й смотреть нецветной телик.
     Форма  определяет содержание. Мелким  лохматым собакам  присущи  вполне
определенные модели поведения, вписанные  им чуть ли не  в  гены. Невозможно
принять форму мелкой собачонки и в то же  время надеяться, что ты останешься
тем  же,  что  и  был;  некая  собачонкость  начинает пронизывать  все  твое
существо.
     Он уже  гонялся за крысой. И это оказалось  самым приятным моментом его
жизни.
     -- Так им и надо, если всех нас захватят Злые Силы, -- ворчал Хозяин.
     А еще есть  кошки, подумал Бобик. Он застал врасплох соседского  рыжего
котяру и  вознамерился  обратить его  в трясущееся желе  с  помощью обычного
пылающего взгляда  и глубокого  горлового  рыка,  которые  всегда безупречно
действовали на  его  обреченных оппонентов. На этот  раз  он добился  только
меткого удара  по морде, от  которого  слезы брызнули  из глаз. Кошки, решил
Бобик, намного хуже пропащих  душ. Он составил план дальнейших экспериментов
с кошачьим населением,  в  который, в  качестве основного элемента,  входило
наскакивание  издалека  и  оживленное  обтявкивание. План  был,  безусловно,
смелый, но мог и сработать.
     -- И  пусть  даже  не  бегут за мной,  когда старого Пикки  превратят в
лягушку, вот и все, -- бормотал Адам.
     Именно в  этот момент  до него  дошло, во-первых,  что он мрачно добрел
прямо до Жасминного Домика, а во-вторых, что кто-то горько плачет.
     Адама  легко было взять на  слезы. Пару минут он еще колебался, а потом
осторожно заглянул через изгородь.
     Анафеме, которая сидела в складном кресле и как раз доставала очередную
салфетку из полупустой пачки, показалось, что над изгородью взошло маленькое
косматое солнце.
     А  Адаму  показалось, что она вряд ли может быть ведьмой. У Адама в уме
сложилось  очень  четкое представление, какой  должна быть настоящая ведьма.
(Семейство  Янгов  ограничило  свой  выбор  воскресных  газет   единственным
разумным   изданием  из   тех,  что  классом  повыше,  и  поэтому   столетие
просвещенного оккультизма благополучно прошло мимо внимания Адама.) У нее не
было  ни носа крючком,  ни  бородавок,  и  она была  молодая...  ну,  вполне
молодая. И этого было вполне достаточно.
     -- Привет, -- сказал он, рассутуливаясь.
     Анафема высморкалась и уставилась на него.
     Здесь следует описать, что именно она  увидела над изгородью.  То,  что
увидела   Анафема,   как   она   рассказывала   позднее,  было   похоже   на
несовершеннолетнего греческого бога. Или  на картинку из Библии,  на которой
мускулистый ангел добродетельно  поражает зло. Это лицо не имело отношения к
двадцатому  веку.   И   оно  было  окружено  сияющими  золотистыми  кудрями.
Микеланджело мог бы дать такое лицо одной из своих скульптур.
     Хотя вряд ли он позаимствовал бы  стоптанные кроссовки, затертые до дыр
джинсы и не первой свежести майку.
     -- Ты кто? -- спросила она.
     -- Адам Янг, -- ответил Адам. -- Живу на этой улице, по соседству.
     -- А-а.  Да. Я слышала  о  тебе. -- Анафема приложила платок к  глазам.
Адам приосанился.
     -- Миссис Хендерсон говорила, что мне следует ожидать твоего появления,
-- продолжила Анафема.
     -- Меня здесь все знают, -- сказал Адам.
     -- Она сказала, что ты родился только для того, чтобы тебя повесили, --
объяснила Анафема.
     Адам  ухмыльнулся. Дурная слава, возможно, не столь хороша, как добрая,
но куда лучше полной безвестности.
     -- Она сказала, что ты -- худший из ЭТИХ,  -- сказала Анафема, уже чуть
веселее. Адам кивнул.
     -- Она сказала:  "С ними держите  ухо востро,  мисс, они  просто  шайка
заводил. А этого не зря Адамом зовут -- грешит и  не раскаивается".  Так она
сказала.
     -- А почему вы плакали? -- прямо спросил Адам.
     -- Я? Я просто кое-что потеряла, -- всхлипнула Анафема. -- Книгу.
     -- Я могу помочь вам ее искать, -- галантно предложил Адам. -- Я вообще
много про книги знаю. Я однажды  даже написал книгу. Супер, а не книга. Чуть
не  восемь  страниц.  Там  было про  одного пирата,  который  был знаменитым
сыщиком. А еще я  нарисовал картинки. Если  хотите, могу дать  почитать,  --
добавил он в порыве щедрости. -- Спорим, она куда интереснее, чем та, что вы
потеряли. Особенно то место, на космическом корабле, когда вылезает динозавр
и начинает поедать ковбоев. Спорим, она вам поднимет настроение. Брайану вон
подняла. Он говорит, никогда у него такого высокого настроения не было.
     -- Спасибо.  Я уверена, у тебя очень хорошая книга, -- сказала Анафема,
и навсегда завоевала сердце Адама. -- Но не думаю, что ты можешь мне помочь.
Наверно, уже слишком поздно.
     Она, задумавшись, взглянула на Адама.
     -- А ты хорошо знаешь эти места? -- спросила она.
     -- Всю округу, целиком! -- уверенно заявил Адам.
     --  Ты  не видел  двух  мужчин  в  большой черной машине?  --  спросила
Анафема.
     -- Они ее украли? -- тут же оживился  Адам. Преследование международной
банды похитителей книг могло стать достойным завершением дня.
     -- Не то, чтобы украли. Как бы украли. То есть они не хотели ее красть.
Они искали усадьбу, но я была там  сегодня,  и  никто о них ничего не знает.
Мне  показалось, что там был  какой-то  несчастный  случай, или что-то вроде
этого.
     Она  вгляделась  в Адама. В  нем  было что-то странное, но ей  никак не
удавалось взять в толк, что именно. У нее появилось острое ощущение,  что он
имеет  огромное  значение, и что его нельзя отпускать просто так. Было в нем
что-то такое...
     -- А как называлась книга? -- спросил Адам.
     -- "Прекрасные и точные пророчества". Ее написала Агнесса Псих. Ведьма.
     -- Где ведьма?
     -- Нет, это она была ведьма. Как в "Макбете", -- объяснила Анафема.
     --  Это я смотрел,  -- сказал Адам. -- Вообще  здорово, как  эти короли
себе бесились. Вот еще. Чего в них прекрасного?
     --  "Прекрасные"  значит...  ну,   полезные.  И  подробные.  --  В  нем
определенно  было   что-то   странное.   Что-то  вроде   глубоко  спрятанной
напряженности. Когда он был рядом, появлялось ощущение, что все вокруг  -- и
все вокруг, даже пейзаж -- были для него лишь фоном.
     Анафема жила здесь уже месяц. Если не считать миссис Хендерсон, которая
теоретически присматривала  за  домиком,  а  практически  не  отказалась  бы
присмотреть  и  некоторые  из  ее вещей,  если  бы  ей  представилась  такая
возможность, она ни  с кем и парой  слов  не  перемолвилась. Ее принимали за
художницу, чему она не препятствовала.  Здесь  была  именно такая местность,
которая могла нравиться художникам.
     Дело в  том, что эта местность была неимоверно  живописной. Окрестности
деревни были великолепны. Предположим,  Тернер и Лэндсир повстречали  в пабе
Сэмюеля Палмера и решили написать один  большой пейзаж  все вместе; а  потом
позвали Стаббса, чтобы он пририсовал лошадей --  даже у них не получилось бы
лучше.
     И это было самое печальное, потому  что  именно здесь все и произойдет.
По  мнению  Агнессы, во всяком случае, которое  она высказала  в той  книге,
которую Анафема позволила себе потерять. Конечно, осталась картотека, но это
было уже совсем не то.
     Если бы Анафема полностью контролировала свои мысли -- а рядом с Адамом
никто не мог полностью контролировать свои мысли -- она бы заметила, что как
только  она пытается более глубоко задуматься о том, что в нем странного, ее
мысли сразу же ускользают в сторону, как гуси по воде.
     -- Оп-па!  --  вдруг  заявил Адам,  проигрывая  в  голове  возможности,
которые  предоставляет  книга прекрасных  и  точных  пророчеств.  --  А  она
говорит, кто выиграет чемпионат Англии?
     -- Нет, -- сказала Анафема.
     -- А в ней есть космические корабли?
     -- Не слишком много, -- сказала Анафема.
     -- А роботы? -- со слабой надеждой в голосе спросил Адам.
     -- Извини...
     --  Тогда мне  это  не  годится,  -- заявил Адам. -- Что  же  такого  в
будущем, если в нем нет роботов и космических кораблей?
     Примерно три дня,  печально подумала  Анафема. В  будущем есть примерно
три дня.
     -- Хочешь лимонаду? -- предложила она.
     Адам колебался. А потом решил взять быка за рога.
     --  Слушайте, извините,  что спрашиваю,  ну, в  общем,  это  не  личный
вопрос, вы -- ведьма? -- прямо спросил он.
     Анафема прищурилась. Так, миссис Хендерсон  придется  перестать  совать
свой нос, куда не следует.
     --  Некоторые могут сказать и так, -- ответила она. --  На самом деле я
оккультист.
     -- А-а. Ну так! Тогда конечно. Отлично! -- воодушевился Адам.
     Она оглядела его с ног до головы.
     -- Ты точно знаешь, кто такие оккультисты? -- спросила она.
     -- Ну конечно, -- заверил ее Адам.
     --  Ну,  если тебе так спокойнее, -- улыбнулась Анафема. --  Пошли, я и
сама, пожалуй, выпью лимонаду. Да, и... Послушай-ка, Адам Янг...
     -- Что?
     --  Ты  подумал:  "У меня  с  глазами  все  нормально,  и  не  надо  их
проверять", правда ведь?
     -- Кто, я? -- смутился Адам.

x x x

     С Бобиком  вышла осечка. Он никак не хотел заходить в  дом. Он припал к
земле перед крыльцом и глухо рычал.
     -- Да пошли, глупыш, -- уговаривал его Адам. -- Это же просто Жасминный
Домик. -- Он смущенно повернулся  к Анафеме. -- Обычно  он сразу все делает,
как только я скажу.
     -- Его можно оставить в саду, -- сказала Анафема.
     --  Нет, --  сказал Адам. -- Нужно заставить,  чтобы он  слушался  -- я
читал. Там говорилось, что дрессуровка  -- дело важное. И  еще там было, что
любую  собаку  можно выдрессуровать. Папа сказал,  что  его можно  оставить,
только если он будет дрессурованный. Ну, пошли, Бобик. Заходи.
     Бобик  жалобно взвыл и умоляюще посмотрел на Адама. Короткий хвост пару
раз ударил по земле.
     Голос Хозяина.
     С  неимоверным трудом переставляя лапы, словно  шагая против ураганного
ветра, Бобик прокрался в дом.
     -- Ну вот, -- гордо сказал Адам. -- Молодец!
     С шипением потух еще один уголек Преисподней...
     Анафема закрыла дверь.
     Над дверью  Жасминного Домика всегда висела подкова. Ее  повесил  самый
первый  хозяин,  сотни лет тому назад,  когда  Черная  Смерть была последним
криком, и он посчитал, что лучше предохраняться любым способом.
     Подкова  покрылась ржавчиной и  вековыми наслоениями краски, поэтому ни
Адам, ни Анафема не обратили на нее никакого внимания. И не услышали легкого
потрескивания, которое всегда издает, остывая, металл, только что разогретый
добела.

x x x

     Какао Азирафеля совсем остыло.
     Тишину в комнате нарушало только шуршание переворачиваемых страниц.
     Время от времени с улицы доносился стук, когда потенциальные покупатели
магазинчика  "КИС: Книги Интимного  Свойства", расположенного по  соседству,
ошибались дверью. Азирафель не обращал на это внимания.
     Время  от  времени  он  открывал  рот,  чтобы  выругаться,  но  вовремя
останавливался.

x x x

     Анафема так и не расположилась  здесь, как дома. Ее инструментарий  был
кучей свален на столе. Очень интересной с виду кучей. Такая  куча получится,
если шамана вуду на полчаса запустить в магазин научного оборудования.
     -- Круто! -- вымолвил Адам, с горящими глазами устремившись к столу. --
А это что за треногая штука?
     --  Это  бого-теодолит,  --  отозвалась  Анафема  из  кухни.  --  Чтобы
размечать лей-линии.
     -- Чего? -- озадаченно спросил Адам.
     Она рассказала про лей-линии.
     -- Ну да, -- сказал он. -- Неужто?
     -- Именно.
     -- Везде-везде?
     -- Да.
     --  Ни  разу  не видел.  А  здорово -- кругом всякие невидимые  силовые
линии, а я их не вижу.
     Не  так  уж  часто Адам слушал,  что  ему говорят,  но это  были  самые
увлекательные  двадцать  минут всей его  жизни. Во всяком  случае, всей  его
жизни  за этот  день. Никто  в семействе Янгов не  имел привычки стучать  по
дереву или сплевывать  через плечо. Единственная уступка, которую они делали
сверхъестественному,  состояла в  том, что когда Адам был  чуть  младше, они
притворялись, что  Санта-Клаус  залезает в дом через каминную трубу [Если бы
Адам  в те  дни был уже  в  полной  силе, Рождество  в  доме  Янгов было  бы
безнадежно  испорчено  обнаружением  трупа  толстого  старика,  головой вниз
воткнутого в дымоход.].
     Так  что он изголодался  по любым вещам, имевшим к  оккультным  учениям
большее  отношение,  чем  Праздник  урожая,  и ум  его впитывал все, что она
говорила, как стопка промокашек впитывает воду.
     Бобик   свернулся  под  столом   и  глухо  рычал.  Он  начинал  всерьез
сомневаться в себе.
     Анафема верила  не только  в лей-линии, но и в котиков, китов,  велики,
джунгли,   хлеб   из   немолотого   зерна,   бумагу   из  макулатуры,  белых
южноафриканцев из Южной Африки и американцев практически отовсюду, вплоть до
Лонг-Айленда   и  включая  последний.  Она  не  подвергала  свои   убеждения
классификации. Все  они  были  спаяны  в  одну огромную,  цельную  веру,  по
сравнению с которой та  вера, которая  двигала  Жанной  д'Арк, выглядела  бы
праздным  пустословием. Что же  до  передвижения  гор, то по этой шкале  она
достигала по меньшей мере пол-альпа [Следует заметить, что большинство людей
редко достигают  больше 0,3 альпа (30 сантиальпов). Для измерения силы  веры
Адама понадобилась бы шкала от 2 до 15.640 эверестов.].
     Еще никто в присутствии Адама ни разу  не  употреблял слова "окружающая
среда". Вырубка лесов Южной  Америки  оставалась для  него  закрытой книгой,
равно как и то, какое отношение они имеют к макулатуре.
     Он прервал Анафему всего один раз, только для того, чтобы согласиться с
ее взглядами на ядерную энергию:
     --  Я  однажды был на экскурсии  на  ядерной  станции. Та еще  скучища.
Зеленого дыма нету, ядовитых отходов нету, чтоб булькали в трубах. Запрещать
надо такое, когда ничего не булькает, как надо, а ты едешь специально, чтобы
на это посмотреть, а там только стоит полно народу в белых скафандрах, и все
тут.
     -- Там все булькает, когда уходят экскурсии, -- сурово сказал Анафема.
     -- А! -- сказал Адам.
     -- Их бы закрыть сию же минуту.
     -- И поделом им, раз не булькают, -- заключил Адам.
     Анафема кивнула. Она все еще пыталась нащупать, что же такого странного
в Адаме, и наконец ее озарило.
     У него не было ауры.
     Анафема  неплохо разбиралась  в  аурах. Она  их видела, если  тщательно
всматривалась.  Выглядели  они как небольшой ореол  вокруг  головы,  и  если
верить  тому,  что  она однажды  прочла, по цвету ауры  можно было  судить о
здоровье  и  общем благосостоянии  людей. Аура  была  у  всех.  У  злобных и
неприветливых людей она была похожа всего лишь на жалкий, дрожащий контур, а
у людей творческих, открытых ее слой мог быть в несколько дюймов толщиной.
     Ей ни разу не приходилось слышать о людях без ауры, однако она не могла
разглядеть  ее у  Адама.  И тем не  менее, он был  весел,  бодр  и не  менее
уравновешен, чем гироскоп.
     Может быть, я просто устала, подумала она.
     Во всяком случае, она с удовольствием и удовлетворением познакомилась с
таким стоящим слушателем  и даже дала ему почитать несколько номеров "Нового
Водолея", журнальчика, который выпускал ее приятель.
     И это изменило его жизнь. Во всяком случае, на тот день.
     К изумлению родителей, он рано  отправился спать, забрался под одеяло с
фонариком, журналами  и пакетиком лимонных леденцов,  и читал едва  ли не до
рассвета. Иногда с его слипающихся губ срывалось очередное "Круто!".
     Когда  в  фонарике  кончились  батарейки, он  вынырнул  из-под  одеяла,
заложил  руки за голову, уставился в темноту комнаты,  и как  будто принялся
разглядывать  эскадрилью  истребителей  из  "Звездных  войн",  свисавшую   с
потолка. Они  тихонько  качали двойными, похожими на букву  "Х", крыльями на
полуночном сквозняке.
     На самом деле он на них не смотрел. Перед глазами Адама разворачивалась
многоцветная  панорама   его  собственного   воображения,  бурлящая,  словно
ярмарочная площадь.
     Это  вам  не  тетка  Уэнслидейла с  рюмкой. Такое  оккультство  намного
интереснее.
     И потом, ему понравилась  Анафема.  Конечно,  она была очень  стара. Но
когда Адаму  кто-нибудь  нравился, ему хотелось  сделать  что-нибудь,  чтобы
обрадовать их.
     Он думал о том, что бы сделать такое, чтобы обрадовать Анафему.
     Раньше  считалось,  что  мир  способны  изменить только большие  бомбы,
политики-безумцы, страшные землетрясения, переселение  народов,  и все такое
прочее; теперь, однако, признается, что это весьма старомодная точка зрения,
разделяемая лишь ретроградами,  полностью  отставшими от прогресса. На самом
деле, согласно теории хаоса, мир изменяют  мелочи. Бабочка взмахнет крыльями
в  джунглях  Амазонки -- и в результате на пол-Европы обрушивается стихийное
бедствие.
     Глубоко в сонной голове Адама появилась на свет бабочка.
     Анафема смогла бы -- а может, и нет -- понять в чем тут дело, если в ее
силах было определить, по  какой именно,  вполне  очевидной, причине  она не
видит ауру Адама.
     По  той  же  самой,  по которой, когда стоишь в  центре  Трафальгарской
площади, не видишь Англию.

x x x

     Сработала сигнализация.
     Конечно, в том, что сигнал тревоги раздался в центре управления ядерной
электростанцией, нет  ничего особенного. Это происходит  все время -- просто
потому,  что там так много табло, индикаторов и прочих  подобных  штук,  что
можно  не  заметить чего-то  важного, если  при  этом не  слышится  хотя  бы
"би-ип".
     А  начальник   смены  на  ядерной  электростанции  должен  быть   умен,
невозмутим и хладнокровен.  На человека, годящегося на  такую  работу, можно
положиться. Он не бросится туда, где поставил  машину, при первых  признаках
чрезвычайного положения.  Он выглядит так, словно курит трубку, даже если он
ее не курит.
     В  три часа ночи в центре управления ядерной станцией в  Тернинг  Пойнт
обычно  тихо и  спокойно и делать  там, в общем, нечего -- только  заполнять
журнал дежурств и прислушиваться к приглушенному гулу турбин.
     Так было до сих пор.
     Хорэс Гусс поглядел на  мигающие красные  огоньки. Потом он поглядел на
табло на пульте. Потом он поглядел на лица коллег. Потом  он поднял глаза на
другое  табло, побольше,  на  дальней стене.  Со  станции  уходило четыреста
двадцать практически безопасных и почти  недорогих мегаватт.  Судя по другим
индикаторам, их ничто не производило.
     Он не сказал:  "Этого не  может быть". Он не сказал  бы "Этого не может
быть", даже  если бы мимо него  проехало стадо овец на велосипедах, играя на
скрипках.  Инженеры,  которые  чувствуют  свою  ответственность,  такого  не
говорят.
     Поэтому он сказал только:
     -- Альф, звони директору.
     Прошло три очень насыщенных часа, наполненных телефонными, телексными и
факсовыми сообщениями.  С  постели  подняли двадцать семь человек, одного за
другим, в быстрой последовательности. Они, в свою очередь, подняли с постели
еще  пятьдесят три человека,  просто потому, что если  тебе и хочется что-то
знать, проснувшись в панике в четыре часа утра, так только то, что ты  такой
не один.
     В  любом случае, для того,  чтобы поднять  крышку  ядерного реактора  и
заглянуть внутрь, нужно получить множество всяческих разрешений.
     Они их получили. Они ее подняли. Они заглянули внутрь.
     Хорэс Гусс сказал:
     --  Этому должно быть разумное объяснение. Пятьсот тонн урана  не могут
просто так сняться с места и исчезнуть бесследно.
     Счетчик в  его руках должен был бешено верещать. Вместо этого  он время
от времени издавал тихие ленивые щелчки.
     Там, где должен был быть реактор, было пусто.  В этом зале вполне можно
было играть в сквош.
     В середине зала, на чистом холодном полу, лежал лимонный леденец.
     За  стеной,  в  зале, похожем  на  огромную пещеру,  продолжали  гудеть
турбины.
     А в сотне миль от станции Адам Янг перевернул