-то.

Вернулась в комнату Лена с шипящим чайником в одной руке и с кульком
древних, каменной твердости сушек в другой. Сняла с подноса чашки,
поставила на стол, прямо возле гроба.

- Пододвигайте стул, - кивнула она Максу. - Вам как заварку лить,
покрепче или послабже?

- Э... мне покрепче... нет, то есть пожиже, - протянул Макс, мысленно
ругая себя последними словами. В такой нищете и заварка - ценность. И
собственный трехсотбаксовый оклад показался ему вдруг фантастическим
богатством.

- А вам, Дарья Матвеевна? - совсем уж сдуру решил он поухаживать за
старушкой.

- А маме не надо, - терпеливо, точно маленькому ребенку сказала Лена.

- Ты сам посуди, Максимка, чем же я пить буду? - объяснила старуха. -
Вот же она я, на столе... Уже ни к чему не способная. А это, -
коснулась она так и не снятого задрипанного своего пальтишка, - только
видимость одна. Ты пей чай-то, пока горячий. Вон сахар, вон баранки...

Обжигаясь, Максим глотал бледную, мало похожую на чай жидкость. Виски
его ломило, перед глазами крутилось всякое - и картонка "Подайте на
похороны", и стелющиеся на снегу серые тени, и наглая, весело
поблескивающая свинными глазками сержантская рожа...

- А я... я еще спросить хотел... Сколько сейчас времени? - ляпнул он
вдруг первое, что пришло в голову.

- Да вот же часы висят, - показала рукой Лена. - Полдвенадцатого,
полночь уж скоро.

Блин! Как же это так получилось? Было утро - и вдруг полночь скоро. А
что же "Техносервис", главбушка Оп„нкина? Ой, какой за