идно еле-еле.  Тем
более,  что и не хочется никого видеть. Какие-то ребята вокруг, что-то
делают, суетятся, бегают какието взрослые крикливые т„теньки. Регуляр-
ные завтраки-обедыполдники-ужины.  Кормили здесь и в самом деле непло-
хо,  но будь вместо котлет с рисом гнилая картошка - я бы, наверное, и
не заметил. И насч„т цветных телевизоров т„тя Варя не соврала - их тут
и  в самом деле было понатыкано.  После ужина воспитательница торжест-
венно,  творя великое благодеяние,  врубала в игровой ящик - и  группа
прилипала глазами к экрану. А я сидел позади всех и ждал, когда же ра-
зорв„т воздух резким звонком отбоя,  и можно будет уткнуться  лицом  в
подушку,  и прид„т тьма. Иногда снилась мама. Я ждал этих снов - и бо-
ялся, зная, что вс„ равно потом прид„тся проснуться.
     Поначалу меня не трогали. Видимо, присматривались. Я сдуру решил,
что так оно будет и дальше - полупрозрачная пл„нка отчуждения, сон на-
яву и во сне - осколки той прежней,  настоящей жизни.  И это  было  бы
здорово.
     На следующей неделе начались неприятности. Как-то вдруг я обнару-
жил,  что ко мне не обращаются по имени.  В глаза говорят -  "ты"  или
"эй".  "Ну ты,  гуляй отсюда", "Эй, закурить найд„тся?". За глаза поп-
росту называли "этот". После оказалось, что нашлось для меня и прозви-
ще.  Скверное прозвище - Глиста. Откуда оно взялось - я понять не мог,
но иначе со мной уже и не заговаривали.
     Я не мог понять,  чем мешаю жить этим пацанам в нашей 7-й группе,
почему  вдруг я им не понравился?  Ведь я же ничего от них не хочу,  и
делить мне с ними нечего.  Но,  однако же, утром, глотнув кофе, я чуть
не подавился - кто-то круто намешал мне в стакан соли. Укрывшись после
отбоя одеялом,  я долго не понимал,  что же мешает  мне  заснуть,  что
хрустит на простыне и покалывает кожу?  Оказалось,  снова соль. Я едва
не чертыхнулся вслух - и принялся стряхивать е„ ладонью на пол,  опас-
ливо прислушиваясь к сонному дыханию соседей по палате. И дождался-та-
ки, услышал из дальнего угла довольный смешок.
     Потом в постели нашлась уже не соль,  а иголка.  Я не  сдержался,
выкрикнул в сп„ртый воздух - "Придурочные,  да?  Совсем озверели?". Из
темноты мне посоветовали заткнуться,  пока не получил  по  репе.  И  я
заткнулся - что ещ„ оста„тся,  если не знаешь,  кто именно делает тебе
заподлянки?
     Наконец настал день,  который я, наверное, не забуду уже никогда.
Вс„ началось утром,  когда из туалета я вернулся в палату - заправлять
кровать и ждать звонка на завтрак.
     - Ну ч„, Глиста, скучаешь? - раздалось над ухом. Я обернулся.
     Рядом лыбился здоровый жирный парень - Васька Голошубов. Странно,
мы были одного возраста,  но по сравнению с Васькой я выглядел как за-
сохший огрызок рядом со здоровенным,  налившимся соками яблоком. Тогда
я ещ„ не знал, что вс„ на свете относительно.
     - Давай, потрудись на благо общества, - кивнул Голошубов в сторо-
ну своей койки. - Заправить. И живо. Об исполнении доложить.
     Я недоуменно уставился на него.  Это что, всерь„з? Я ему что, хо-
лоп, постели застилать? Может, шутка такая дебильная?
     Васька скучающе взирал на меня.
     - Ты что, это по правде? - выдавил я из разом пересохшего рта.
     - Ч„,  больной?  - хмыкнул Васька.  - Сказано - исполняй,  пока я
добрый. А то накажу!
     Вот, значит,  как!  Как в армии, значит? Я вспомнил, как родители
года  два  назад  говорили про какой-то фильм - кажется,  он назывался
"Конвоиры".  Про то, как солдаты, почти отслужившие свой срок, издева-
лись  над  парнишкойновобранцем.  Да и по телеку про такие вещи иногда
говорили.  Мама, правда, всегда в этих случаях переключалась на другую
программу, и лицо у не„ делалось каким-то постаревшим. Значит, и здесь
это "стариковство"? Я вдруг понял, что Голошубов в нашей группе основ-
ной. Всех держит. Ведь и раньше я краем глаза замечал всякие такие ме-
лочи, только не брал в голову - не до того было. А он, выходит, ко мне
приглядывался и понял,  что пора обламывать.  И обломает.  Я же против
него - вс„ равно что домашний кот для тигра.  Задолбит как нечего  де-
лать. И что же, застилать теперь ему постель? А потом будет что-нибудь
ещ„.  Стирать носки,  отдавать свои полдники. Давать списывать задачки
по алгебре, подставлять лоб под щелбаны...
     - Пош„л в задницу!  - неожиданно для себя выпалил я. - Перебь„шь-
ся! Твоя кровать - ты и застилай!
     Я сам замер,  удивляясь собственной смелости. Вообще-то я никогда
ею не отличался.  В школе у меня не было врагов,  я и дрался-то в пос-
ледний раз классе в третьем. И вс„ потому, что чувствовал момент, ког-
да лучше отойти в сторону. А сейчас со мной творилось что-то странное.
     - Ты ч„,  коз„л,  давно не получал?  Чего лепишь-то? - прищурился
Голошубов.  Остальные пацаны замерли,  ожидая развития событий.  В  их
молчании чудилось мне что-то нехорошее.
     - Что слышал! - беспомощно огрызнулся я.
     - Что, мамка в детстве уронила в помойку?
     - Ты вот что, - тихо сказал я. - Ты маму мою не трогай.
     - А чего бы и не потрогать? - состроил он сальную гримаску.
     - Заткнись,  сволочь!  - выкрикнул я сдавленным голосом, что есть
силы сжимая кулаки - ногтями в ладонь, до крови.
     - Ну-ка, Глиста, повтори по буквам... - хохотнул Васька.
     Почему-то мне стало вдруг очень легко.  Страх незаметно  перепла-
вился  в  какое-то  дразнящее внутреннее жжение,  и впервые за все эти
бесцветные дни забрезжил передо мной какой-то смысл.  Голошубов сильно
ошибся, ляпнув насч„т мамы.
     Я не стал повторять по буквам.  Резко ударив его головой в живот,
вцепился показавшимися вдруг чужими пальцами в пухлое Васькино  горло.
Тот, отшатнувшись, закричал неожиданно тонким, булькающим голосом. А я
- я молча давил т„плую,  до омерзения потную кожу. И в эти секунды мне
было хорошо.  Вс„, что копилось во мне больше месяца, вся боль и отча-
янье - разом вырвались на свободу.
     Конечно, задушить этого борова было в принципе невозможно.  Я  же
не  какой-нибудь  герой  видашных боевиков Лю Сыянь.  Но последний раз
ногти стригли мне ещ„ в больнице,  и с тех пор  они  отросли  изрядно.
Достаточно для того,  чтобы разодрать мягонькую Васькину кожу, почувс-
твовать,  как заструилась по пальцам горячая кровь, и вдохнуть е„ ост-
рый, ржаво-сол„ный запах...
     Я приш„л  в себя лишь когда опомнившиеся пацаны растащили нас,  и
кто-то ув„л Ваську в туалет - умывать.  Оказалось, что я сижу на своей
койке, и пацаны молча смотрят на меня. Ни по-доброму, ни по-злому, а с
каким-то зата„нным интересом.  Я понял - они знают, чем вс„ это закон-
чится.
     - Зря ты рыпнулся, - негромко заметил Сер„жка Селин, чернявый па-
цан-шестиклассник,  наши койки стояли рядом,  раздел„нные тумбочкой. -
Это же такой кабан... Теперь он с тебя не слезет.
     Я махнул рукой. Напряжение отпустило меня, мир снова завернулся в
мутную пл„нку,  и Сер„жкины слова сейчас доносились точно  из  телека,
если приглушить звук.
     Потом был резкий, словно иголкой в ухо, звонок на завтрак.
     Я поднял  голову.  Был  жаркий июль 2008-го года,  гнилыми зубами
торчали сложенные из некогда белого камня остатки монастырских стен, и
имела  место  изрезанная  инициалами лавочка,  а на ней - одуревший от
зноя поручик Бурьянов двадцати четыр„х лет,  которому часов через пять
надлежит выполнить некую работу.
     Это ж надо так углубиться, так выпасть из горячей действительнос-
ти города Барсова!  Хорошо хоть лавочка в тени,  а то  лишь  теплового
удара не хватало мне для полной симметрии.  Ну что ж, спасибо древнему
тополю,  поделившемуся со мной своей тенью. Кстати, Сер„жка Селин меня
бы сейчас не понял.  У него аллергия на вс„, что угодно - на кошек, на
м„д,  на тополиный пух. В интернатские времена если уж мы с ним и заб-
редали в какую-нибудь тополиную аллею, сбежав из опостылевших буро-са-
латовых стен, он ехидно замечал:
     - Топол„чки вы мои, ща я вам устрою.
     И бросал зажж„нную спичку в пушистые белые хлопья.  После чего мы
немедленно удирали - не из-за прохожих, конечно, видали мы этих прохо-
жих, но как бы не спровоцировать очередной Сер„жкин приступ.
     Прошли они,  эти приступы, у него лишь в студенческие годы, то ли
вырос он из детских своих болезней, то ли научился их не замечать.
     А кстати, если разобраться, завязалась ниточка нашей дружбы имен-
но в тот слякотный осенний день, десять с половиной лет назад.
     Он был таким длинным, этот день... Бессмысленные уроки, разросши-
еся до часов минуты, м„ртво застывшие стрелки на циферблатах. Безвкус-
ный обед, непривычно тихое время самоподготовки, надоевший стук дождя,
размазанные по стеклу косые струйки.
     Я чувствовал,  как что-то сгущается в воздухе,  какое-то насторо-
женное молчание.  Словно чей-то заинтересованный взгляд уп„рся  мне  в
затылок и жд„т непонятно чего.  То есть это мне непонятно, а остальные
- они знают.  Но не скажут, нет. До самого вечера никто так и не заго-
ворил со мной,  даже не обзывали Глистой,  не бросали мух в компот. Им
это было ненужно,  они, как настоящие художники, боялись замазать кар-
тину.
     Странно - раньше, когда сыпались на меня мелкие их пакости, выру-
чала та самая обволакивающая пл„нка,  глушила звуки  и  мысли.  Я  был
один, в сво„м замкнутом пространстве тоски, и казалось, ничто не могло
его разомкнуть.  А сейчас, наоборот, окруж„нный общим молчанием и под-
ч„ркнутым равнодушием,  я понял, что пл„нки вокруг меня уже нет. Вс„ я
воспринимал ч„тко и ярко,  мельчайшие детали отпечатывались в мозгу  -
шорох страниц учебника,  вопли малышни со второго этажа, желтовато-се-
рый оттенок супа. И, конечно, то и дело ловил я на себе быстрые, осто-
рожные взгляды.
     Мне даже самому хотелось,  чтобы то,  чего не миновать, случилось
скорее. Потому что тягучее ожидание - в любом случае хуже.
     Задребезжал звонок на  отбой,  воспитательница  Елена  Михайловна
сделала  вид,  что  загнала нас в туалет чистить зубы и мыть ноги.  Мы
сделали вид,  что это ей удалось. Погасив нам свет и сухо пожелав спо-
койной  ночи,  она неторопливо удалилась.  Затихли в конце коридора е„
остренькие каблучки.
     Конечно, все, не исключая, быть может, и воспитательницу, понима-
ли, что уж какой-какой, а спокойной эта ночь не будет.
     Не знаю,  сколько прошло времени.  Может,  полчаса, может, час. Я
даже начал слегка задр„мывать,  хотя,  разбирая постель, не чувствовал
ни капельки сонливости.
     Свет вспыхнул внезапно, точно мокрым полотенцем хлестнули по гла-
зам.
     - Ну что, пацаны, начн„м воспитательное мероприятие, - весело со-
общил Голошубов, вылезая из койки.
     Я молча сидел, натянув одеяло до плеч.
     - Дрон,  Колян, займитесь, - коротко приказал Васька. - Как обыч-
но, в третью форму.
     Двое крепких лбов подошли ко мне.
     - Ну что,  сам ляжешь, или помочь? - бесцветным голосом поинтере-
совался тот, что посветлее, Дрон.
     - Да чего ты лепишь,  он же ещ„ и в позу не вставал, - заметил со
своей койки Голошубов. - Маменькин сыночек, ему это впервой. Вы уж по-
могите мальчику.
     Четверо сильных рук схватило меня одновременно. Я и понять не ус-
пел, как это случилось - меня раздели догола и, бросив лицом на койку,
привязали за руки и за ноги полотенцами.  И тут же, не дав опомниться,
засунули в рот мой же собственный носок.
     Лишь повернув голову так, что заломило шею, я краем глаза мог ви-
деть то, что делалось в палате.
     - Ну, видишь, Глиста, сколько стоит поборзеть? - сахарным голосом
поучал меж тем Голошубов.  - Мы-то к тебе поначалу присматривались, не
обижали, понять хотели, что за человек. А ты не въехал в ситуацию, об-
наглел. Никакой благодарности, никакого уважения к старшим. А это пло-
хо для тебя кончится,  ты уж мне поверь,  я знаю.  Для твоей же пользы
наказать прид„тся.
     Какая-то тень метнулась к дверям.  Голошубов  недовольно  прервал
свою речь на полуслове:
     - Ты куда, Серый?
     - В сортир, поссать, - виноватым голосом протянул Сер„жка, - мож-
но, а?
     - Ладно,  ступай,  только тихо,  - смилостивился Голошубов.  - Но
смотри, чтобы ни звука. А то яйца откручу.
     Сер„жка молча нырнул в коридор,  дверь тотчас же плотно прикрыли.
Васька продолжал:
     - Я поначалу ждал, что дойд„т до тебя, осознаешь вину. Подойдешь,
прощения попросишь.  Я бы тебя, может, и простил. А ты го-о-ордый ока-
зался.  Ну, теперь не взыщи. Теперь по полной программе тебя обработа-
ем.
     Я д„рнулся,  но без толку - привязали меня добросовестно, не выр-
вешься.  Видно,  у этих ребят - у Дрона и Коляна - имелся немалый опыт
подобных дел.  И до меня здесь точно также извивались распластанные на
койке пацаны, и со мной случится то же, что и с ними... Что-то гадкое,
омерзительное ожидало меня, и если бы не вонючий носок во рту - я, на-
верное,  криком своим разбудил бы весь интернат.  А так  -  оставалось
лишь елозить животом по сбившейся в ком простыне, жмурить глаза и пог-
ружаться,  медленно погружаться в трясину готовящегося ужаса, понимая,
что это - хуже смерти, и это - неизбежно. Странная мысль вдруг вползла
мне в голову - а может, вс„, что обрушилось на меня за последние неде-
ли - только вступление, подготовка к тому, что случится сейчас? Кто-то
ловкий устроил это - лохматое пламя на шоссе, виноватые слова т„ти Ва-
ри,  мух в компот - чтобы сейчас, глядя из пыльной пустоты, дождаться,
наконец, когда же...
     Голошубов продолжал что-то говорить наставительным тоном - я  уже
не различал слов,  в голове,  казалось,  гудел исполинский колокол,  и
каждым нервом,  каждой клеточкой кожи я чувствовал, что вот сейчас это
- начн„тся.
     Я даже не сразу понял,  что случилось.  Хлопнула дверь,  раздался
чей-то свистищий ш„пот:  "Атас!",  хл„сткий звук удара - и возмущ„нный
голос Васьки:
     - А  драться права не имеете!  Я на вас директору пожалуюсь!  Я в
РОНО напишу!
     - Да хоть в Союз Наций,  - хмыкнул кто-то простуженным  басом,  и
сейчас  же - хлопок новой пощ„чины.  Голошубов на сей раз лишь матерно
огрызнулся.
     - Живо развяжите, мерзавцы! - прозвучал тот же голос.
     Я потихоньку открыл глаза.
     В палате обнаружился невысокий, тощий мужчина в очках, пристально
глядящий на Голошубова. Тот уже успел забраться в свою постель и злоб-
но поглядывал оттуда.
     Мужчину я узнал не сразу, потом вс„ же вспомнил. Это был воспита-
тель старшей группы. Кажется, его звали Григорий Николаевич. Краем уха
я слышал,  что работает он в интернате недавно,  а до того  преподавал
где-то биологию.
     Спустя несколько  секунд чья-то худенькая фигурка проскользнула в
раскрытую дверь палаты,  птичьими осторожными шажками,  стараясь ни на
кого  не  глядеть,  добралась до соседней койки и немедленно закрылась
одеялом с головой. Сер„жка! Вот, значит, кто вызвал дежурного воспита-
теля! Теперь ему будет...
     - Мне повторить? - каким-то слишком уж спокойным тоном осведомил-
ся Григорий Николаевич. - Или по-другому будем общаться?
     Повторять ему не пришлось.  Те же Дрон с Коляном суетливо  приня-
лись развязывать полотенца.
     - Оденься,  - повернувшись ко мне,  сказал воспитатель. Помолчав,
добавил. - Пойд„м, поговорим.
     В ответ я только промычал,  лишь пару секунд  спустя  догадавшись
вытащить изо рта слюнявый носок.
     Я поднялся с лавочки.  Не сидеть же так до вечера,  в самом деле.
Раскисну ещ„,  как снеговик в тропиках. Надо куда-то пойти. Город, что
ли,  ещ„ посмотреть. Кажется, я в парке здешнем не был. Тоже ведь дос-
тижение цивилизации, вполне достойное моих глаз. Или вообще доковылять
до вокзальной площади,  сесть в первый же автобус и уехать до конца? А
что там,  за дальним изгибом тропы? Но потом ведь обратно переться, да
и времени,  если подумать, не такое уж обилие. Не заметишь, как проле-
тит оно - и сгустятся над раскал„нным городом спасительные сумерки.
     Тогда, в тоскливую октябрьскую ночь,  время тоже незаметно просо-
чилось, растаяло в сырой заоконной тьме. Мы сидели с Григорием Никола-
евичем в пустой палате изолятора и молчали.  Почему-то воспитатель  не
стал зажигать света.
     Потом, совершенно для меня неожидано,  плечи мои вдруг мелко зат-
ряслись,  и я заревел точно дошкол„нок. Горячие, едкие сл„зы ползли по
щекам,  я не стирал их.  В интернате это случилось впервые - до него я
плакал лишь в больнице,  в те самые жуткие дни,  когда приш„л в созна-
ние,  и оказалось, что вс„ это правда - горящий "Гепард", и нет уже ни
мамы, ни отца, а впереди - клубящаяся гнилыми туманами безнад„жность.
     - Такие дела,  Л„ша,  - негромко заговорил Григорий Николаевич. -
Ты не стыдись сл„з, это, знаешь, на самом деле очень много - сл„зы. Их
только дураки стесняются.
     Я ничего не ответил.  Не хотелось мне отвечать, да и непросто это
было - говорить с человеком, который видел тебя, растянутого на крова-
ти, голого, с пупырчатой от страха кожей.
     - Ты пойми, - продолжал Григорий Николаевич, - стыдиться тебе не-
чего.  Вот этим деятелям, Голошубову и его холуям, им, по идее, должно
бы.  Правда, я сомневаюсь, что они знакомы с этим чувством. Но что ка-
сается тебя - теперь вс„ в твоих руках...
     Я вопросительно глянул на него.
     - Они,  понимаешь,  надеялись тебя сломать. Вот этим страхом сло-
мать,  а потом достаточно напомнить про сегодняшнюю ночь - и можно по-
мыкать тобой как левой ноге вздумается. Тебе хотелось бы такого?
     - Ещ„ чего, - прошептал я, отводя взгляд.
     - Само собой. Теперь ты должен дать им понять, что можешь переси-
лить страх. Тогда они сами начнут бояться.
     - Ну да,  скажете, - хмыкнул я в темноту. - Чего им меня бояться,
если они мощные и драться умеют, а я...
     - Сегодня утром,  как я слышал, ты сделал одного такого... мощно-
го.  И не помогла ему ни сила, ни приемы. Просто надо решиться идти до
конца в таких делах.  Конечно,  морду набьют, и не один раз набьют, но
иначе не получится. Тут, знаешь, другое тяжелее. Не озлобиться на весь
белый свет, не замкнуться в сво„м панцире.
     - А если опять так,  как сейчас,  - я судорожно сглотнул. - Опять
вот так разложат,  только никто им не помешает...  Это вам не  побитая
морда... Тогда что?
     Григорий Николаевич помолчал. Потом встал, не спеша подош„л к ок-
ну,  по которому с бездумным упрямством ползли почти незаметные в тем-
ноте струйки дождя.
     - Мне кажется,  Л„ша, другого раза не будет. Эта компания, они не
столь уж глупые. Если не получилось сходу, и увидят они, что ты спосо-
бен за себя постоять...  Они понимают,  если тебе уже нечего будет те-
рять,  ты станешь по-настоящему опасен.  Поверь,  я это на своей шкуре
испытал.
     - Но почему?  - сглотнул я скопившуюся во рту слюну. - Почему эти
гады творят что хотят, и ничего им за это не бывает? Почему вы, взрос-
лые, ничего не делаете?
     - Трудно вс„ это,  Л„ша, - хмуро отозвался Григорий Николаевич. -
Мы ведь мало что можем на самом деле.  Понимаешь,  система  такая.  Не
приставить  же к каждому такому Ваське по воспитателю с дубинкой.  Нет
людей,  нет средств, правительство думает о только про то, как хапнуть
больше  и за границу валюту перевести.  А всякие там школы,  больницы,
интернаты - для них это мусор. Дай Бог, власть сменится, тогда, может,
и пойд„т что-то.  А пока - держись, не распускай сопли. Прорв„мся. Вс„
будет хорошо.
     Я скомкал потными пальцами подол майки.
     - Вы думаете,  я из-за этих козлов ревел?  Поэтому,  думаете? Для
кого-то,  может,  и будет хорошо, а для меня уже нет. Для меня уже вс„
кончено. Вы же про меня ничего не знаете, а говорите...
     Григорий Николаевич положил мне руку на плечо. Ладонь у него ока-
залась сухая и т„плая.
     - Да знаю я,  Л„ша, знаю. И не буду всяких утешений говорить, что
время лечит,  что горе забудется и вс„ такое.  Не забудешь ты.  С этой
болью тебе ещ„ жить и жить.  Но знаешь...  Можно вот думать о себе,  о
тоске своей,  тысячу раз вс„ это переж„вывать.  А можно - о том, чтобы
твоим маме и папе было сейчас хорошо.  И тог