х апрельских сумерках,  и  щекастый  мандарин  в
плоской шапочке, поклонами встречающий гостей, казался совсем настоящим.
   Пока Валерий Владимирович втискивал "девятку"  в  узкое  пространство
между тяжелым и грязным "лендкрузером" и  желтой  стеной  с  осыпавшейся
штукатуркой,  Ингеборга  с  любопытством,  которое  подогревалось  почти
первобытным голодом, рассматривала  китайские  фонарики,  лесенку  вниз,
намалеванные на досках иероглифы и улыбающегося раскрашенного мандарина.
   Валерий Владимирович сделал последний рывок и заглушил двигатель,  но
галантно распахнуть Ингеборге дверь не успел  -  она  уже  выбралась  из
машины и критически осматривала "необжитые" брюки, не дававшие ей  покоя
всю дорогу Ничего  особенного  с  брюками  не  произошло,  они  даже  не
измялись и вид имели вполне парижский.
   - За вами не угонишься,  -  сказал  Валерий  Владимирович,  несколько
озабоченный тем, что элегантный - как в  кино!  -  выход  из  машины  не
состоялся. - Вы очень быстрая девушка, Ингеборга!
   Сказано это было с доверительным  интимным  кокетством  в  голосе,  и
Ингеборга неожиданно струхнула.
   Если Валерий Владимирович вздумал ее соблазнять, значит, вечер  будет
с самого начала безнадежно испорчен  и  никакие  ресторанные  изыски  не
смогут его спасти.
   Напрасно она согласилась. Сидела бы дома, чего лучше!  И  плед  опять
же, и чай, и новая книжка любимой авторши из серии true love.
   Она моментально рассердилась на себя, на Валерия Владимировича  и  на
жизнь вообще  и,  не  слушая  его,  мимо  приветливого  мандарина,  мимо
каких-то молодых людей, которые многозначительно покуривали  у  лесенки,
сбежала по ступенькам вниз.
   - Столик заказан?  -  Зверского  вида  гардеробщик  при  входе  бегло
осмотрел ее, как бы решая, что бы  такое  с  нее  снять  и  повесить  на
вешалку; снимать ввиду теплой погоды было на  первый  взгляд  нечего.  У
него было очень русское  и  мрачное  лицо,  которое  он  тщетно  пытался
сделать любезно приветливым, русский же бритый затылок и - алое шелковое
кимоно, расшитое золотыми драконами.
   Высший класс, оценила Ингеборга. Суперлюкс.
   С заказом все выяснилось очень быстро,  и  в  сизом  сигаретном  дыму
Ингеборгу и ее кавалера проворно проводили в  какой-то  довольно  уютный
закуток, где стояло всего несколько столиков журчал крошечный, но вполне
живой фонтанчик и было не так  накурено.  Деревянный  стол  был  чистым,
приборы - тяжелыми, в стенной нише неторопливо  курились  благовония,  и
справа от вилки лежал длинный пакетик с палочками Приветливая девушка  с
подведенными  почти  до  висков  глазами  принесла  меню,  разрисованное
драконами и пагодами, и Ингеборга наконец перестала злиться на весь мир.
   -  Я  буду  маринованные  грибы,  китайский  салат,  лапшу   и   утку
по-пекински, - объявила она, едва взглянув в меню. Валерий Владимирович,
до того старательно читавший  названия,  что  у  него  шевелились  губы,
оторвал взор от своей папки и констатировал с уважением:
   - Вы разбираетесь в китайской кухне.
   Ингеборга разбиралась не только в китайской кухне.
   Ее родители уехали из России, едва-едва забрезжила заря  перестройки.
Они уехали бы задолго до столь долгожданного рассвета, если бы  не  были
уверены, что последствия их отъезда будут разрушительны и  чудовищны  не
только  для  них,  но  и  для  многочисленных  литовских  и   московских
родственников.
   Они уехали сначала в Германию,  где  отцу  сразу  предложили  работу.
Очень скоро его перевели в Швейцарию, и за два года  он  добился  всего,
чего не мог добиться в России всю "прошлую жизнь", как это называлось  в
семье. У родителей появился полновесный счет в банке,  домик  с  зеленой
лужайкой  и  белым  низким  заборчиком,  длинная  французская  машина  и
приходящая прислуга. Отец Ингеборги был инженер-металлург экстра-класса,
а мать -  художница,  рисовавшая  по  заказу  издательств  картинки  для
детских книжек. В цюрихских издательствах ее картинки никаким спросом не
пользовались, и года два она промаялась совсем без работы, пока  однажды
супруга  герра  Вансдорфа,   хозяина   того   самого   металлургического
производства, на котором работал отец, не  увидела  у  него  в  кабинете
несложную картинку -  горы,  озеро,  изумрудная  трава,  замшелый  серый
мостик через горный поток и.., два замученных тролля, попивающие эль  из
каменной фляги. Фрау Вансдорф впала  в  непередаваемый  экстаз,  и  мать
через  некоторое  время  сделалась   вполне   процветающей   швейцарской
художницей. Тролли, феи, гоблины и баньши, изображать которых матери всю
жизнь страшно нравилось, наконец-то нашли применение, и счет в банке  из
полновесного сделался солидным.
   Вот только строптивая дочь почему-то отказывалась переезжать. Сначала
она училась в университете и бросить его никак не  могла,  потом  должна
была непременно защитить диссертацию, потом жалко было продавать  старую
квартиру на Соколе, потом нашлись еще какие-то  столь  же  непреодолимые
обстоятельства Жить за границей Ингеборга не желала. Однако  в  гости  в
чистенькую, ухоженную, пряничную, похожую на дореволюционную  пасхальную
картинку Швейцарию с удовольствием наезжала. Или в Париж,  где  родители
проводили отпуск. Или  в  Вену,  где  маленькая  художественная  галерея
выставляла материнских троллей. Или в Гамбург, где отец читал лекции.
   Во  всех  этих  сказочных  городах  родители  первым  делом  начинали
усиленно откармливать  Ингеборгу,  "бедную  заброшенную  девочку"  -  от
неловкости, как представлялось Ингеборге. Ей было жалко их, и  казалось,
что  она  своим  присутствием  смущает   их,   напоминает   о   каких-то
невыполненных обязательствах и как бы возвращает обратно, в  ненавистное
советское прошлое,  от  которого  они  оба  так  старательно  и  успешно
избавлялись.  Зато  она  отлично  научилась  разбираться  не  только   в
европейской, но и во множестве разных других кухонь.
   Что   там   утка   по-пекински,   поразившая   воображение    Валерия
Владимировича!
   - Я люблю китайскую  кухню,  -  сказала  Ингеборга  и  покосилась  на
официантку в надежде, что та воспримет ее молчаливый голодный  призыв  и
принесет хоть хлеба в плоской плетеной корзинке.
   - Я тоже очень люблю, -  согласился  Валерий  Владимирович  и  закрыл
меню. - Видите, даже в этом мы с вами похожи!
   Ингеборга покосилась на него с новым всплеском  подозрения.  Господи,
куда его опять несет? Почему он ни черта не понимает, что  ей  вовсе  не
нужны его ухаживания и в ресторан она пошла просто потому, что  уже  сто
лет нигде не была, ни и каких ресторанах, с кем-то, кроме родителей.
   Вот так поужинаешь разок-другой в приятной  мужской  компании,  да  и
заделаешься феминисткой на всю оставшуюся жизнь!
   - Есть очень  хочется,  -  сообщила  Ингеборга.  Почему-то  она  была
совершенно уверена, что таких тонких мужчин, как  Валерий  Владимирович,
проза жизни должна  непременно  раздражать,  а  ей  очень  хотелось  его
позлить.
   И зачем только она поперлась с ним в этот чертов ресторан? Лежала  бы
на диване под белым пледом, думала об Иване Степанове и о том, как ей  с
ним быть...
   Подошла официантка, улыбнулась дежурной улыбкой. посмотрела вежливо и
вопросительно.  Валерий  Владимирович  что-то   доверительно   забубнил,
перегибаясь через деревянную ручку кресла. Очевидно, в его  шепоте  было
что-то, о чем Ингеборге знать не полагалось.
   Вот идиот.
   Она  отвернулась,  сцепила  руки,  пристроила  на  них  подбородок  и
независимо оглядела тесный зальчик. Все столы были  заняты  -  видно,  и
впрямь  ресторанчик  был  очень,  очень  популярный.   Какие-то   совсем
маленькие дети ковырялись на чистом плиточном  полу  в  довольно  уютном
уголке   возле   фонтанчика.   Официанты,   производившие    впечатление
подрабатывающих студентов, весело, торопливо  и  осторожно  перешагивали
через них. Шум был вполне терпимый, а стенные  панели  -  из  настоящего
дерева.
   Ингеборга перевела взгляд на Валерия Владимировича, который  как  раз
кончил шептаться с официанткой и уже несколько секунд пристально смотрел
ей в щеку.
   - Как вам здесь? Ничего? По-моему, замечательное местечко!
   - Есть очень хочется, - повторила Ингеборга, ни за  что  не  желающая
становиться неземным созданием и делать вид, что еда  ее  совершенно  не
интересует.
   - Инга Арнольдовна, здрасьте! Здрасьте, Валерий Владимирович!
   Голос был  звонкий,  радостный,  полный  искреннего  и  неподдельного
чувства, и прозвучал он так неожиданно, что Ингеборга  и  историк  разом
вздрогнули, как парочка восьмиклассников, которых застукали за школой  с
куревом и пивом.
   - Инга Арнольдовна, это я, Иван! Вы что, меня не узнаете?!
   Сияющая кривоватыми  передними  зубами  мордаха  выглянула  откуда-то
справа. На ней было столько счастья, что Ингеборге  стало  неловко,  как
будто ее по ошибке приняли за  кого-то  другого  и  радость  на  сияющей
мордахе предназначена вовсе не ей.
   - Иван.
   Голос был властный и негромкий и как будто совершенно  не  признающий
того, что его можно ослушаться.
   - Иван, извинись и вернись на место.
   - Нет-нет, - пробормотала Ингеборга и оглянулась, но почему-то так  и
не нашла того, к кому обращалась, - он совсем не мешает. Привет, Иван.
   Мордочка засияла вновь и придвинулась поближе.
   - А вы тоже ужинаете, да? А мы с папой так захотели есть, что  решили
не ехать домой, а  поехать  в  ресторан.  Я  вообще-то  не  очень  люблю
рестораны. А вы любите китайскую лапшу? Это моя любимая! А еще...
   - Иван.
   Голос прозвучал  совсем  близко,  и  прямо  перед  глазами  Ингеборги
оказался широкий кожаный  ремень,  ниже  которого  простирались  голубые
джинсы, а выше - черная водолазка.
   - Иван, сколько раз я должен повторять? Извинись, и пойдем на место!
   Как будто щенка урезонивал, честное слово! И ничего не случится с его
прекрасным сыном, если тот две минуты поговорит с собственными учителями
в неформальной обстановке!
   По черной кашемировой водолазке взгляд Ингеборги добрался  до  пухлых
щек, заросших дневной щетиной, и  голубых  глаз,  которые,  как  обычно,
смотрели с сонным неодобрением.
   Она мигом отвела глаза.
   Зря она так переживала из-за сегодняшнего разговора с  ним.  Все-таки
он на редкость неприятный тип.
   - Извиняюсь, - буркнул неприятный тип. - Иван!
   - А около нашего столика аквариум, - сообщил Иван,  как  будто  и  не
слышал призывов грозного папаши, - мы там сидим, потому  что  мне  очень
нравятся рыбки. А папа говорит...
   - Если ты сию же минуту...
   Историк Валерий Владимирович  улыбался  доброжелательной  и  грустной
улыбкой Вячеслава Тихонова из фильма "Доживем до понедельника", хотя,  с
точки зрения Ингеборги, ситуацию давно нужно было спасать. Ситуацию и не
в меру общительного Ивана Степанова.
   - Рыбки? - переспросила Ингеборга. - Настоящие?
   - Классные! - подтвердил Иван.
   - Пойдем посмотрим?
   - Ни на кого не глядя, она  решительно  отодвинула  стул,  шагнула  в
сторону, чтобы не уткнуться  в  живот  Павлу  Степанову,  и  подтолкнула
вперед Ивана.
   - Это не слишком далеко? Если далеко, я не пойду. Мне должны принести
еду, а если я не поем,  то  через  пять  минут  умру  с  голоду.  -  Она
чувствовала,  как  будто  под  кожу  ей  ввинчивают  два  сверла  -  так
пристально смотрели ей вслед оставленные в одиночестве джентльмены.
   - Вы еще не ели? - поразился Иван. - А нам  уже  давно  принесли,  вы
можете есть с нами и смотреть на рыбок! Папа ест очень быстро, а  я  так
не умею. Хотите поесть с нами? Я с вами поделюсь своей китайской лапшой.
   Он был очень любезен и гостеприимен, восьмилетний Иван  Степанов.  Он
был совершенно уверен, что ведет себя просто прекрасно, и даже оглянулся
через плечо на отца, явно очень гордясь собой. Но у отца было странное -
и как будто даже недовольное! - лицо.
   Со спины Ингеборги  Степан  перевел  взгляд  на  физиономию  историка
Валерия Владимировича, но тот лишь улыбнулся  неопределенной  улыбкой  и
слегка пожал плечами.
   - Ей нравится ваш мальчик, - сообщил  Валерий  Владимирович,  как  бы
извиняясь за поведение Ингеборги, и сложил пальбы домиком. -  Она  очень
переживает за него и таким образом пытается наладить с ним контакт...
   Не дослушав, Степан кивнул и вернулся к  своему  столу.  В  некотором
отдалении, сталкиваясь головами, Иван и  учительница  литературы  возили
носами по передней стене гигантского аквариума.
   Значит, эта самая Инга Арнольдовна - подруга историка  и..,  как  там
говорится? Ничто человеческое нам не чуждо? Занятно. И Иван  хорош!  Что
это за новости - приглашать к столу  совершенно  чужих  людей,  даже  не
спросив разрешения?!
   Впрочем, вряд ли кто-то когда-то объяснял ему,  кого  и  как  следует
приглашать к столу...
   Купить, что ли, аквариум? Только где его ставить?  И  кто  его  будет
чистить? Полоумная Клара Ильинична? Она и так за каждую лишнюю  вытертую
пылинку требует прибавки к жалованью, и Степан соглашается, потому что у
него нет времени искать ей  замену.  За  аквариум  она  потребует  самое
меньшее купить ей квартиру.
   Голосок Ивана звучал все  громче.  Он  всегда  начинал  орать,  когда
увлекался и забывал, где находится.  Степан  протяжно  вздохнул,  скосил
глаза на тлеющий кончик своей сигареты,  зачем-то  покрутил  в  пальцах,
потом смял ее в пепельнице и тяжело поднялся, решив, что, пожалуй,  пора
разогнать всю эту лавочку.
   - Иван, достаточно. Ты уже все показал... Инге Арнольдовне.
   Они оба оглянулись с недоумением и  некоторой  досадой,  как  научные
сотрудники, которых  на  самом  интересном  месте  прервала  надоедливая
уборщица.
   - Что? - спросил Степан недовольно.
   - Пап... - начал Иван.
   - Хватит, я сказал. Садись на место.
   На Ингу Арнольдовну он не обращал никакого внимания.
   Она выпрямила спину, хотела что-то сказать, но  промолчала  и  только
заправила за ухо прямые густые волосы..
   Степан посмотрел на ее волосы, заправленные за ухо.
   Он боялся всех женщин в мире.  Старых,  некрасивых,  толстых,  худых,
умных, идиоток, красоток... Леночка научила его бояться. Он боялся и  не
доверял им, даже самым близким, даже самым лучшим, самым  проверенным  и
не опасным, вроде Саши Волошиной. Он не доверял им, презирал их и  знал,
что самый лучший способ спастись - это сделать  вид,  что  их  вовсе  не
существует в  природе.  Ингеборги  Аускайте  тоже  не  существовало.  По
крайней мере для Павла Степанова. Может быть - и даже  скорее  всего!  -
она существовала для историка Валерия Владимировича и еще  для  кого-то,
но для Павла Степанова ее не было.  Был  просто  еще  один  жизненный..,
фактор, с которым приходилось считаться. Это как раз легко. Считаться  с
самыми разнообразными жизненными факторами Степан научился давным-давно.
   Но жест, которым она заправила за ухо волосы, почему-то сильно  задел
его.
   - Спасибо, - сказала как бы несуществующая Ингеборга Аускайте  Ивану.
- Мне понравилось. Пойду ужинать, мне, наверное, уже принесли. И ты  иди
доедай свою лапшу.
   - До свидания! - проорал Иван, как показалось Степану на весь зал.  -
До завтра!
   - До завтра, - попрощалась Ингеборга и перевела взгляд на Степана.  -
До свидания, Павел Андреевич. Прошу прощения за беспокойство.
   Степан кивнул  куда-то  в  сторону  Северо-Африканского  побережья  и
повернулся к Ингеборге широкой кашемировой спиной.
   Придурок. Невежа. Дикарь.
   Как там сказал про него сегодня тонкий Валерий Владимирович? Зулус?
   Натуральный зулус. Неподдельный. Истинный.
   Кипя от негодования, Ингеборга вернулась за свой  столик,  к  тонкому
Валерию Владимировичу. Ноздри у нее слегка раздувались от злости, как  у
породистой лошади. Она уселась на место, потом  подумала  и  пересела  -
так, чтобы оказаться спиной к зулусу.
   - Тяжко пришлось? - спросил проницательнейший Валерий Владимирович, и
в голосе его прозвучало сочувствие и некоторое превосходство, как  будто
он знал нечто такое, о чем не  имела  никакого  представления  Ингеборга
Аускайте.
   - Не слишком, - буркнула Ингеборга, - все в порядке.
   Передайте мне, пожалуйста, мои палочки.
   - Вы умеете есть палочками? - удивился историк.
   - Умею, - ответила Ингеборга мрачно, - глупо любить китайскую кухню и
не уметь есть палочками.
   Историк пожал плечами. Он был уверен, что любит китайскую  кухню,  но
есть палочками не умел.
   - Я же говорил вам, что это люди совершенно из другого мира, -  начал
он, - и дети их совсем не похожи на детей из  нашего,  привычного  мира.
Вот почему учить их надо совсем не так,  как  учат  обычных,  нормальных
детей. Их нужно заставлять страдать! Нужно, чтобы  они  на  своей  шкуре
испытали, что такое сильные чувства.  У  них  есть  абсолютно  все,  что
только можно купить за деньги, а человеческих  чувств  никаких  нет!  Вы
видели, какие шоферы привозят некоторых наших учеников?
   - Нет, - отрезала Ингеборга, доедая лапшу.
   Иван Степанов, который, блестя глазами, показывал ей рыбок, вовсе  не
производил впечатление ребенка, которого нужно заставлять страдать.  Его
хотелось.., защитить.
   - Я уверен, и директор во многом со мной  согласен,  что,  только  на
своей шкуре почувствовав чужое несчастье, эти дети  обретут  шанс  стать
людьми.
   - У меня такое впечатление, - перебила Ингеборга, - что  вы  говорите
про психоневрологический стационар или  колонию  для  несовершеннолетних
преступников, а не про нашу школу.
   Валерий Владимирович усмехнулся.
   - Вы еще многого не понимаете в нашем деле, Инга. Кстати, оно гораздо
труднее, чем может показаться на первый взгляд.
   Вы же до.., прошлого года научной работой занимались? Верно? Я ничего
не путаю?
   - Не путаете.
   - Ну вот. А тут - живые люди. Да еще  такие  сложные,  как  маленький
Степанов и его отец. Это все совсем не просто.
   Попробуйте втолкуйте этому малышу, который ни в чем не знает  отказа,
что есть дети, для которых сникерс - непозволительная роскошь.
   - Пардон, - сказала Ингеборга и отодвинула пустую пиалу, - вы  хотите
разъяснить мне суть  классовых  противоречий?  Разделение  на  бедных  и
богатых? Несправедливость устройства мира?
   -  Юпитер,  -  Валерий  Владимирович  улыбнулся,  -   ты   сердишься,
следовательно, ты не прав. Давайте-ка лучше  выпьем  вина,  Инга.  Здесь
подают отличное белое вино.
   Ингеборга в упор взглянула в кроткие глаза  Валерия  Владимировича  и
почти за рукав поймала проходившую мимо  официантку  с  синими  стрелами
вместо глаз.
   - Принесите мне большую кружку светлого пива, - попросила она. - Я не
люблю белое вино, Валерий Владимирович. И ничего в  нем  не  понимаю,  и
никогда его не пью.

***

   В Сафонове Степан приехал к  двум  часам,  с  трудом  высидев  первую
половину дня в офисе. Ему совершенно незачем было ехать -  ни  в  первой
половине дня, ни во второй. Он  прекрасно  об  этом  знал,  но  все-таки
поехал.
   Работы по-прежнему были  остановлены,  на  объекте  безвылазно  сидел
Чернов,  обремененный  трудной  задачей  ежедневно  выискивать  какие-то
занятия для полусотни работяг и принимать меры, чтобы  больше  никто  не
свалился по пьяному делу в котлован. Капитан Никоненко лег на дно  и  на
жалкие телефонные призывы Степана не отзывался. Но  три  последних  дня,
когда молчание правоохранительных органов стало  явно  затяжным,  внесли
некоторое успокоение в смятенную Степанову душу.
   Дураку ясно, что если бы Володьку убили, капитан Никоненко уже  давно
поселился бы в их котловане.
   Или все-таки не поселился бы?
   Степан приткнул "лендкрузер" к  вагончику  прораба,  выключил  радио,
бросил на щиток темные очки и не спеша оглядел все хозяйство.
   Котлован по-прежнему был пуст и необитаем, как  лунный  кратер.  Трос
гигантского крана с прицепленным семитонным крюком мерно покачивался  из
стороны в сторону над той самой плитой. В  некотором  отдалении  человек
шесть рабочих красили трубы  -  интересно,  за