Виталий КАПЛАН
Рассказы

УСАТЫЙ-ПОЛОСАТЫЙ
ЗАЧЕТ (вариация на тему)
ВСЕ ПУТЕМ
Не спать всю ночь свобода
Философ
Юг там, где солнце





                              Виталий КАПЛАН

                             УСАТЫЙ-ПОЛОСАТЫЙ




     Да, этот год не то, что прошлый. Осени тогда,  можно  сказать,  и  не
было, нежаркое, но светлое и прозрачное лето задержалось  чуть  ли  не  до
середины октября. В бирюзовом,  чуть  подернутом  легкими  облачками  небе
висело,  поигрывая  блестками,  солнце,  точно  свеженький,  едва  лишь  с
монетного двора, пятак, а слабый ветер не спеша тащил вдоль тротуара сухие
разноцветные листья, и те  шелестели,  словно  страницы  какой-то  хорошей
книги.
     В общем, было время.  А  сейчас  и  не  поймешь,  какое  время  года,
сплошная гниль. Еще в  августе  небо  затянули  сморщенные  седые  облака,
зарядили дожди - и до сих пор истекают  злостью.  Не  то,  чтобы  ливни  с
грозами - это бы еще куда ни шло - нет, мелкие, серенькие,  нудные  словно
лекция по теоретической методологии. Промокло все -  и  земля  и  небо,  и
время, и пространство. Иногда казалось, что нынешняя  слякоть  необратима,
что вечно  будут  гнить  по  краям  тротуаров  съежившиеся  листья,  и  не
избавиться уже от наглой уличной грязи, что так и норовит заляпать  брюки,
и уж разумеется, все окна в  городе  навсегда  иссечены  мутными  тягучими
струйками.
     Одним словом, грязь, грязь и ничего,  кроме  грязи.  Особенно  здесь.
Театр начинается с вешалки, а город, очевидно, с вокзала.  Считается,  что
сей славный град - один из очагов мировой культуры, да  видно,  смыло  ее,
культуру, дождями. По перрону без сапог и не пройдешь, а в залах ожидания,
что убирай, что не убирай, все одно и то же тоскливое  болото,  коричневая
жижа хлюпает под ногами, и прямо в ней сидят люди - кресел, само собой, на
всех не хватает.  И  прямо  сюда,  в  подозрительного  вида  лужи,  кучами
навалены рюкзаки, узлы, чемоданы. Народу уже все до  фонаря,  грязь  -  не
грязь, лишь бы уехать в конце концов. Хотя  и  там,  куда  они  стремятся,
наверняка не чище.
     Ну, и как положено, перестройка. Перестраивают старенький, повидавший
всякие виды вокзал, кругом разворотили что только можно, а  также  и  чего
нельзя, половину труб закопали, другую еще год согласовывать будут.  Точно
исполинские   жирафьи   шеи,   возносятся   краны,    ползают    деловитые
жуки-бульдозеры, выпирают жесткими ребрами  стальные  конструкции,  больше
всего смахивающие  на  допотопных  динозавров.  И  всему  этому  зоопарку,
похоже, не предвидится конца.
     Но со стороны глянешь  -  кипит  работа,  бурлит  и  пенится.  Трещат
ослепительно-голубые огни  электросварки,  бригада  работает  под  девизом
"Гори оно все синим пламенем!". Где-то вдали, за отстойными путями, ухает,
словно   исполинская   жаба,   бетономешалка.   А   может,    какая-нибудь
камнедробилка. Слышна веселая песнь  отбойных  молотков  -  очередной  раз
ломают  асфальт.  Оркестр  электропил  ежедневно  выдает   авангардистские
симфонии. Веселая жизнь, что и говорить.


     Сергей взглянул на часы. Не слабо, уже без десяти  четыре.  Да,  пора
отставить лирические медитации и мчаться на дежурство. Хотя нет, мчаться -
это излишество. Можно пойти и не спеша. Не горит. Минутой раньше,  минутой
позже - для Инспекции все одним цветом.
     Да и вообще тамошняя работа -  сплошная  малина.  И  не  напрягаешься
особенно, и со скуки мух не давишь. Случаются занятные моменты. Кстати,  и
времени не слишком много отнимает - дежурства дважды в  неделю  по  четыре
часа. Чем плохо? А ведь  считается  как  общественная  нагрузка,  а  также
комсомольская. Если надо слинять с какой-нибудь дряни  типа  овощной  базы
или  демонстрации  по  поводу  нерушимого  единства  -  так  нет  проблем.
Ссылаешься на производственную необходимость - и привет. А проверять никто
не станет - все в запарке и отключке, всем некогда.  Да  и  лень.  Зато  в
личный комплексный план можно записать, что в поте лица  своего,  невзирая
на объективные и субъективные, вкалываешь в Инспекции, а стало быть,  чист
сердцем перед факультетским бюро. Пустячок, а приятно. Экономишь и  время,
и нервы.
     ...Сегодня четверг. Это хорошо.  Это  значит,  под  крышей  дежурить.
Никакой особой  работенки  не  предвидится,  стало  быть,  можно  заняться
окаянным конспектом, добить Анти-Дюринга в пух и прах. Развлечение  не  из
лучших, но иначе зимой ВВС и разговаривать о зачете не станет. ВВС, она же
Василиса Вениаминовна Серебрянская, сухонькая бабка-доцент, ржавый осколок
давно ушедшей эпохи. Уж скорее  бы  отправилась  она  в  дальний  путь  по
описанному доктором Моуди пресловутому туннелю, на  свиданку  с  Корифеем,
Вождем и Учителем. Проводили бы с оркестром - и всему факультету стало  бы
легче  на  сердце.  Но  где  уж  там.  Старуха,  несмотря  на  свои  почти
трехзначные годы, крепка словно атомный авианосец.  Видно,  ставит  рекорд
долгожительства. Она еще и с тех конспекты спросит, кто  сейчас  в  кубики
играется и манную кашу по стенкам размазывает.
     Надо будет все-таки сделать финт ушами. Не размахиваться же, в  самом
деле, на тридцать страниц, как ласково  рекомендовала  бабка  на  недавнем
семинаре. Однако и без того почти все дежурство на это  дело  угробишь.  А
ведь прискорбно. С матанализом бы посидеть, коллоквиум не за горами, да  и
томик Стругацких неплохо бы дочитать. Леха дал всего на неделю, потому что
сам неизвестно у кого выцыганил. И тут же пустил по  кругу.  А  ведь  ему,
бедолаге, и возвращать.


     Инспекция  располагалась  в  круглой,  построенной  чуть  ли   не   в
позапрошлом веке трехэтажной башне. Сие творение неизвестного зодчего явно
косило  под  средневековье  -  узкие,  забранные  решетками  окна-бойницы,
чугунная винтовая лестница,  ступени  которой  звенят  под  ногами,  точно
тяжелые колокола. Всем, кто впервые сюда попадал, казалось, будто случился
сдвиг во времени. Столетий этак на семь. Вот-вот  покажется  на  горизонте
хищная орда, почернеет воздух от разом пущенных стрел, затрубит боевой рог
- и начнется... "Наш Замок", называли свое  здание  сотрудники  Инспекции.
Впрочем, _н_а_ш_и_м_ замок был, мягко говоря, не совсем.  Им  отвели  лишь
три комнатки на втором этаже. Самая  крупная  -  это  центральная,  там  в
основном и кипит работа, а также чай  в  электрическом  самоваре  -  любят
сотрудники совершать "пищеварительные паузы". Ну и, понятное  дело,  здесь
же заседает за своим столом шеф - а именно Семен Митрофанович Чачин, седой
багроволицый ветеран всех войн, начиная, видимо, с Куликовской  битвы.  Он
неописуемо толст, он страдает  всеми  открытыми,  а  также  и  неоткрытыми
болезнями, он тяжело дышит и ходит с черной палкой. Но ни о  какой  пенсии
не может быть и речи, Семен Митрофанович намерен отойти  в  небытие  прямо
тут, на боевом посту, куда его, как он полагает,  поставила  партия.  Хотя
вероятнее, все закончится в районной  больнице,  в  компании  тараканов  и
пьяных санитарок.
     Комната справа - это  архив.  Там  пребывают  бронированные  шкафы  с
никому не нужными материалами, пустой, словно  студенческая  голова  после
экзамена,  сейф,  две  ободранные  тумбочки,  а  главное  -   общественный
холодильник. В общественном  холодильнике,  в  отличии  от  сейфа,  всегда
что-нибудь да найдется, народ в Инспекции дружный, пищеварительные  паузы,
посиделки и  специально  организованные  застолья  сменяют  друг  друга  с
непреложностью кремлевских часов. И больше здесь, в хранилище, ничего нет,
за исключением Железного Феликса, чей портрет за треснувшим стеклом  особо
полюбился местным тараканам. В свое время Феликс висел в главной  комнате,
но потом в силу каких-то политических соображений был  замещен  Ильичом  и
отправлен сюда, на заслуженный отдых.
     А вот каморка слева -  КПЗ.  На  окнах  имеет  место  изящная,  почти
декоративная решетка, на двери с внутренней стороны  нет  ручки.  Интерьер
завершается диваном с выпирающими пружинами, а также столиком, который  на
всякий случай привинчен к полу.  Сюда  сажают  задержанных,  и  здесь  они
загорают до отправки в приемник-распределитель. Иногда загорают подолгу  -
своего транспорта Инспекции не  положено,  а  казенного  вечно  приходится
ждать.


     - А, Усатый-Полосатый, здорово, - не вылезая  из-за  стола,  пробасил
старший лейтенант Кондрашев и, перегнувшись через край,  протянул  ладонь.
Они поздоровались - как всегда, по методу "кто  кого  пережмет".  И  вновь
получилась боевая ничья.
     Нельзя сказать, чтобы Сергей так  уж  крепко  дружил  с  Кондрашевым,
все-таки они люди из разных миров, но очень  даже  приятельствовал.  Да  и
старше Сашка был всего лишь на пять лет - не столь и много. Именно  с  его
легкой руки и прилипло к Сергею прозвище "Усатый-Полосатый". Еще с прошлой
осени, когда тот впервые появился в Инспекции. Усатый - это из-за длинных,
а-ля гайдамацких усов,  которые  он  отпустил  сразу  же  после  армии.  А
Полосатым - из-за фамилии Полосухин. Раньше Сергея обозначали  по-всякому:
и Полусухим, и Крепленным, и даже  Вермутом.  Сергей,  понятное  дело,  не
обижался, но и восторгов особых не испытывал. А  вот  Сашкино  изобретение
неожиданно пришлось ему по вкусу.
     - Здорово, дедушка Кондратий, - откликнулся Сергей,  ставя  сумку  на
черный кожаный диван. - Что новенького  в  наших  Палестинах?  Жизнь  бьет
ключом, и все по голове?
     - В Багдаде все спокойно, мой халиф, -  плотоядно  усмехнулся  Сашка,
скаля тридцать два  абсолютно  здоровых  зуба,  -  Сема  своей  необъятной
задницей прочно сидит на биллютне, это тебе, полагаю, известно, а вот чего
ты не знаешь, так это насчет вторника.  Вызывал  меня  на  ковер  дяденька
Бугров, и весьма неделикатно вставлял клизму в положенное место.
     - Это с какой еще радости?
     - А работаем плохо, - жизнерадостно  пояснил  Кондрашев,  похоже,  не
особо расстроенный подобной мелочью жизни.  -  В  сентябре  на  пятнадцать
процентов меньше задержаний, чем в августе.  Стало  быть,  на  столько  же
процентов хуже бездельничаем. Так, наш родимый, и выразился. Это раз. Сема
с дружинниками поскандалил, они  теперь  не  хотят  с  нами  в  совместное
патрулирование ходить - это факт номер два. Ну, и мелочевка разная,  вроде
несвоевременно сданных бумаг.
     Сергей хмыкнул.
     - Бугров что, совсем мозгой заплесневел? - поинтересовался он,  роясь
в недрах сумки. -  Сентябрь  же  все-таки  не  август,  в  школах  занятия
начались, вот и бегают меньше. Это и пню лесному доступно.
     - Первый этаж, вторая дверь направо, - ехидно  посоветовал  Сашка.  -
Явись пред мутные Бугровские очи и поделись соображениями. Наш Бугор  тебя
похвалит, может, премию отвалит.
     - А что? - заинтересовался Сергей. - Толковая мысля. Хочешь, на  спор
пойду и скажу? Я тут общественник-бессребреник, денег за  доблестный  труд
не получаю, и вообще числюсь  по  комсомольской  линии.  Так  что  мне  не
страшен серый волк.
     -  Вполне  детсадовское   рассуждение,   -   одобрительно   улыбнулся
Кондрашев. - Вот они, розовые очечки на шелковой цепочке.  Дядя  Бугров  у
нас нервный, в младенчестве ушибленный, в юности  обиженный.  Вылетишь  из
оперотряда как пробка от "Салюта". А то и бумагу в институт сделает. Учти,
Серый, он не любитель. Он профессионал.
     - Ладно, хрен с ним и жеванная морковка,  -  Сергей  наконец  отыскал
нужную тетрадку. - Ты вон чего скажи, Мишка с Иваном сегодня придут?
     - Шайтан их в курсе. Обещались вроде бы. Во всяком случае, в  графике
на сегодня они имеют счастье быть.
     - Усек, шеф. Ну, и какая предстоит работенка? А то  ведь  мне  еще  и
конспектом страдать.
     - Страдай, Сережа, страдай, - ласково покивал  головой  Кондрашев.  -
Делать все равно нефига. Ты сегодня не в патруле, так что здесь останешься
за главного. Строчи сколько вытерпишь. Кого конспектируешь-то?
     - Да вот, Анти-Дюринга стругаю мелкими ломтями.
     - Знакомо. Бывало, и мы на юридическом баловались.  Я  гляжу,  совсем
замордовала вас Василиса Премудрая.
     - В этом определении есть лишние буквы, - заметил Сергей. - И мы  оба
с тобой знаем, какие.
     - Ну уж само собой, - согласился Сашка. - Весь ваш оперотряд  от  нее
на стенку лезет. А с виду, говорят, милая старушка.
     - Да уж. Зверь-баба.
     - Зато после института будет что вспомнить, - продолжал свою праздную
мысль Кондрашев. А слушай, Серый, - глаза его  шкодливо  блеснули,  как  и
всегда в те минуты, когда старшему лейтенанту хотелось подурачиться.  -  А
что, если эту  вашу  бабенцию  задержать  как  несовершеннолетнюю?  Ростом
подходит, фигурой... В КПЗ посадим, в детприемник сдадим. Глядишь,  вам  и
облегчение...
     - Тогда уж в дедприемник, - внес  коррективу  Сергей.  -  Кстати,  по
факультету из года в год ползают слухи, что милая  наша  старушка  сама  в
свое время так  развлекалась.  Может,  кое-куда  пописывала.  А  может,  и
подписывала.
     - Интересно, до какого же чина она дослужилась? - задумчиво  протянул
Сашка. - Ведь экое же ископаемое...
     - Вот уж тайна сия велика есть, - буркнул  Сергей,  очищая  от  бумаг
второй стол. Он разложил бесценное сокровище - тетради N_1, откуда сдувал,
и N_2, куда писал. У него уже и зубы заныли от предвкушения.
     Но страдать пришлось отложить.  Защебетали  в  дверях  нежные,  такие
солнечные на общем слякотном фоне голоса, и явились на  пороге  Маринка  с
Марьянкой. Первая - брюнетка полуюжного  типа,  вторая  -  восхитительная,
хотя и малость полноватая шатенка.
     - Не как штыки прибываем,  барышни!  -  сурово  заметил  Кондрашев  и
показал подбородком на циферблат.  -  Почему  опять  опоздание?  Где  наша
боевая дисциплина?
     Суровость получалась у него не ахти как. На ущербную троечку.
     - А что это мы, Сашенька, такие сердитые?  -  хором  поинтересовались
ничуть не уязвленные  таким  приветствием  дамы.  -  Перепады  настроения?
Магнитные бури? А может, законная супруга? Уж не  отыскала  ли  она  следы
помады на твоей мужественной личности?
     - Ну, - хмыкнул Сашка, - если бы  отыскала,  вы  бы  мне,  красавицы,
апельсинчики в Склифосовского носили. В моей прекрасной половине  центнера
полтора будет. Такая ежели двинет...
     - Бедняжка, -  сочувственно  вздохнула  Марьянка-шатенка.  -  Как  не
повезло! Надо бы тебя чем-нибудь утешить.
     - Это точно, - поддержала ее Маринка. - А то вы оба хмурые  какие-то,
неестественные. Сережка вон тоже кислый, учится, прямо по  уши  въехал.  А
разве его нежные уши на такое рассчитаны?
     - Изыди, вертихвостка, - не поднимая головы, огрызнулся Сергей. -  Не
мешай опытному дяде-хирургу.  Идет  ответственная  операция,  Анти-Дюринга
кромсаю. Отвлечешь - гляди, еще чего-нибудь не то отрежу.
     - Все с тобой понятно, - кивнула Марьянка. - Ты у нас тоже  бедняжка.
Жертва материализма. Тебя тоже надо пожалеть.
     - И приласкать, - добавил Сергей.
     - Потерпишь. Мари, врубай самоварчик. А между прочим, - добавила  она
томно, - что у нас есть!
     - А что у вас есть? - одновременно вскинулись Сашка с Сергеем.
     - А есть у нас конфеты "Ласточка" - раз. Колбаска любительская - два.
И торт - три.
     - Какой торт? - сурово осведомился сладкоежка Кондрашев.
     - С орехами.
     - А между прочим, по поводу?
     - Да так, - смущенно потупилась Марьянка. - Был бы  тортик,  а  повод
найдется.
     - Это она замуж собралась, - высказал предположение Сергей.
     - Скажешь тоже, обормот, - фыркнула загадочная брюнетка. - Чего я там
не видела?
     - Много чего, - философски заметил Кондрашев и облизнулся.  -  Ладно.
Замуж отпускаю. А что с орехами - то ценно.
     - Только, Сань, условие - изрекла  Маринка  командирским  голосом.  -
Споешь нам. А то что-то давненько мы тебя не слышали.
     - Ладно, девицы-красавицы, уболтали, -  неожиданно  легко  согласился
Кондрашев, вообще-то любивший поломаться. - У меня  тоже,  можно  сказать,
сегодня именины сердца - сыну полтора годика стукнуло.  Ну,  так  и  быть,
повеселю ваши ветреные души.
     В одном из шкафов правой  комнатки  хранилась  Сашкина  шестиструнка.
"Моя мадам", обзывал ее старший лейтенант.  Мадам  была  одета  в  кожаный
чехол и замаскирована стопками пыльных папок. Приходилось жить по  суровым
законам конспирации - начальник вокзальной милиции майор Бугров треньканья
не одобрял. Тем более в рабочее время. К его мнению присоединялся и  Семен
Митрофанович. Он вообще во всем к Бугрову присоединялся.
     ...Самовар вскипел, огласив  пространство  чем-то  вроде  паровозного
гудка. Миг - и  на  столе  возникла  клеенчатая  скатерть,  еще  миг  -  и
нарисовались на ней блюдца с нарезанной колбаской, сыром, появился свежий,
блестящий поджаренными боками каравай, и Кондрашев, хитро  оглянувшись  на
дверь, извлек из ящика своего стола заветную банку с импортным чаем "седой
граф".
     Сергей решительно задвинул тетради с конспектами и потянулся к чашке.
Марксизм подождет. Уже сто лет  ждет  он  крушения  капитализма,  так  что
ничего, потерпит и полчасика, перетопчется.
     Хлебнув  чайку  и  откушав  парочку  бутербродов,  Кондрашев   лукаво
подмигнул девушкам, а затем удалился в хранилище.  Вернулся  он  оттуда  с
гитарой. Что и говорить,  знатная  у  него  была  "мадам".  Крутобокая,  с
рыжевато-ореховой декой, с нейлоновыми струнами заграничного изготовления,
она обладала нежным, точно у кормящей мамаши, голосом.  Старший  лейтенант
ценил свое сокровище и оберегал от пыли, начальственного  глаза  и  прочих
неприятностей.
     Сперва по просьбе трудящихся сбацал он  "Колорадо",  где  давал  всем
шороху верный дружок-карабин  и  не  угнаться  было  Америке  за  нами  по
количеству развесистой клюквы. Потом Сашка переключился  на  Высоцкого.  И
рвался из-под флажков непокорный волк, и падал  в  пустоту  невысмотренный
никем плод, и от взрезанного винтом дельфиньего брюха  летали  по  комнате
круто-соленые брызги.
     Да, что говорить, он  здорово  пел.  Конечно,  не  артист  оперы,  но
здорово. Сергей давно уже собирался записать его на кассету.
     После   Высоцкого   настал   черед   бардовской   классики.   Девушки
присоединились где-то на  середине  дороги,  на  Визборе.  Душевно  у  них
получалось - "Ты у меня одна", "Ходики"... Сергей подтягивать не решился -
не хватало слуху.
     -  Да,  Саш,  -  задумчиво  протянул  он,  когда  "Домбайский  вальс"
завершился красивым перебором, - все-таки здорово это дело у тебя выходит.
- Слушай, по-честному, сам не сочиняешь?
     - Куда уж мне, мужику-лапотнику, - притворно повздыхал  Кондрашев.  -
Боженька талантом обидел. Только чужой репертуар тяну. Считай меня  чем-то
вроде иголки проигрывателя.
     - Ну что ж, сравнение в кассу. Для иголки ты вполне язвителен. Ладно,
давай еще чего-нибудь. Может, пройдемся по раннему Городницкому?
     - А конкретнее? Опять "На материк, на Магадан"?
     - А хотя бы... Почему нет? - пожал плечами Сергей.
     - Правильно, Сашенька, - подключились девушки, - на три голоса споем.
     И спели. И до того хорошо спели, что  Сашкины  глаза  превратились  в
узенькие щелочки, точно у кота в жаркий июньский полдень.


     -  Классно  поете,  ребята,  -  послышался  откуда-то  извне   грубый
прокуренный бас.
     Народ вскинулся, уставясь на дверь. Там, в дверях,  светился  сержант
Пенкин при всей своей двухметровой красе.
     -  Нет,  правда,  здорово.  Даже  прерывать  жаль.  А  придется.  Что
поделаешь, работку вам привел. -  Ну,  давай  входи,  чего  жмешься-то?  -
обернулся он к кому-то.
     И сержант легким пинком направил в  комнату  невысокого  мальчишку  в
потрепанной школьной куртке и измазанных рыжей глиной брюках.
     - Разрешите доложить, товарищ старший лейтенант, -  продолжал  Пенкин
уже по-уставному. - Вот, пацана изловили. Дрых на  товарном  складе  между
контейнеров, грузчики там его обнаружили и сдали мне с рук на  руки.  Кто,
откуд