наша
страна будет лишь притворяться православной Державой.  То есть что ка-
саемо Державы - тут без притворства.  Державность,  она в крови. А вот
православие для многих,  увы,  для слишком многих стенет  вывеской.  И
тогда любого толчка достаточно, чтобы пошли разматываться события. Сто
лет назад красные только потому и сумели перехватить бразды,  что наши
прадеды  устали быть христианами.  Наши дети тоже устанут.  И тогда...
Подумайте, Алексей, что случится тогда даже не со страной, а с нами, с
Церковью?  Начнутся такие гонения, что те, прошлого века, просто чепу-
хой покажутся.
     А может,  и того хуже получится.  Безо всяких гонений, просто нам
уже не будет веры. Почти все отвернутся от Церкви, пойдут мимо. Вы по-
нимаете,  что пойдут пут„м погибели,  я это понимаю, но они-то не пой-
мут.  Снова нас, христиан, будет жалкая горстка, как в первые времена.
И я спокоен за тех, кто сумеет остаться верным. Дело в других, в поги-
бающих.  Их жалко.  А если тогда, через двадцать лет, через пятьдесят,
пускай даже спустя столетие,  спросят, кто виноват? Что вы скажете по-
томкам,  Л„ша?  Что вы не напрасно носили православный меч?  И сами не
заметили, как превратился он в православный кнут?
     - Я одного только не понимаю,  батюшка,  какой практический вывод
следует из всех этих фантастических гипотез? - терпеливо произн„с я. -
Мы ведь,  кажется,  начинали разговор о Мише Званцеве.  Так вот,  хочу
внести ясность.  Я - всего лишь разовый исполнитель задания. Не в моей
власти прекратить дело,  отдать мальчика вам на поруки,  выпустить его
из  КПЗ.  Завтра  за ним приедут сотрудники из столичного Управления и
увезут его. Будет следствие. Ну конечно, я приложу к рапорту сво„ лич-
ное мнение, что в этом деле нецелесообразна излишняя строгость.
     Но мо„  мнение  ничего  не  решает,  поймите это.  Я вообще не из
следственного отдела,  моя работа - с автоматом за сатанистами бегать,
я - силовик.  Просто сейчас кроме меня некого было откомандировать. Но
ещ„ раз говорю - я ничего не решаю. Попробуйте, конечно, послать пись-
мо  начальнику  Управления,  а ещ„ лучше - прийти на судебное разбира-
тельство,  высказать сво„ мнение. Только, боюсь, суда и не будет, Мише
ведь только тринадцать, так что в спецмонастырь его направят админист-
ративным порядком. Возможно, вам, как его духовнику, сообщат адрес мо-
настыря и даже разрешат навещать его. Но больше ничего сделать нельзя.
     - Что ж, - допивая чай, согласился отец Николай, - раз уж нельзя,
так нельзя.  Я,  простите, поначалу неправильно понял ситуацию. Думал,
дело-то небольшое, можно и местными силами решить. Ну ладно, - поднял-
ся он.  - Спасибо за угощение,  но пора и честь знать.  Вы уж, Алексей
Юрьевич,  на меня не обижайтесь,  я,  кажется, много лишнего сказал. А
впрочем, может, оно и не зря. Всего доброго вам. Если когда ещ„ появи-
тесь в наших краях, заходите. Буду рад с вами повидаться.
     Он аккуратно  отодвинул  стул и как-то вдруг сразу оказался возле
двери.  Плавным движением - как, должно быть, заходя в алтарь на служ-
бе, толкнул е„. Оттуда, из полынной тьмы, дохнуло вдруг на долю секун-
ды ледяным зв„здным ветром - и высокая фигура священника  растворилась
в этой черноте.
     - Доброй ночи,  батюшка!  - запоздало крикнул я вслед. Ещ„ спустя
полминуты мне пришло в голову, что я забыл взять у него благословение.
Точно я не православный человек, а ковбой с дикого Запада.
     Распахнув дверь,  я кинулся было вслед, но куда там! Плотная тьма
заволокла пространство,  пяток подслеповатых фонарей,  кое-где разбро-
санных вдоль Старопетровской,  лишь подсвечивал торжество сгустившейся
ночи,  залитое ч„рной водой небо лишь далеко у горизонта имело синева-
тый отсвет - как воспоминание о растаявшем закате.
     Да, я и сейчас мог выбежать на улицу,  и вжиться в эту темень,  и
непонятно чем уловив слабеющий звук шагов,  нагнать отца  Николая,  но
толку?  Смешно  бы я выглядел,  испрашивая благословение на пустынной,
наполненной саранчиным треском улице. Ещ„ напугал бы батюшку до полус-
мерти. А может, мне хотелось сказать ему что-то? Если бы я знал, что!
     Я вернулся в дом,  и домыл оставшуюся после нашего чаепития посу-
ду. Хотя что там было домывать?
     Теперь вот и отец Николай.  Старик,  мальчишка,  священник. И все
они глядят на меня строгими глазами, и требуют абсолютно невозможного.
Точно я не рядовой исполнитель, а по крайней мере начальник следствен-
ной части. Имею власть распять его и власть отпустить его. Ничего себе
аналогии в голову лезут! А даже если бы и мог, что бы это изменило?
     Легко было отцу Николаю рассуждать о  ненужности  Управления,  но
я-то знал, как быстро превращается милосердие таких вот, как он, в по-
пустительство врагу.  Ему не приходилось глядеть в мутные, залитые не-
навистью глаза Рыцарей и Адептов. А ведь половину этих несчастных, ес-
ли не больше,  можно было в сво„ время спасти.  Если бы их  не  жалели
простенькой,  неумелой  жалостью  бабки,  что клад„т горячую грелку на
больной живот внучонка.  А у того - перитонит. Если бы не жонглировали
словом  "свобода" те,  кто до настоящей свободы не дорос.  Что лучше -
годы спецмонастыря или адская вечность?
     А ведь оставь я Мишку на свободе,  именно ею бы дело и кончилось.
Смешно мне было слушать отца Николая, все эти его "взять на поруки" да
"наблюдать за развитием мальчика". Опытному оккультисту достаточно бы-
ло бы недели, чтобы пролезть сквозь все приходские заслоны. Интересно,
а про внушение на расстоянии батюшка что-либо слышал?  А знает ли  он,
что Адепты,  к примеру,  могут менять внешность?  Что под видом доброй
т„тки из прихода в дом Званцевых мог просочиться кое-кто совсем  иной?
Что  в  сознание  мальчишки можно внедриться через ту же непут„вую его
мамашу,  через школьных приятелей или учителей. Их батюшка, надо пола-
гать, тоже способен контролировать?
     И пусть ид„т вс„ как ид„т.  В конце концов, Промысел о Мишке, на-
верное,  в том и заключается - проведя через мытарства  спецмонастыря,
спасти  его  пока ещ„ чистую душу.  Да и что такого в монастыре,  чего
нельзя было бы выдержать? Ладно, я понимаю, что это - колония строгого
режима.  Но даже предполагая худшее,  вс„ равно.  Ну, положим, пацанов
там лупят.  У нас в интернате тоже ведь был  такой  Виктор  Андреевич,
подзатыльники  только  так  раздавал,  а если что серь„знее - уводил в
спортзал и там, говорят, сложенным вдвое телефонным проводом... Сер„ж-
ке однажды досталось, когда он по карнизу пятого этажа прогуляться ре-
шил.  Они с Пашкой Смагиным поспорили.  Кажется,  на блок сигарет.  Но
ведь  жили тем не менее,  да и Андреича вскоре с работы вышибли.  Едва
только Григорий Николаевич директорским замом стал, сразу треть персо-
нала - на улицу,  без выходного пособия.  И ведь было за что,  ещ„ как
было.
     Но это интернат, а спецмонастырь - заведение совсем иное. Там без
строгости  просто нельзя - ребятишки-то необычные,  кто телепает,  кто
ясновидит,  а кто уже и колдует по-настоящему.  Лишь только с ними ос-
лабь - попросту разбегутся,  и никакая колючая проволока не удержит. А
то и хуже - устроят там,  под монастырской крышей,  семинар по  обмену
опытом. Чтоб творить им совместное зло потом. Конечно, лучше бы своими
глазами увидеть,  но это необязательно - сейчас в моей памяти  всплыли
рассказы того же Толика Зайцева, он в таком вот монастыре полтора года
пахал в роте внешней охраны.  У них,  говорил он, порядок закручен же-
лезный,  если что не так - сразу в карцер,  а там,  наверное, и секут.
Хотя официально телесных наказаний, конечно же, нет.
     Значит, это жд„т и Мишку?  Полуосвещ„нный подвал,  и  опрокинутый
лицом вниз, он обхватит руками узенький топчан, и вздрогнут острые ло-
патки на загорелой спине, а какой-нибудь мордоворот-сверхсрочник - щ„-
ки со спины видать - не спеша выбирает из латунного ведра длинные гиб-
кие прутья.
     Картинка столь ясно нарисовалась у меня перед глазами, что я даже
головой мотнул, отгоняя мерзкое видение.
     И вс„ же это меньшее зло...  Батюшка ведь как недавно сформулиро-
вал:  выбрали меньшее зло, и остались с ним, со злом. А Господь совсем
в другом, получается, месте.
     Я взглянул туда,  в другое место - на полочку с иконами. Лик Спа-
са-Вседержителя смотрел на меня из медно-ж„лтой позолоты оклада, а мне
почему-то неловко было отвечать ему взглядом. Словно сомнениями своими
я надорвал связывающую нас невидимую ниточку.  И лишь горячей молитвой
можно вс„ исправить.  В конце концов, не зря же мне ещ„ и Григорий Ни-
колаевич в интернатские времена говорил - если не  знаешь,  как  быть,
помолись от сердца, искренне, а после заметь, что первое в голову при-
д„т. Это и будет Божий ответ.
     Сейчас только Божий ответ и мог вытянуть меня из жадно  всасываю-
щей воронки.  А та открылась незаметно,  и я только сейчас понял,  что
барахтаюсь среди невидимых, но от того лишь более плотных волн, и неу-
молимая  сила  тяготения тащит меня вниз,  на ч„рное илистое дно,  где
безнад„жность и безумие.  Вс„, что казалось мне широкой палубой, обер-
нулось наспех сколоченным плотиком, и конечно, первая же волна разнес-
ла его по бр„внышкам. Я мог сколько угодно убеждать себя, что поступаю
правильно,  а  даже  если и не так - откуда мне знать Божий замысел об
этом мальчишке, а к тому же я давал присягу, целовал крест - и значит,
долой сомнения.
     Но чем  больше я накручивал себя,  тем яснее проступала откуда-то
из,  казалось бы, наглухо запертых уголков души уверенность - на самом
деле вс„ совсем не так, я простонапросто причусь за частокол привычных
доводов.  От чего же я прячусь? От Божьего взгляда или от самого себя?
Кто прав - я, ночными засадами, ужасом "музыкальных шкатулок" и прочей
дрянью оплативший свою правоту,  или вот этот здешний батюшка, имеющий
дело лишь с мелкими грешками населения,  наверняка и в глаза не видав-
ший настоящего сатаниста? Все его аргументы разбить было несложно, не-
даром  в Училище столько часов выделялось на теоретические дисциплины,
едва ли не в семинарском объ„ме.
     И однако чем дольше мы спорили, тем больше хотелось мне оказаться
неправым,  и отбивать батюшкины доводы было неприятно.  Саднило в душе
как в начале весны, когда встретился мне на улице собственной персоной
Василий  Андреевич  Голошубов.  Точно шагнул в реальность из тех снов,
что донимали после расставания с Валькой.
     Я поначалу его и не узнал - Вася основательно  заплыл  жирком,  и
это,  как ни странно,  прибавило ему солидности, некогда сальные патлы
были теперь тщательно обихожены, завиты рукой знающего толк парикмахе-
ра.  Т„мно-бурая кожаная куртка гляделась на н„м очень к месту - как и
охвативнее палец пузатенькое золотое кольцо с побл„скивающим камешком.
Стекляшка, - решил я тогда. И ошибся.
     Он, кстати, узнал меня сразу. Что-то промелькнуло в его маленьких
ледяных глазках - и с криком:  "Какие люди!  Л„ха, ты прям как живой!"
Вася полез обниматься.
     От объятий голошубовских я осторожно уклонился,  но пухлую околь-
цованную руку пожать вс„ же пришлось. Как-никак, одноклассники, одног-
руппники, однопалатники. Едва ли не однокамерники.
     - Это дело подобает взбрызнуть, - уверенным хозяйским голосом из-
р„к Василий Андреевич  и  повл„к  меня  к  стоящей  на  краю  тротуара
"Лодье".  И я, к своему удивлению, попл„лся за ним. Проклятая интелле-
гентность вновь брала сво„,  не позволяя послать Голошубова туда,  где
ему самое место.
     А развалившись на мягком кресле набирающей скорость "Лодьи",  по-
сылать Васю было уже не с руки.
     Одногруппник прив„з меня в "Предгорья",  маленький уютный  ресто-
ранчик на стыке Победной Гряды и Лугового проспекта.  Немедленно нари-
совавшийся рядом лысоватый метрдотель без лишних вопросов устроил  нам
столик у окна,  Вася что-то шепнул ему - и вскоре двое крепеньких пар-
нишекофициантов натащили нам всякой гастрономической радости.  Видимо,
господина Голошубова здесь знали и уважали.
     - Ты как, Л„ха? Коньяк, водка? Распоряжайся.
     - На тво„ усмотрение, Вася, - пытаясь казаться увереннонебрежным,
отвечал я.
     - Тогда особый,  шесть снежинок,  из Анверских погребов,  - велел
Голошубов  склонившемуся  над  ним официанту.  Тот с поклоном убежал в
сторонку.
     Я вс„ не мог понять, зачем Васе это нужно. Ладно, встретил однок-
лассника,  так не мог же он забыть, как лежал я, распластанный на кро-
вати, а он, предвкушая близкое удовольствие, произносил перед замершей
палатой назидательную речь. Или другое вспомнить. Вон, два золотых зу-
ба посверкивают, а настоящими-то, природой данными, плевался уже спус-
тя год после той жуткой октябрьской ночи,  сидя на полу туалета и раз-
мазывая красные сопли по щекам. Да и после ему не раз от меня достава-
лось,  и  повод отлупить Голошубова всякий раз находился подозрительно
легко.  Победить грех злопамятности удалось мне много позже, да и уда-
лось ли?
     Но Вася, казалось, начисто забыл о печальном прошлом, он вроде бы
искренне радовался встрече,  вспоминал всякие корки интернатских  вре-
м„н,  наших учителей и творимые над ними пакости.  О настоящем говорил
он куда более скупо,  но вс„ же я понял,  что держит Василий Андреевич
сеть продуктовых магазинов, и не против расширить сферу интересов.
     В тот раз выпили мы изрядно,  хотя я и уклонялся как мог. Повезло
Голошубову,  встретился он мне в период между дежурствами,  было время
расслабиться. А заявись я на службу, мучимый похмельным синдромом, все
сделали бы вид,  что ничего не замечают,  но в личном деле возникла бы
соответствующая пометка, а образуйся таких пометок три - и пожалуйте в
расч„тную часть,  получайте огрызок в зубы, выходного пособия не поло-
жено,  лишь компенсация за негуляный отпуск,  а дальше - широка страна
моя родная.  У нас в Управлении дело поставлено было ж„стко. На службе
- как ст„клышко, ни духу ни запаху. В случае нарушений на чины не гля-
дели.
     Странно, Вася не подъезжал ко мне ни с какими просьбами или пред-
ложениями,  казалось,  вся  пьянка  проистекала единственно из желания
вспомнить наше занимательное детство,  и лишь когда  мы,  выползая  из
ресторана, грузились в "Лодью", он невнятно бормотнул:
     - Ты, старик, зла на меня не держи... Ну, сам понимаешь, о ч„м я.
Мелкий был и глупый. В таком вот, старик, разрезе.
     Тон его вроде бы был искренним, даже если сделать поправку на пь-
яную сентиментальность.  Да и не столь его пробрало, "Лодью"-то в„л он
весьма уверенно, без излишней лихости, но и не пл„лся в хвосте. Дорож-
ная  служба ни разу не тормознула нас.  Впрочем,  если бы это и случи-
лось,  Вася вряд ли дыхнул бы в трубочку.  Он из тех,  понимал я,  кто
умеет договариваться с людьми.
     И лишь потом,  спустя неделю, сообразил я, к чему Васино радушие,
немалые траты в "Предгорье",  да и убуханное на меня время.  Наверняка
заранее знал,  где служу.  Вот и завязал нужный контакт. Авось, приго-
дится когда-нибудь. Умным стал парнем Васька, чует, куда вложить капи-
тал. И не клад„т все яйца в одну корзину.
     Однако это оставалось не более чем гипотезой, и вполне могло ока-
заться по-другому:  у Васи проснулась совесть, вот он, встретив однок-
лассника,  и  извиняется  присущим  ему способом.  А где правда - я не
знал, и оттого ныло у меня что-то внутри.
     Это дело надо было прекращать.  Я встал перед иконами,  помолчал.
Читать вечернее правило сейчас уже не стоило, сейчас мне был нужен от-
вет.  Надо было сбросить всю шелуху, вс„ мелкое и пустое, и услышать в
себе тишину.  Божье слово произносится в молчании. И я ждал этого сло-
ва, не разжимая губ, я глядел на потемневшую икону, а Он глядел на ме-
ня оттуда, из невероятной дали - и молчал.
     - Ну и как мне теперь быть, Господи? - шепнул я пересохшими губа-
ми.  - Видишь,  вс„ летит и рушится,  я сам уже ничего не понимаю, что
правильно,  что нет. Я целовал твой крест и давал присягу. Да, не щадя
живота своего.  Как Андрюшка Зайцев, которому Адепты четыре часа вытя-
гивали кишки.  Специальными щипцами.  Или Володька Чебрицын, угодивший
на базальтовый стол Рыцарей.  И знаешь, лучше бы я оказался на их мес-
те.  Я не боюсь ни боли,  ни смерти, я вс„таки верю, что там, за поро-
гом,  увижу Тво„ лицо, хоть и сидит у меня внутри гадкое насекомое, но
ведь есть же и свет,  и я полагаюсь на молитвы Пречистой Твоей матери,
они защитят меня на воздушных мытарствах.  Но сейчас-то мне куда, Гос-
поди? Я давал присягу бороться со всеми проявлениями бесовства, но вот
этот мальчик, Мишка, он же пока ещ„ твой, Господи, все мои предположе-
ния, что его окрутят сатанисты - так ведь это будет потом.
     Я знаю,  что будет,  слишком много примеров тому,  но сейчасто он
чист. И его, значит, надо загнать в клетку, поломать ему жизнь, обречь
на  страдания?  Они спасают,  страдания,  но почему именно я должен их
причинить?  Мир во зле лежит, и страдания и так будут, пока Ты не при-
д„шь и не прекратишь всю эту нашу немощь и боль. Ты сам говорил - горе
миру от соблазнов, но горе тому человеку, чрез которого соблазн прихо-
дит.  А что приходит чрез меня? Что, если этот здешний батюшка прав, и
мы,  в Управлении нашем, только играем в спасателей веры? Что можем мы
такого,  чего  не можешь Ты?  Уж не гордыня ли руководит нами?  Но как
иначе?  Молча смотреть,  как лютует зло?  В ч„м наша, нет, моя ошибка,
Господи?  Ты прив„л меня сюда,  именно меня, значит, есть тут какое-то
Тво„ желание обо мне,  есть что-то,  что я должен сделать для Тебя. Не
потому,  что  инструкция обязывает,  не потому,  что люди советуют,  а
просто - Твоя воля.  Я должен понять е„,  но как? Если Ты не отвечаешь
мне,  а время бежит, утром приедут за Мишкой, я сдам его с рук на руки
- и вс„, поезд уш„л?
     Ответь, Господи,  что я должен делать - и дай на это силы, потому
что,  скорее всего,  окажется, что собственных-то сил мне и не хватит,
мы все хотим совершать подвиги там,  где что-то можем, играть на сво„м
поле - а Ты посылаешь нас совсем в другую сторону, где мы слабы и жал-
ки,  где вс„ валится из рук, и нет ни сил, ни умения, а потом оказыва-
ется,  что вс„ это какимто непостижимым образом находится - потому что
да„шь их Ты.  Дай и сейчас, Боже, помоги мне сейчас, вразуми, дай бла-
годать Свою,  чтобы решиться на то, что ещ„ мне не открыто, но я прошу
Тебя - открой.  И сделай за меня то, что у меня самого уж никак не по-
лучится.  Господи, мне жалко этого пацана, я не хочу, не хочу отдавать
его на страдания,  ведь он - это как-будто я сам десять лет назад,  Ты
спас меня тогда,  послал мне Григория Николаевича, Сер„жку, так теперь
Ты меня посылаешь к Мишке - зачем? Для того ли, чтобы отправить его на
следствие?  Это мог сделать кто угодно, незачем было посылать меня. Но
вот - я здесь,  и я - перед Твоим лицом, и доверяю всего себя Тебе. Ты
любишь меня, и Мишку этого любишь так, как я даже и вообразить себе не
могу.  Ты за нас пош„л на крест,  и Ты - можешь  нас  спасти.  Поэтому
пусть будет воля Твоя. А я - пойду туда, куда пошл„шь.
     Я замолчал,  и Он, на иконе, молчал тоже. Какая-то необыкновенная
тишина сгустилась вокруг,  и я вдруг понял,  что в комнате я не  один.
Кто-то  стоит рядом,  и смотрит на меня.  В полутьме Его глаза были не
видны,  но почему-то я знал, что сквозит в них неизбывная, неизмеримая
ничем земным грусть.
     И что мне теперь делать?  Я понимал, что надо молиться дальше, до
изнеможения, до обморока, - молиться, пока Господь не откроет Свою во-
лю.
     Но что-то перегорело во мне,  и сил никаких не осталось, в голове
гудело,  точно там, внутри, кто-то лупил тяжеленным молотом по упрямой
стали, а стоило закрыть глаза - и плавали в черноте синеватые пятна. И
вместо того,  чтобы продолжать молитву, я разобрал постель, сам не за-
метил,  как оказался под одеялом, и последнее, на что меня ещ„ хватило
- это прошептать:  "В руци твои, Господи Иисусе Христе, Боже мой, пре-
даю дух мой..." А потом - невидимый смерч закружил меня,