врачебного.
   Шульгин  вышел  из  "Гамбринуса"  как  истинный   британец,   твердым
размеренным шагом, с прямой спиной и высоко поднятой головой. Выстрела в
спину он не опасался.
   Держа  в  памяти  примыкающие  к  Дерибасовской  проходные  дворы   и
переулки,  сразу  от  крыльца  свернул  направо,  еще  раз   направо   и
растворился между грязными, обшарпанными, окруженными крытыми галереями,
воняющими чадом керосинок и жареной рыбой домами быстрее,  чем  Славский
пришел в себя и кинулся следом.
   Туман упал еще гуще, чем в то время, когда они спускались в  кабачок,
поэтому Шульгину  даже  не  требовалось  проверяться  по  всем  правилам
оперативной работы.
   Уже метров за десять все тонуло в сероватой мути,  а  звук  шагов  по
брусчатке, напротив, слышен был куда отчетливее. Здесь литая  каучуковая
подошва его ботинок давала дополнительные преимущества  перед  кожаными,
на гвоздях подметками сапог Славского или до сих пор распространенными в
Одессе деревянными "стукалками".
   Спустившись дворами до Пушкинской,  Сашка  покурил  у  выходящего  на
улицу окна на площадке второго этажа солидного доходного  дома,  ожидая,
не проявится ли вдруг в поле зрения подозрительная фигура.
   Ничего заслуживающего внимания  не  увидел  и,  выйдя  черным  ходом,
неторопливо направился к Французскому бульвару.
   Ему, вообще-то, светиться не  хотелось  ни  перед  кем,  но  ситуация
заставляла.
   Сутки, максимум двое он мог еще в нормальном режиме играть свою  роль
перед фон Мюкке и Славским, а потом должен был наступить кризис.
   Так лучше организовать его сейчас и под собственным контролем.
   Губернское управление контрразведки располагалось в белом двухэтажном
здании наискось от памятника Дюку.
   На всякий случай Шульгин  подождал  еще  минут  пятнадцать,  сидя  на
парапете в начале Потемкинской лестницы.
   Ни одного человека, похожего на филера, он за это время не обнаружил.
Те, кто проходил мимо, вдоль бульвара, вверх или вниз по лестнице,  либо
вообще не обращали на него внимания, поглощенные собственными проблемами
и мыслями, либо, наоборот, смотрели на  неуместного  здесь  господина  с
чересчур уж откровенным, дилетантским, можно сказать, интересом.
   Нет, слежки не было, да и не могло быть по определению.  Это  все  же
21-й год, а не последняя треть века. Здесь "по-нашему"  работать  просто
еще не умеют.
   Начальник управления, сорокалетний полковник с худощавым умным лицом,
по счастью, оказался на месте. После того как Шульгин назвал ему  пароль
высшей категории, разговор  у  них  состоялся  весьма  содержательный  и
плодотворный.
   Полковник Максин Владимир Иванович давно уже скучал  без  интересного
дела, отчего и принял проект Шульгина не  просто  по  обязанности,  а  с
истинным удовольствием.
   Рассчитывая, между прочим, и на полезные для себя лично  последствия,
поскольку в тех условиях должность у него была тупиковая. На  ней  можно
просидеть и десять лет, и  больше,  до  самой  отставки,  а  неожиданный
посетитель  без  всяких   околичностей   намекнул   на   совсем   другие
возможности.
   По дороге от контрразведки к площади рядом с  цирком  Чинизелли,  где
помещалась биржа извозчиков, берущих седоков в Аркадию, станции Фонтанов
и дальше по хуторам, с ним случилось забавное приключение.
   Для него забавное, любому же мирному обывателю  Одессы  -  более  чем
неприятное.
   Когда он не торопясь  шел  мимо  Александровского  парка  и  как  раз
остановился, чтобы прикурить, из  тумана  вдруг  выступили  два  молодых
человека весьма цивилизованного вида, скорее всего принадлежавших в свое
время к "приличным" слоям общества.
   Это чувствовалось и по их опрятной одежде,  и  по  манере  разговора.
Один из них наверняка был крещеным евреем,  обучавшимся  в  коммерческом
училище или гимназии Файга, второй - несомненно русский.
   - Огоньком не позволите одолжиться? - спросил первый, в надвинутой на
глаза английской кепке с хлястиком, протягивая к Шульгину руку с зажатой
между пальцами папиросой.
   - Почему нет? -  совершенно  по-одесски  ответил  Сашка  вопросом  на
вопрос и вновь откинул крышку зажигалки.  Парни  по  очереди  прикурили,
переглянулись и вежливо поблагодарили.
   - О чем речь, не стоит, - здесь Шульгин не  считал  нужным  коверкать
язык, а что касается до его заграничного  вида,  так  уж  где-где,  а  в
черноморском Марселе одеждой никого не удивишь.
   Кивнул,  повернулся  и  сделал  первые  шаги,  как  вдруг  его  снова
окликнули.
   - Да?
   - Вы, простите, далеко ли направляетесь? Мы так  поняли,  что  вы  не
местный?
   -  Да  уж...  -  Шульгин  не  испытывал  иллюзий  по  поводу   своего
московского произношения, которое никак не походило на одесское.  Точнее
- "одеское", с одним "с" и  специфической  тональностью.  -  Не  слишком
далеко. Примерно до Привоза. А что?
   - Ничего такого. Но  вы,  возможно,  слышали,  что  в  Одессе  сильно
грабят. На пути от  парка  до  Привоза  с  вас  непременно  снимут  вашу
шикарную заграничную курточку...  -  Так  уж  непременно?  -  растерянно
улыбнулся Сашка.
   - С вас - непременно. Лицо у вас такое... располагающее. А  вам  ведь
все равно, где вас разденут? Как вы  думаете?  Так  лучше  снимите  вашу
курточку здесь. Если хотите - выньте из карманов  все,  что  вам  нужно,
кроме денег. А деньги, если есть, отдайте нам тоже... - Парень ловким  и
совершенно неуловимым со стороны движением выбросил из  рукава  длинную,
со вкусом сделанную, великолепно отполированную  и  даже  на  вид  очень
острую финку.
   Шульгину стало весело. Давно на него  так  нагло  и  в  то  же  время
интеллигентно не наезжали.
   Да, пожалуй, и никогда. Разборки  в  старых  московских  переулках  в
ранние шестидесятые обставлялись, наоборот, нарочито грубо, по-блатному,
хотя бы и участвовали в них мальчики из хороших семей.
   И вдобавок данная коллизия слишком  буквально  напомнила  ему  что-то
читанное в молодости как раз об Одессе и об этом  времени.  Возможно,  у
Катаева. Стандартный, стало быть, приемчик.  Или  -  нынешние  режиссеры
этой сцены читали ту же книгу.
   - Нет, ну вы, господа, как-то даже не оставляете  выбора.  Неужели  у
вас в бывшем вольном городе все такие?
   - Не все, но многие. Поторопитесь, любезнейший. Бандиты с  Молдаванки
и Станички вообще не дали бы вам  права  голоса...  -  Жалеть  потом  не
будете?
   -  О  чем,  папаша?  -   раздраженно-презрительно   протянул   второй
грабитель.
   Похоже, ему начало изменять терпение, а интеллигентский прикид  долго
держать он не привык.
   - О неразумии своем, об отсутствии  физиономических  способностей.  В
гимназии небось учились, книжки читали, а Козьму Пруткова не помните. Он
как говорил: не все  стриги,  что  растет...  С  этими  словами  Шульгин
изобразил свой коронный трюк.
   Спокойно (но в совершенно ином  темпоритме)  взял  из  рук  налетчика
финку за середину клинка, а свободной  рукой  закатил  ему  обыкновенную
оплеуху, от которой тот отлетел  к  зеленой  изгороди  сада  и  упал  на
карачки. После чего приставил острие ножа к горлу оставшегося.
   - Где твоя? Доставай... "Налетчик", а скорее всего  обычная  "сявка",
решившая попытать счастья  по  схеме  настоящих  молдаванских  бандитов,
испуганно зыркая глазами, предъявил свою финку, чуть  попроще,  но  тоже
неплохую.
   Наверняка безработные лекальщики с завода имени Январского  восстания
старались, из лучшей инструментальной стали вытачивали.
   Без всякой злобы, скорее соблюдая ритуал, Сашка рывком развернул  его
на 180 градусов и от души пнул мягкой каучуковой подошвой в копчик.
   Опережая собственный визг, парень пролетел сквозь колючий  кустарник,
оставляя на нем клочья одежды и данной от природы кожи.
   - Вот  так  вот,  фраера,  другой  раз  соображайте,  на  кого  хвост
поднимать... - Шульгин спрятал трофеи в карман, с  сожалением  притоптал
ногой оброненную в пылу схватки сигарку и, насвистывая, зашагал дальше.
   Отойдя на приличное расстояние, услышал  надрывный,  без  всяких  уже
признаков интеллигентности крик:
   - Сволочь! Старый каторжник! Подожди, мы тебя еще  встретим...  Можно
было бы, конечно, вернуться, для достойного завершения урока, но  как-то
вдруг расхотелось. Неинтересно. Если б они хоть драться умели... ***

   ...Шульгин возвратился на дачу в пролетке извозчика и был  более  чем
обрадован, что Славский встретил его у ворот.
   - Сэр Ричард, на самом деле, нельзя же так! Ну поспорили, не  сошлись
во мнениях, бывает, но так исчезать... Это же не Лондон, не Париж, здесь
хорошо одетый человек может никогда не вернуться  домой  просто  оттого,
что кое-кому понравилось его пальто... - Оставьте, господин Славский.  С
меня пальто не снимут. Даже и пытаться не станут. В  этом  я  уверен.  И
ваша Одесса против Тимбукту или Рабаула так, тьфу...  -  Шульгин  плюнул
вполне натурально. - Я собираюсь сейчас  же  дать  команду  моему  слуге
собираться в дорогу. Профессор еще не приехал?
   - Как раз и приехал. Осматривает больного.  Ну  не  сердитесь,  прошу
вас.
   Давайте  дождемся  его  приговора,  а  потом  уже...  Ну,  давайте  я
извинюсь, если для вас это важно... Шульгин, не отвечая, проследовал  во
флигель.  Там,  в   прихожей,   профессор   Гронфайн,   представительный
пятидесятилетний мужчина с полуседой бородой и в золотом пенсне, как раз
подбрасывал клапан старомодного рукомойника Длинными холеными пальцами.
   Один из сотрудников Славского почтительно держал на  вытянутых  руках
махровое полотенце.
   - Здравствуйте, коллега, - сказал  Шульгин  по-немецки,  предполагая,
что профессор с такой фамилией или  учился  в  Гейдельберге,  или  знает
идиш.
   Профессор учтиво наклонил голову.  -  Это  вы  оперировали  пациента?
Весьма грамотно,  весьма.  Вы  практикуете?  А  где  учились?  Позвольте
представиться - Борис Давыдович.
   - Ричард Вильямович, если угодно. Учился на медицинском факультете  в
королевском университете Сиднея, это  в  Австралии,  практиковал  только
эпизодически, в полевых условиях. - Не  давая  профессору  опомниться  и
рассчитывая, что его слышит через не  до  конца  закрытую  дверь  и  фон
Мюкке, и Славский, спросил:
   - Как ваше мнение? Пациент имеет шансы?
   Профессор понял, о чем говорит Шульгин. Не о жизни шла речь.
   - Сожалею,  коллега,  очень  сожалею.  Спинальные  больные  с  такими
поражениями имеют очень мало шансов. Год,  два  еще  можно  поддерживать
удовлетворительное состояние, но позже... Пролежни, трофические  язвы  и
так далее, и так далее, вплоть до неизбежного исхода... - Благодарю вас,
профессор. Но я, бывая в разных экзотических  странах,  в  Индии  в  том
числе, имел возможность убедиться, что тамошние врачи,  придерживающиеся
иных, нежели европейские, взглядов на  природу  болезней  и  способы  их
лечения, успешно исцеляли и такие, как у нашего пациента, и  даже  более
тяжелые увечья... - Не знаю, не знаю. -  Гронфайн  презрительно  скривил
лицо. - Легендам не верю, хотя слышал подобные россказни неоднократно. В
том числе про филиппинских  лекарей,  делающих  полостные  операции  без
скальпеля  и  пролития  крови.  Практика  -  критерий   истины,   -   он
назидательно поднял палец. - Если бы туземная медицина была  эффективнее
европейской, тамошние раджи и шейхи отнюдь не обращались бы к нам.  А  я
лично  имел  честь  и  удовольствие   излечить   эмира   Бухарского   от
перемежающейся хромоты. За что удостоен бриллиантового перстня.  Так-то,
коллега... Профессор  покровительственно  улыбнулся  и,  отставив  назад
руки, позволил охраннику надеть на себя длинное  демисезонное  пальто  с
каракулевым воротником.
   Возникла сценическая пауза.
   - Господин Славский... - Шульгин приподнял бровь и  сделал  известное
движение пальцами.
   - Все готово.
   Славский вручил  Гронфайну  конверт  с  гонораром,  который  тот,  не
открывая, сунул  в  карман,  раскланялся  и  неторопливо  проследовал  к
наемному, а  то  и  собственному  автомобилю  редкостной  марки  "Делоне
Бельвилль". Благородного мышиного  цвета,  с  цилиндрическим  капотом  и
медной решеткой радиатора.
   -  Ну-с,  достопочтенный  сэр,  что  скажете?  -  Славский   выглядел
по-настоящему расстроенным. Да  и  не  удивительно.  Очевидно,  приговор
профессора ломал все его планы, а может  быть,  грозил  и  существенными
личными неприятностями.
   Шульгин выразительно посмотрел на дверь комнаты, где лежал фон Мюкке.
И тут же из-за нее раздался голос капитана.
   - Входите, господа, чего уж теперь секретничать.
   Немец явно слышал  разговор  Шульгина  с  профессором,  но  воспринял
страшный  приговор  мужественно.  Лицо  его  было   сосредоточенно,   но
спокойно. Только руки слегка  вздрагивали,  когда  он  поднес  спичку  к
кончику сигары.
   -  Судьба,  очевидно,  -  сказал  он.  -  А  возможно,  расплата   за
многолетнее везенье. Я вполне мог погибнуть еще семь лет назад  и  много
раз впоследствии.
   Конечно,  заканчивать  дни  парализованной  развалиной...  не  совсем
приятно. Я  предпочел  бы  умереть  на  мостике  "Эмдена"...  -  Заметил
сделанный за спиной Шульгина предостерегающий жест  Славского  и  махнул
рукой. - А, бросьте. Мне теперь наплевать на ваши тайны. Единственно,  о
чем прошу, - помогите добраться  домой.  В  своем  тихом  Аренсбурге  я,
возможно, еще успею написать  мемуары  и  несколько  статей  об  истории
германского рейдерства.
   - Разумеется, капитан. Я обязательно отвезу вас на родину, -  заверил
его Шульгин, - но не следует столь безоговорочно верить  моему  русскому
коллеге. Я тоже имею некоторый опыт и совсем не уверен, что все  обстоит
так трагически. Не следует терять надежды... - Вы  что-то  там  говорили
про индийских врачей. Это серьезно?
   - Более чем.  Господин  Славский,  я  думаю,  у  вас  наверняка  есть
неотложные дела. А если нет - не  затруднит  ли  вас  просьба  выяснить,
когда отправляются поезда в сторону Европы и сколько  будут  стоить  два
билета в первом классе и платформа для автомобиля?
   Славский понял намек и с оскорбленным видом направился к выходу.  Уже
на пороге он остановился.
   - Кстати, сэр Ричард, а  зачем  ваш  слуга  покинул  наш  приют?  Мне
сообщили, что он перебрался с автомобилем на пятую отсюда  дачу,  совсем
разрушенную. Как это понимать?
   - Все очень просто. Мой слуга очень старательный человек и, пользуясь
свободным  временем,  решил  сделать  машине  тщательную   профилактику.
Перебрать ходовую часть, повозиться с мотором. А на той даче обнаружился
подходящий сарай с верстаком, тисками, кузнечным горном и даже смотровой
ямой. Автовладелец, наверное, жил. Вот там он и работает. Кроме  того...
-  Шульгин  изобразил  озабоченность.  -  Вы  совершенно  уверены,   что
профессор Гронфайн не сообщит о  своем  визите  в  полицию?  Мне  бы  не
хотелось оказаться в участке и давать объяснения... - В полицию?  Зачем?
- Славский искренне удивился.
   - Ну, я не знаю, как тут у вас,  но  в  цивилизованных  странах  врач
обязан сообщать в полицию, если ему пришлось оказывать помощь пациенту с
огнестрельными или ножевыми ранами неясного происхождения.
   - А, пустяки. Я заплатил ему очень хорошо, да и за  годы  Гражданской
войны врачам столько раз приходилось  оказывать  помощь  не  больным,  а
именно раненым, что упомянутое вами правило  в  этой  стране  просто  не
имеет смысла... Не Англия здесь, слава богу.
   - Смотрите, вам виднее... ***

   ...Когда Славский наконец ушел, Шульгин позволил  себе  расслабиться,
устроился в кресле, вытянув ноги, налил себе и капитану виски из фляжки,
тоже закурил.
   - Не доверяю я отчего-то этому русскому, - доверительно обратился  он
к фон Мюкке. - Не нравятся мне люди такого типа. Вы его хорошо знаете?
   - Совсем не знаю. Его мне представили в Берлине,  сказали,  что  этот
господин будет обеспечивать мою  безопасность  и  служить,  как  бы  это
выразиться,  связующим  звеном  между  мной  и   моими   работодателями.
Обеспечил, называется... Ну да ладно. - Видно было, что  капитан  сейчас
ни думать, ни говорить о чем-то, кроме своего состояния, не может.  -  а
есть какая-то возможность рассчитывать на помощь в духе той,  индийской?
Как  вы  понимаете,  чтобы  выздороветь,  я  готов  потратить  все  свое
состояние.  Весьма  скромное,  впрочем.  Кроме   офицерской   пенсии   я
располагаю примерно десятью тысячами марок. Правда, золотых, инфляции не
подверженных.
   Может быть, нам сразу лучше отправиться не в Германию, а куда там - в
Бомбей, в Калькутту?
   - Вот это  пусть  вас  совершенно  не  беспокоит.  Если  вам  суждено
поправиться, это будет зависеть совсем не от денег. Скажу вам больше - я
намеренно хотел довести до вашего сведения приговор из  уст  признанного
специалиста, чтобы... - Чтобы что? - перебил его немец, склонный, как  и
всякий человек в его положении, поверить в любое чудо.
   - Чтобы в очередной раз посрамить чересчур самодовольную "официальную
науку".
   И  Сашка  пустился  в   пространные   рассуждения   об   оккультизме,
эзотерическом знании, власти духа над материей,  тайнах  йогов,  умеющих
сутками медитировать голыми на морозе и пронзительном ветре Гималаев,  о
старцах, замурованных в каменных мешках, где они в течение года без воды
и пищи, исключительно усилием воли полностью омолаживают свой организм и
выходят из заточения двадцатилетними на вид юношами.
   - И вот сейчас я хочу провести над вами эксперимент, дорогой Гельмут.
   Скажите,  вы  чувствуете  что-нибудь?  -  Он  резко  провел  по  ноге
капитана, от колена вниз, кончиком  карманного  ножа.  На  бледной  коже
появилась длинная царапина с капельками крови.
   - Совершенно ничего.
   - Хотя бы пальцами пошевелить можете?
   -  Конечно,  нет.  Профессор  полчаса  со  мной  занимался,   пытаясь
обнаружить хоть какие-то признаки чувствительности. Безуспешно.
   - Я так и думал. А сейчас я  попробую  воздействовать  на  вас  одним
мистическим амулетом. Говорят, что это - священный браслет  царя  Ашоки.
Закройте глаза и постарайтесь как можно более ярко представить  один  из
моментов вашей жизни, не важно какой, лишь бы вы его лучше помнили. Тот,
когда вам пришлось  идти  или  бежать  босиком  по  траве,  по  горячему
песку... Только  очень  старайтесь,  возможно,  от  этого  зависит  ваше
будущее.
   Шульгин надел на руку фон Мюкке  браслет  и  включил  секундомер.  За
последний  год  он  научился   виртуозно   обращаться   с   инопланетным
устройством, дозируя его действие в нужных пределах.
   Сейчас ему требовалось в очередной раз запустить процесс  регенерации
нейронов и прервать его в точно рассчитанный момент.
   Так он сможет внушить немцу не только надежду на выздоровление, но  и
уверенность, что только он, Ричард  Мэллони,  держит  в  руках  жизнь  и
судьбу капитана.
   По лицу фон  Мюкке,  со  стиснутыми  челюстями  и  плотно  смеженными
веками, было видно, как старательно и с  какими  усилиями  он  выполняет
рекомендацию своего целителя.
   - Достаточно, - сказал наконец Шульгин и расстегнул браслет.
   - Мне кажется, я сделал все, что мог. Вспомнил 1901 год,  Шварцвальд,
последнее лето перед морским училищем. И что же дальше?
   Шульгин вновь взял нож и вонзил острие в  икроножную  мышцу.  Капитан
вскрикнул.  Отдернуть  ногу  у  него  не  получилось,  но  она   заметно
вздрогнула.
   - Чудо! Это чудо, Ричард! Боль была совершенно  натуральная.  А  ведь
только что... Так я вправду могу поправиться? Если да, я не знаю...  Фон
Мюкке задохнулся от избытка чувств.
   - Надеюсь, что все будет хорошо. Не сразу, конечно,  но  мои  надежды
стали определеннее. Это был  самый  ответственный  момент.  Если  бы  не
удалось, то все... Благодарите царя Ашоку.
   - Да я теперь готов уверовать  во  что  угодно.  Стану,  если  нужно,
правоверным  индуистом...  -  Выпейте  лучше  еще  пару  глотков   этого
выдержанного виски и усните. Вы потратили  очень  много  сил,  нужно  их
восстановить.  А  вечером  я  дам  вам  еще