гой путь, чтобы выбраться из Лондона, тянулись чуть ли не до центра
со всех  направлений. Впервые за всю свою историю  транспортную сеть Лондона
перемкнуло начисто. Город был одной гигантской пробкой.
     Теоретически   автомобиль   является    способом   изумительно   быстро
передвигаться  с  одного  места  на другое. Транспортные  пробки,  напротив,
являются изумительным способом не двигаться с места вообще --  под дождем, в
темноте,  под   какофоническую  симфонию  сигналов,  звучащую  все  громе  и
отчаяннее.
     Кроули уже начинало тошнить от всего этого.
     Он воспользовался возможностью  перечесть пометки Азирафеля, пролистать
пророчества Агнессы Псих и серьезно над ними подумать.
     Его умозаключения сводились к следующему:
     1) Надвигался Армагеддон.
     2) И с этим Кроули ничего не мог поделать.
     3)  Армагеддон  будет в Тэдфилде. По крайней мере, начнется в Тэдфилде.
После этого он будет везде.
     4)  Кроули  занесли  в  черный  список  Ада  [Не то  чтобы в  Аду  есть
какие-нибудь другие списки.].
     5) Азирафеля -- насколько он мог судить -- вынесли за скобки.
     6) Кругом было  темно, мрачно и плохо. В конце туннеля света не было --
а если был, то только от фонаря идущего навстречу состава.
     7) С равным успехом он может найти приятный ресторанчик и приложить все
силы к тому, чтобы упиться до беспамятства, ожидая конца света.
     8) И все же...
     Тут стройная картина распадалась.
     Потому  что глубоко внутри Кроули  был оптимистом.  Если и было  что-то
способное  поддержать  его   в  трудные  времена  --  ему  вдруг  вспомнился
четырнадцатый век -- так это полная  уверенность в том,  что  он  все  равно
выкарабкается, что мироздание за ним присмотрит.
     Итак:  он  впал  в  немилость  у  Преисподней.  Близится  конец  света.
Кончилась  холодная  война, и начинается  --  взаправду --  Война Великая. И
надежды остаться в живых у него не больше, чем у листка промокашки с  каплей
"Старого Бальзама Оулсли", залетевшего в  размалеванный фургончик хиппи.  Но
шанс все-таки был.
     Все дело в том, чтобы оказаться в нужное время в нужном месте.
     Нужное место: Тэдфилд. В этом он был уверен, отчасти из-за прочитанного
в  книге, отчасти  по  другой  причине --  на  карте  мира,  которую  Кроули
нарисовал в своем сознании, Тэдфилд дергало, как нарывающий палец.
     Нужное время: до конца света. Он проверил часы. У него было два часа на
то, чтобы добраться до Тэдфилда, хотя, вполне  вероятно, обычный ход времени
уже был нарушен.
     Кроули  швырнул книгу  на  сиденье.  Безвыходные  положения толкают  на
крайние меры. За шестьдесят лет его "бентли" не получил ни одной царапины.
     Да пошло оно.
     Он  вдруг  переключился  на  заднюю   скорость,   нанеся   существенные
повреждения  бамперу  красного  "рено-5",  стоявшего  за ним,  и  выехал  на
тротуар.
     Он включил фары и нажал на сигнал.
     Этого должно  хватить,  чтобы  предупредить  любого  пешехода,  что  он
собирается здесь ехать. Ну, а если они  не поторопятся убраться с  дороги...
через несколько часов это уже не будет иметь значения. Возможно. Вероятно.
     -- В путь! -- сказал себе Кроули и уехал.

x x x

     Их  было десять:  шесть  женщин и четверо  мужчин. Перед каждым  из них
стоял телефон и  лежала толстая  стопка компьютерных распечаток с  колонками
фамилий и телефонных номеров. Рядом с номерами  были карандашные  пометки  с
указанием, не  отключены ли эти номера в данный  момент, взяли ли  владельцы
телефона  трубку, и, что  было важнее всего, жаждут ли они, чтобы в их жизнь
вошли новейшие технологии окностроения.
     Большей частью не жаждали.
     Десять человек сидели  на телефонах час  за  часом и убеждали, обещали,
просили,  растягивая губы в поролоновых улыбках. Между  звонками они  делали
пометки в списках, пили кофе и дивились дождю, сплошным потоком струившемуся
по окнам. Они  оставались на посту, словно  оркестр с "Титаника". Если вы не
сможете продать  стеклопакеты  с  установкой в такую  погоду,  вы не сможете
продать их никогда.
     Лиза  Морроу говорила в трубку: -- ... да-да, сэр,  если  позволите,  я
договорю,  нет, сэр,  я вас  прекрасно поняла,  но если бы  вы только...  --
Услышав в трубке  короткие гудки, она закончила: -- Ну и пошел сам подальше,
соплежуй.
     И положила трубку.
     --  У меня еще  один  из  ванной, --  сообщила она своим  собратьям  по
ремеслу. По  результатам  дня она  далеко опережала  остальных по количеству
Вытащенных из Ванной,  и  ей  не  хватало всего  двух  очков, чтобы выиграть
еженедельный приз "Облом Оргазма".
     Она набрала следующий номер в списке.
     Лиза никогда не  собиралась стать  телефонным  продавцом. На самом деле
она хотела стать всемирно известной прожигательницей жизни и звездой  модных
курортов, но ей не удалось закончить и девяти классов.
     Если  бы  она была  достаточно  усидчивой,  чтобы  преуспеть  в карьере
всемирно  известной  прожигательницы  жизни  и  звезды  модных  курортов или
медсестры  в  кабинете дантиста  (вторая профессия,  которую она  указала  в
профориентационной анкете),  или,  впрочем,  в любой  другой карьере,  кроме
карьеры телефонного продавца, работающего именно в этом офисе, ее жизнь была
бы дольше и, возможно, намного интереснее.
     Может быть, ненамного дольше, принимая во внимание, что сегодня -- день
Армагеддона, но уж на несколько часов наверняка.
     А для того, чтобы продлить себе  жизнь на эти несколько часов, ей нужно
было просто не набирать тот номер, который она только что набрала, и который
числился в  ее  списке как  дом  мистера А. Дж. Колли  (фамилию переврали  в
лучших традициях  передаваемых в десятые руки списков для почтовых рассылок)
в районе Мейфэр.
     Но она его  набрала. И подождала, пока  он не  позвонил четыре  раза. И
сказала:
     -- Вот фигня, опять автоответчик, -- и уже опускала трубку.
     И тут из трубки что-то вылезло. Что-то очень большое и очень злобное.
     Оно  было похоже  на  жирного короткого червя. Огромного жирного червя,
состоящего из тысяч и тысяч крохотных жирных червей,  и все они извивались и
издавали один и тот же вопль.  Миллионы крошечных ртов яростно открывались и
закрывались, и каждый кричал одно:
     -- КРОУЛИ!
     Оно  замолчало.  Оно  слепо   качнулось  взад-вперед,  словно  оценивая
обстановку.
     Потом оно распалось.
     Оно распалось  на тысячи  тысяч извивающихся  серых червей. Они потоком
хлынули на  ковер,  на столы, на Лизу Морроу  и девять  ее сослуживцев,  они
хлынули в их рты, ноздри, легкие, они вгрызлись им в  плоть, в мозг, в глаза
и уши и  внутренности, бешено  размножаясь при  этом, заполняя комнату,  как
смерч  извивающейся плоти  и  слизи.  Потом они  вновь  слились,  свернулись
комками  в одно огромное  целое, заполнившее  комнату от  пола до потолка  и
нежно дрожащее.
     В этой бесформенной  массе  плоти открылось  подобие  огромного рта  (с
каждой  из  почти-губ тянулись какие-то  мокрые  и  липкие  пряди)  и Хастур
сказал:
     -- Вот что мне было нужно.
     Ему пришлось  провести полчаса  в  плену автоответчика, имея в качестве
собеседника только сообщение Азирафеля, и это не улучшило ему настроения.
     Равно и как то, что теперь придется объяснять Преисподней, почему он не
вернулся полчаса назад, и, главное, почему с ним нет Кроули.
     В аду и так полно неудачников.
     С другой, хорошей,  стороны,  он, по крайней мере знал, что говорится в
сообщении  Азирафеля. И этим он мог заплатить за то, чтобы его существование
не прекратилось.
     В  любом случае,  продолжал  он  свои  размышления,  если ему  придется
испытать на себе возможный  гнев Повелителя Тьмы, то, по крайней мере, не на
пустой желудок.
     Комната заполнилась густым сернистым дымом.  Когда он рассеялся, Хастур
уже  исчез. В комнате не осталось ничего:  только десять  чисто  обглоданных
скелетов,  несколько лужиц расплавившегося  пластика  и, кое-где,  блестящие
железки,  которые когда-то могли быть деталями  телефона. Намного лучше было
бы стать медсестрой в зубном кабинете.
     Однако нет  худа без добра, и все это доказывает лишь  то,  что в самом
Зле таится  семя  его  уничтожения. В  этот момент по  всей стране те, кто в
противном случае  могли впасть в гнев  или  ярость,  когда  их  вытащили  из
горячей  ванны или  переврали  их  имя,  испытывали  полную безмятежность  и
пребывали  в   мире  со   всем  сущим.   То,  что  сделал   Хастур,  вызвало
экспоненциальное распространение волны добра малой интенсивности, и миллионы
людей, душам которых могла  бы быть нанесена мелкая повседневная травма,  не
пострадали. Так что все в порядке.

x x x

     Вы  бы не  опознали  в нем тот же самый автомобиль.  На нем не  было ни
одного непомятого места.  Обе передние фары разбились. Колпаки с колес давно
слетели. Он был похож на ветерана доброй сотни гонок на выживание.
     Ехать  по  тротуарам  оказалось  тяжело.  Еще  хуже  было  в  подземных
переходах. Хуже  всего пришлось при переезде  через Темзу.  По крайней мере,
ему хватило разумения поднять стекла в окнах.
     И все же он был здесь. И сейчас.
     Через  пару  сотен  метров он  выедет  на М40,  а по  ней,  практически
напрямую, доберется  в Оксфордшир. Оставалась единственная загвоздка:  снова
между Кроули и большой дорогой пролегло шоссе М25. Истошно вопящая, пылающая
лента боли и темного света ["Темный  свет" -- не совсем оксюморон. Это цвет,
следующий  за ультрафиолетом. По-научному он  называется "ультрачерный". Его
очень просто увидеть, если  поставить следующий эксперимент: найдите прочную
кирпичную   стенку,  перед  которой  достаточно  места,   чтобы   хорошенько
разбежаться, пригните голову и  со  всех  сил  бегите.  Тот  цвет,  на  фоне
которого  у   вас  в   глазах  расцветет  вспышка  боли  во  лбу  в  момент,
непосредственно предшествующий смерти, и называется ультрачерным.].
     Одегра. Ничто не может пересечь этот знак и остаться в живых.
     Ничто  смертное, разумеется.  Что  случится  с демоном, Кроули  не  мог
утверждать с  полной уверенностью. Его, конечно, не  убьет, но приятного все
равно мало.
     Впереди,   перед  въездом   на   эстакаду,  полиция  перекрыла  дорогу.
Выгоревшие остовы машин -- некоторые еще горели -- ясно демонстрировали, что
случилось  с машинами, которые попытались проехать  по  эстакаде над  темным
шоссе.
     Особой радости на лицах полицейских не было.
     Кроули переключился на вторую скорость и нажал на газ.
     Полицейский кордон он проехал на скорости под сто  километров. Это было
проще всего.
     Случаи  самопроизвольного возгорания  человека отмечаются во всем мире.
Идет себе кто-нибудь  по жизни, вполне  довольный собой, вдруг  раз -- и  от
него остается только грустная фотография, на которой кучка пепла  и чудесным
образом   нетронутая   огнем   одинокая  кисть   или  ступня.   Свидетельств
самопроизвольного возгорания автомобиля намного меньше.
     Каковы бы ни были статистические данные, они только что пополнились еще
одним случаем.
     Кожаная  обивка  задымилась. Глядя  прямо  перед собой, Кроули  пошарил
левой рукой на соседнем сиденье, нашел "Пророчества" Агнессы  Псих и положил
к себе на колени, в безопасное место.  Жаль, что она  этого  не предсказала,
подумал он [Предсказала. Вот что  она записала: "И будет плач улицы,/ полной
света,/ и  черная  колесница  Змия/  займется  огнем,/ и Меркурий не  споет/
больше  удалых песен". Большинство  членов  семейства Деталей согласилось  с
Джелаттой  Деталь,  которая  в  30-х  годах   XIX  века  написала  небольшую
монографию,  объясняющую  этот стих как метафору  высылки Иллюминатов  Адама
Вайсхаупта из Баварии в 1785 г.].
     А потом пламя охватило машину.
     Он должен был ехать дальше.
     На  другом  конце  эстакады  был  еще  один   полицейский   кордон,  не
пропускавший   машины,   направлявшиеся   в  Лондон.  Собравшиеся   в  кучку
полицейские хохотали  над новостями,  в  которых  только  что  сказали,  что
патрульный на мотоцикле остановил  на М6 украденную  полицейскую машину и, к
своему изумлению, увидел, что за рулем сидит крупный осьминог.
     Некоторые полицейские готовы поверить чему угодно. Только не столичные.
Столичная  полиция  --  самая   здравомыслящая,  самая  приземленная,  самая
цинически прагматичная часть полицейских сил Британии.
     Нужно   немало,  чтобы   лишить   столичного   полицейского   душевного
равновесия.
     Нужен, например, огромный, разбитый вдребезги  автомобиль, скорее -- не
больше, но и не  меньше  -- огненный метеор, пылающий,  скрежещущий, сыпящий
каплями расплавленного металла механический  апельсин  Преисподней, за рулем
которого в языках пламени сидит, дико  ухмыляясь,  безумец в темных очках, и
чтобы  этот  автомобиль, оставляя  за собой хвост жирного черного дыма, ехал
сквозь  хлещущий  дождь  и  ветер  прямо  на них на  скорости  сто  тридцать
километров в час.
     Тогда конечно.

x x x

     Карьер был центром спокойствия в бущующем мире.
     Гром не просто гремел над головой, он рвал воздух в клочья.
     --  Сюда едут  мои новые друзья, -- повторил Адам. --  Они скоро  будут
здесь, и тогда мы сможем начать.
     Бобик завыл.  Это  был не сиреноподобный вой  одиного волка,  но жуткие
рыдания маленькой собачки, попавшей в большую беду.
     Язва сидела, не поднимая глаз.
     Казалось, она о чем-то напряженно думает.
     Наконец,  она  подняла голову и взглянула  прямо  в  пустые серые глаза
Адама.
     -- А что возьмешь себе ты, Адам? -- спросила она.
     Вместо бури над миром внезапно нависла звенящая тишина.
     -- Что? -- повернулся к ней Адам.
     -- Ну, ты же разделил мир,  правда ведь, и каждый  из нас  получит свою
часть -- так какая часть будет твоя?
     Тишина пела, словно струна -- резко и звонко.
     --  Точно,  --  подтвердил Брайан.  --  Ты  нам так  и  не сказал,  что
достанется тебе.
     --  Язва  права, -- сказал  Уэнслидейл. -- Мне сдается, не так уж много
останется, если мы заберем себе все эти страны.
     Адам открыл рот и снова закрыл.
     -- Что? -- спросил он.
     -- Какая часть твоя, Адам? -- повторила Язва.
     Адам  смотрел  на  нее.  Бобик  перестал  выть и  уставился  на хозяина
пристальным, полным работы мысли дворняжьим взглядом.
     -- Я? -- переспросил он.
     Тишина не умолкала и тянула единственную ноту, способную заглушить весь
грохот мира.
     -- У меня же будет Тэдфилд, -- сказал Адам.
     Они смотрели на него.
     -- Ну... и Нижний Тэдфилд, и Нортон, и Нортонский лес...
     Смотрели во все глаза.
     Адам переводил взгляд с одного лица на другое.
     -- Это все, что мне когда-нибудь было нужно, -- сказал он.
     Они покачали головами.
     -- Я  могу их взять, если хочу, --  с  угрюмым вызовом в  голосе сказал
Адам, но  в этом вызове  вдруг мелькнуло  сомнение. -- И я могу  сделать  их
лучше. Деревья, чтобы лучше лазать, пруды, чтобы...
     Его голос неуверенно стих.
     -- Не можешь, -- решительно сказал Уэнслидейл. -- Они не то что Америка
и  всякие  эти страны. Они по-настоящему настоящие. И потом, они принадлежат
всем нам. Они наши.
     -- И ты не сможешь сделать их лучше, -- добавил Брайан.
     -- И даже если попробуешь, мы все узнаем, -- вставила Язва.
     -- Ну, если вас только это заботит,  не волнуйтесь, -- беззаботно начал
Адам, --  потому что я  могу сделать  так,  чтобы  вы делали все,  чего  мне
хочется...
     Он остановился, когда его уши с ужасом услышали те  слова, что произнес
рот. ЭТИ попятились.
     Бобик прикрыл лапами голову.
     Лицо Адама выглядело как символ крушения империи.
     -- Нет, -- хрипло сказал он. -- Нет. Вернитесь! Я приказываю!
     Они замерли, готовые броситься прочь.
     Адам смотрел на них
     -- Нет, я не то хотел... -- начал он. -- Вы же мои друзья...
     Его передернуло.  Голова откинулась  назад. Он  поднял  руки  и  ударил
кулаками в небо.
     Его  лицо   исказилось.  Меловое  дно  карьера  под  кроссовками  пошло
трещинами.
     Адам открыл рот и издал вопль. Такой  вопль  не мог родиться в  простом
смертном  горле. Он  взмыл из  карьера,  слился с  бурей, и тучи  свернулись
новыми, отвратительными на вид комками.
     Он длился и длился и длился.
     Он эхом летел  через всю вселенную, которая  намного  меньше, чем верят
физики. Он сотрясал небесные сферы.
     В нем звучала утрата, и долго не было ему конца.
     Потом он кончился.
     Словно что-то лопнуло.
     Голова Адама опустилась. Он открыл глаза.
     Что бы ни стояло в центра карьера до этого,  теперь там стоял Адам Янг.
Адам Янг, который стал мудрее,  но тем не менее --  Адам Янг. Возможно, даже
более Адам Янг, чем когда бы то ни было.
     Жуткая тишина в  карьере сменилась привычной, уютной  тишиной --  всего
лишь простым отсутствием звука.
     Освободившись, ЭТИ прижались к меловой стене, не отрывая от Адама глаз.
     -- Все  нормально, -- тихо сказал Адам. -- Язва...  Уэнсли... Брайан...
Идите сюда. Все нормально.  Все хорошо. Теперь  я все знаю. И вы  должны мне
помочь.  Иначе это случится.  На  самом  деле  случится. Случится,  если  мы
чего-нибудь не сделаем.

x x x

     Водопровод Жасминового  Домика рычал и плевался  и обдавал  Ньюта водой
цвета  светлого хаки. Холодной водой.  Вероятно, это  был  самый холодный из
всех холодных душей, которые когда-либо приходилось принимать Ньюту.
     Однако нужного действия он не оказал.
     -- Небо красное, -- сказал  он,  вернувшись в комнату.  Он  ощущал себя
немного  маньяком. --  Полчетвертого вечера.  В  августе. Что это значит?  С
точки  зрения  мореходных  дел мастера,  скажем? "Если небо  красно вечером,
моряку  бояться  нечего..." Я хочу сказать  -- если  красное небо по вечерам
вызывает восторг у моряка, то что  вызывает восторг у оператора компьютерных
систем на супертанкере? Или это пастухи не боятся красного небом по вечерам?
Никогда не мог запомнить.
     Анафема разглядывала  штукатурку в его волосах. Душ  не помог --  он ее
только размочил и она расползлась  по всей  голове,  так что Ньют теперь был
словно в белой шляпе, из которой торчали волосы.
     -- Здорово тебя ударило, -- сказала она.
     -- Да нет, это я  сам, когда  стукнулся  головой о стену. Ну,  помнишь,
когда ты...
     --  Помню.  --  Анафема  выглянула  в  разбитое  окно  и  вопросительно
посмотрела на Ньюта.  -- Как ты  считаешь, оно цвета крови? -- спросила она.
-- Это очень важно.
     -- Я бы не сказал, -- отозвался Ньют, выхваченный из потока собственных
мыслей.  -- Не то,  чтобы крови. Оно скорее розоватое. Наверно, буря подняла
много пыли в воздух.
     Анафема рылась в карточках с прекрасными и точными пророчествами.
     -- Что ты делаешь? -- спросил он.
     -- Пытаюсь найти перекрестные ссылки. И до меня никак не...
     -- Можешь  не  беспокоиться,  -- сказал Ньют. -- Я  знаю,  что означает
последняя строка из стиха 3477. Сообразил, когда...
     -- Что ты хочешь сказать этим "я знаю, что означает..."?
     -- Я  видел  ее,  когда ехал сюда. И не  надо  на меня  кричать. У меня
голова  болит.  Я  хочу сказать,  я ее видел. На  вывеске  на  воротах вашей
авиабазы. Только она совсем не  про миг. Там написано: "МИР -- НАША РАБОТА".
Такое  обычно  пишут  на вывесках рядом с  авиабазами.  Типа "Стратегическое
авиационное командование,  8657745-я эскадрилья "Орущие  Синие Дьяволы", МИР
--  НАША  РАБОТА",  или  что-нибудь такое.  --  Ньют  схватился  за  голову.
Состояние эйфории  бесповоротно  проходило.  -- Если  Агнесса права,  в этот
момент какой-нибудь маньяк, наверно, расчехляет ракеты и вскрывает стартовые
шахты. Или что там у них?
     -- Ничего подобного, -- твердо сказала Анафема.
     --  Да точно! Что  я,  кино не смотрю? Назови хотя бы  одну причину, по
которой ты настолько в этом уверена!
     -- Там нет никаких бомб. Ракет тоже. Всем в округе это известно.