то в  его  жизни  должно  быть
что-то постоянное, например, вы или обед или что-то в этом  роде,  иначе
он совсем пропадет!
   -  Ну,  мы  почти  выполнили  свою  программу,  -  сказала  Ингеборга
невозмутимо и  посмотрела  в  окно.  -  Я  думаю,  ничего  страшного  не
случится, если вы проведете вечер вдвоем с сыном.
   - С вами тоже ничего страшного не случится, если  вы  проведете  этот
вечер с нами, - буркнул Степан,  совершенно  не  понимая,  зачем  он  ее
удерживает.
   Хочет домой, ну и катилась бы!..
   Ингеборга снова посмотрела в окно.
   - Тогда расскажите мне, что такое  происходит  у  вас  на  работе,  -
внезапно попросила она. - Почему вам постоянно звонят, я  вы  бросаетесь
неизвестно куда на ночь глядя, потом  напиваетесь,  потом  приезжаете  в
середине дня в Парк Горького и так далее. Что  у  вас  за  работа  такая
необыкновенная и ужасная?
   - Нормальная у меня работа, -  ответил  Степан  мрачно.  -  Просто..,
стечение обстоятельств. Шестнадцатого числа у меня на стройке в Сафонове
погиб человек. - Он коротко глянул на Ингеборгу, вытаращившую  глаза.  -
Не надо так возбуждаться.
   Он просто упал головой на  бетонную  плиту,  которая  лежала  посреди
котлована. Милиция констатировала несчастный случай и уехала.
   - А на самом деле, - подхватила  Ингеборга,  -  это  был  никакой  не
несчастный случай, а кровавое убийство.
   - А хрен его знает, что это было.  Я  до  сих  пор  так  и  не  понял
окончательно. Только после этого.., несчастного случая мы у покойника  в
вещах тетрадку нашли, из которой явно видно, что  он  был  вымогатель  и
шантажист, и именно  на  ту  ночь  у  него  было  назначено  свидание  с
очередной жертвой, и никаких  циферок,  подтверждающих,  что  деньги  он
получил. То есть  денег  он  не  получил.  Он  отправился  за  деньгами,
назначив встречу этой самой очередной  жертве.  Следовательно,  человек,
которого он шантажировал, был в  ту  ночь  в  котловане.  Он  мог  и  не
убивать.
   Но он скорее всего видел, как все случилось...
   - Господи Боже мой, - пробормотала Ингеборга.
   - Ну вот. А потом из моего сейфа в главном офисе тетрадка пропала,  и
я сразу понял, что ее утащил мой зам. У меня два зама. Я работаю с  ними
всю жизнь. Это.., близкие мне люди.
   Есть еще один близкий человек, Саша Волошина, наш офис-менеджер, и  я
слышал, как она по телефону сказала, что...
   - Она ваша любовница? - Ингеборга знала, что лучше бы промолчать, что
это вовсе не ее дело, что это просто неприлично - задавать  работодателю
такие вопросы, но не спросить она не могла.
   - Сашка? - Он как будто  удивился  и  даже  посмотрел  на  Ингеборгу,
отвлекшись от перегруженного машинами Садового кольца.  -  Нет,  она  не
любовница. Хотя две недели назад я собирался на ней жениться. Но  она..,
не  любовница.  Знаете,  это  странно,  но  я,  пожалуй,  в  первый  раз
задумался, почему, собственно, она не моя любовница.
   - И почему же? - спросила Ингеборга злобно. Куда его  понесло,  этого
кретина? И какие еще откровения он для нее приготовил?
   - Не знаю, - ответил он искренне, - ни почему. На чем я остановился?
   - На том, что эта ваша Саша близкий человек, но  не  любовница  и  вы
слышали, как она что-то говорила по телефону.
   - Да. Слышал. Я понял, что она имеет отношение ко всему этому делу, и
покойник мог шантажировать ее.
   - И она его убила.
   - Я не верю, черт возьми, что она его убила! Этого  просто  не  может
быть. Она на это не способна!
   "Ого, милый!.. Тебя бросила жена, оставив тебе малыша и вместе с  ним
всю твою нынешнюю распрекрасную жизнь отца-одиночки, и  ты  до  сих  пор
веришь в такие вещи, как "способна - не способна"?!"
   - Но вы спрашивали ее? Выясняли?
   - Нет, - Он резко тормознул  на  светофоре,  оглянулся  на  Ивана  и,
сильно выкрутив руль, переполз в соседний ряд. Огромная машина слушалась
его, как дрессированный слон. - Я ничего не выяснял. Но мой зам, ну тот,
что тетрадь утащил, сегодня с пафосом мне разобъяснял, что он ее  любит.
Сашку то есть. Представляете? Он ее любит и решил спасти!
   - А почему вы так веселитесь?
   - Да потому, что я несколько дней  был  уверен,  что  это  он  строит
какие-то козни против меня, а он.., влюблен, мать его!
   Вы представляете?!
   - Как-то не очень, - призналась Ингеборга.
   - Да ну вас! - Он махнул на нее здоровой ручищей. - Не  понимаете,  и
не надо!
   - А что стряслось с вашим прорабом?
   - Ничего особенного, - Степан помрачнел, - он просто  умер.  Во  сне.
Сегодня ночью. Я вчера уехал..,  ну,  то  есть...  увезли  меня,  а  они
остались. Они - это Черный, тот самый зам, который влюблен, и  Петрович.
Они еще пили долго, так мне Черный сегодня рассказал. А утром он  встал,
а Петрович.., неживой уже.
   Ингеборга пристально смотрела на большие неухоженные руки,  сжавшиеся
на руле в здоровенные и беспомощные  кулачищи.  Ногти  были  желтые,  не
слишком  чистые,  вросшие  намертво,  как  будто  Павел   Степанов   был
каменотесом, а не владельцем процветающей компании.
   - Врач сказал - сердце скорее всего. Точно он пока не знает.  У  него
сердце было не слишком.., и гипертония.  Он  мне  вчера  жаловался,  что
где-то клофелин потерял.
   - Клофелин? - осторожно переспросила Ингеборга. - По-моему, это очень
сильное средство.
   - Черт его знает. Моя мать тоже всегда  его  от  давления  принимала.
Знаете, у них какие-то свои представления о жизни.., были.  Они  никаких
новых препаратов не признавали.
   Потому что в те времена, когда им выписывали клофелин, все врачи были
внимательные и добрые, лекарства помогали, больничные оплачивались и так
далее...
   Ингеборга смотрела на него во все глаза. Господи Иисусе, это  он  или
не он?
   - В общем, умер Петрович. Черт знает, как я без него работать буду. Я
без него никогда не работал. И жену его жалко - такая веселая,  толстая,
вечно пироги какие-то носила и с собакой возилась. У них собака большая,
овчарка. Веста. Она у нас на  объекте  живет.  -  Они  ползли  теперь  в
крайнем левом ряду, за  троллейбусом,  и  водитель  троллейбуса  страшно
нервничал, и поминутно высовывался  в  окно,  и  оглядывался  назад,  не
понимая, почему не отстает этот громадный черный джип.
   - Но не это самое плохое, - вдруг громко сказал Павел  Степанов,  как
будто решился на что-то. Ингеборга от неожиданности уронила  сигарету  и
уставилась ему в лицо. - Самое плохое то, что он со мной хотел о  чем-то
поговорить, понимаете? Он что-то хотел мне рассказать еще третьего дня в
офисе, когда тетрадь пропала. Но мне  было  не  до  него,  я  подозревал
Черного и не знал, что с этим делать. А теперь Петрович умер, и теперь я
не знаю, сам он умер или его прикончили!..
   - Что? - переспросила Ингеборга. - Что с ним сделали?!
   - Прикончили! - ответил он с силой. - Мне  даже  думать  об  этом  не
хочется, но если  это  как-то  связано  с  тем,  что  он  собирался  мне
рассказать, то...
   -  Павел  Андреевич,  вы  же  не  служите  на  посылках  у   местного
наркобарона! Или служите?
   -  Послушайте,  я  третий  раз  прошу  вас  не  называть  меня  Павел
Андреевич! Это что, так трудно запомнить?! Или  вы  специально  выводите
меня из себя?!
   Ингеборга наклонилась и подняла с коврика еще дымящуюся сигарету.
   - А как прикажете вас  называть?  -  Она  распрямилась.  У  нее  было
красное сердитое лицо. - Павлик? Это смешно.  Степаном..,  вас  называют
только близкие друзья, как я понимаю.
   - Называйте как хотите, - разрешил он устало, - черт с вами.
   Они помолчали.
   - Вам  нужно  объехать  этот  троллейбус,  -  посоветовала  Ингеборга
задумчиво, - если вы не хотите стать причиной ДТП.
   - Что?
   - Троллейбус. Вы нервируете водителя. Он забыл про  все  на  свете  и
только и думает, что вам может быть от него нужно.
   Степан посмотрел на троллейбус.
   - Вы едете за ним уже минут двадцать. Вы даже на  остановках  за  ним
останавливаетесь. Его сейчас инфаркт хватит.
   Пока Степан обгонял троллейбус, Ингеборга собралась с силами.
   - Неужели вы всерьез думаете, что ваш прораб знал  какую-то  страшную
тайну, за которую вполне  мог  поплатиться  жизнью?!  Вы  ведь  даже  не
уверены до конца, было ли то, первое,  убийство  убийством  или  он  сам
упал, ваш шантажист и вымогатель! Кроме  тетрадки,  которую  утащил  ваш
влюбленный зам, у вас нет никаких доказательств того,  что  он  был  для
кого-то так опасен, что его решили убрать. И  ваш  прораб  -  сердечник,
потерявший лекарство и всю ночь налегавший на водку! С  чего  вы  взяли,
что его смерть как-то связана с тем происшествием?!
   - Не знаю, - сказал Степан задумчиво. - Ни с чего. Просто я уверен  -
таких совпадений не бывает, Инга Арнольдовна.
   - Не называйте меня Ингой Арнольдовной! Я в школе до смерти устала от
этого  имени!  У  меня  есть  настоящее  -  Ингеборга.  Называйте   меня
Ингеборгой.
   - Хорошо, - согласился Степан. От ее имени у него  почему-то  холодел
позвоночник.
   - И при чем здесь совпадения? Человек умирает от сердечного приступа,
только и всего. Конечно,  это  очень  неожиданно,  но  ведь  нет  ничего
криминального в том, что человек может умереть от сердечного приступа!
   - Он умирает от  сердечного  приступа,  так  и  не  рассказав  мне  о
чем-то... В этом все дело. Я не стал его слушать. Убийца знал, что я так
и не выслушал его, и убил  его  раньше!  Чтобы  он  не  мог  уже  ничего
рассказать. Понимаете?
   - Я понимаю, что вам отчего-то хочется  нечеловеческих  страданий,  -
заключила Ингеборга безапелляционно, - вот вы и выдумываете невесть что.
Почему-то вам нравится обвинять себя  в  смерти  вашего  прораба,  и  вы
обвиняете,  а  это  по  меньшей   мере   глупо.   Только   в   советской
художественной литературе положительный  герой  отвечал  за  все,  Павел
ан...
   Простите. Я совершенно посторонний человек, я понятия не имею о вашей
работе, я совершенно не знаю, какой вы руководитель -  догадываюсь,  что
не самый лучший! - не смогла она удержаться, - но я говорю вам серьезно:
вы ни в чем не виноваты. Это  ясно  как  день.  Вы  не  профессиональный
Шерлок Холмс, и вы не можете делать какие-то сногсшибательные выводы  из
мелких и ничего не значащих фактов. Перестаньте обвинять себя -  в  этом
нет ничего хорошего. Это никогда и никому не приносило пользы.
   - Я что-то не понял, - тихо сказал Павел Андреевич,  внезапно  выходя
из комы, в которую она повергла его своей  пламенной  речью,  -  что  вы
пытаетесь сказать?
   - Я не пытаюсь, я просто говорю  вам,  что  вы  лично  ни  в  чем  не
виноваты!
   Совершенно отчетливо он вдруг понял, что она жалеет его.
   Жалеет и понимает, как он ненавидит и презирает себя за то, что так и
не смог разобраться до конца, за то, что допустил смерть прораба, за то,
что подозревал друга, а тот оказался ни  при  чем,  за  то,  что  трусит
расспросить обо всем Сашу.
   Его  жалела  мама  -  когда  он  в  школе  страдал   из-за   веса   и
невыразительной внешности, когда жил с Леночкой, когда остался с Иваном.
   Больше никто и никогда.
   Зато  в  романах  он  читал,  что  женская  жалость  бессмысленна   и
унизительна для мужчины.
   Он не чувствовал сейчас никакого  унижения,  только  благодарность  и
какое-то приятное размягчение внутри - надо же, эта  девица  в  стильном
берете и дырчатых перчатках, как будто выскочившая из  рекламного  щита,
призывающего "брать от жизни все", с пеной у рта доказывала только  что,
что он ни в чем не виноват! Она ведь ничего о нем не знает, и ей  должно
быть наплевать, виноват он или не виноват.
   Ингеборга сердито смотрела в боковое стекло, не понимая,  почему  так
завелась.  Ей-то  что  за  дело?  Ее  в  этой  странной   семье   должен
интересовать только Иван. Можно считать, что с  его  отцом  она  сегодня
впервые заговорила по-настоящему и совершенно неожиданно для себя  -  и,
кажется, для него тоже - принялась скандировать какие-то лозунги!
   Зачем? Почему?
   Может, потому, что у  него  так  тяжело  двигалось  горло,  когда  он
говорил о матери, прорабе и клофелине,  а  может,  потому,  что  у  него
оказались пальцы каменотеса, а не бизнесмена?..
   Машина ехала теперь по каким-то окраинам, среди щелястых и занозистых
строительных заборов, наивно  зеленеющих  тополей  и  загаженных  зимним
мусором пробивающихся газонов.
   Где ты, где ты весенний коммунистический субботник, когда весь  город
в едином порыве наваливался на мусорные кучи и прошлогодние листья?..
   - Куда вы едете?!
   - А? - Он посмотрел на нее, как будто просыпаясь. -  А..,  за  город.
Ненадолго. Иван очень любит, и я тоже. Мы редко выбираемся, все  времени
нет, но нам нравится. Я так понял, что вечер у вас ничем не занят?
   - Все  вечера  у  меня  заняты  вашим  сыном,  -  ответила  Ингеборга
язвительно, - учитывая, что вы в последнее время вообще стали  приезжать
черт знает когда.
   - Да, - согласился он, - каюсь. Но, видите, какая ерунда происходит у
меня на работе.
   - Да уж! - произнесла Ингеборга голосом Кисы Воробьянинова. -  И  что
мы будем за городом делать?
   - Ничего, -  он  пожал  плечами,  -  просто  постоим  в  каком-нибудь
приятном месте, посмотрим, а потом вернемся в Москву. Мороженое-то у нас
осталось неохваченным!
   Мороженое действительно оставалось неохваченным.
   - А почему вы редко выбираетесь за город? Разве у  вас  нет  дачи  на
Рублево-Успенском  шоссе  -  с  трехметровым   забором,   бильярдной   и
специальной беседкой для барбекю?
   - За кого вы меня принимаете? -  спросил  он,  кажется,  даже  слегка
обидевшись. - За идиота? У нас была дача, нормальная дача в Ильинке.  На
участке сосны росли, и земляника, и еще такие мелкие синие  цветы..  Они
мне в детстве очень нравились, а потом оказалось, что это сорняки.
   Мы ее продали, когда мама умерла. Вое равно я  там  почти  не  бывал,
и.., в общем, продали.
   - Значит, беседки для барбекю нет, -  заключила  Ингеборга.  Все  это
требовало осмысления, на которое сейчас времени не было. - Ну  и  бог  с
ней, с беседкой. Будем принимать жизнь такой, какая она есть.
   - Будем, - согласился Степан и зачем-то протянул ей руку.
   Она не раздумывая взяла и осторожно пожала. И отпустила.
   Почему-то в этот момент он совершенно ее не  боялся  и  даже  не  мог
вспомнить, почему так боялся раньше.
   И все-таки от звучания ее имени  -  Ингеборга  -  что-то  холодело  и
вздрагивало у него внутри позвоночника.
   Опять  навалилось  все  сразу  -  похороны  Петровича,  возобновление
работы, объяснения  со  Степаном,  ярмарка  в  Нижнем,  на  которую  ему
пришлось ехать,  дотошные  немцы,  срывы  поставок,  умные  разговоры  с
заказчиками,  которые  наконец   захотели   узнать,   что,   собственно,
происходит.
   Ни Чернов, ни Степан о "деле" больше не разговаривали и к Саше ни  за
какими разъяснениями не обращались.  Чернов  даже  не  знал  хорошенько,
продолжает Степан подозревать ее или понял наконец, как это глупо.
   Саша была сама не своя - она даже  не  похудела,  а  как-то  сжалась,
потускнели платиновые волосы, заострился нос, - и выносить ее удрученный
вид было выше черновских сил.
   Он знал, что дипломат из него  никудышный.  Он  знал,  что  по  части
логики и умения вникать и запоминать детали тот же Белов  даст  ему  сто
очков вперед, но так же он знал совершенно точно, что дальше  тянуть  не
может.
   На следующий день после  того,  как  похоронили  бедолагу  Петровича,
Чернов решил, что поедет к Саше, все равно в офисе никто  не  работал  -
все горевали, - а на объекте делать ему было нечего.
   Саша на работу не вышла, еще с утра сказавшись  больной,  и  это  как
нельзя лучше соответствовало его планам.
   Он уже собирался уходить из офиса,  когда  секретарша  доложила,  что
звонит его жена.
   Вот черт возьми. Отвязаться от жены не было никакой возможности, хотя
он очень старался. Однако посвящать секретаршу  в  тонкости  собственной
семейной жизни у Чернова не было никакого  желания,  поэтому  трубку  он
взял.
   - Вадик, - сказала жена у  самого  его  уха,  -  Вадик,  что  же  нам
делать?
   Чернов глубоко вдохнул и медленно выдохнул.
   - Валь, мы с тобой, по-моему, все уже сорок раз обсудили. Я  оставляю
тебе квартиру. И деньги буду давать. Но я больше не могу, Валь!..
   - Вадик, это ошибка! Ты делаешь ошибку! Ты не можешь просто так  меня
бросить, потому что все эти годы я любила тебя...
   - Валя, Валя, - он говорил спокойно, потому что  решение  давно  было
принято, и он знал, что ничего не изменится, что бы жена ему ни сказала,
- Валя, я не хочу начинать все сначала. И ты  не  заводись.  Ты  подумай
спокойно. Ничего ты меня не любила, что ты выдумываешь? Даже когда замуж
выходила и то не любила, хотя, говорят,  в  это  время  все  друг  друга
любят.
   - Любила!  -  закричала  безутешная  Валя,  которую  пытался  бросить
коварный муж. Господи, почему она была такая дура и не родила! Все  маму
боялась! Куда бы он сейчас делся, будь у нее ребенок!
   Чернов покосился на дверь, как будто  секретарша  могла  через  стену
расслышать Валины завывания в трубке.
   - Валечка, тебе без меня намного проще будет. Со мной у тебя  столько
проблем всегда было!.. Я пиво пью. Курю еще.
   Со мной хоть изредка, но надо спать,  -  он  усмехнулся,  -  а  тебе,
бедной, от всего этого плохо, противно, так ведь?
   - Нет! Нет, не так! Ты ничего не понимаешь, Вадик!  Я  просто  всегда
хотела, чтобы у нас были совершенные, идеальные отношения, чтобы ты...
   Почему-то эти "идеальные отношения" его взбесили.
   - Какие еще идеальные отношения? - спросил он  злобно.  -  Я  не  бог
Аполлон, со мной не может быть никаких идеальных отношений! Валь,  брось
ты выдумывать, в конце-то концов! Или что там? Мамаша ругается? Ну скажи
ей, что я квартиру и барахло с собой не заберу, будете жить как жили.
   И не звони ты мне больше, особенно на работу!
   Он швырнул трубку и полез в карман проверить, выключен ли  мобильный.
Мобильный он не включал со дня смерти Петровича.
   - Я в  офис  не  вернусь,  -  сказал  он  секретарше,  проходя  через
приемную. Потом подумал и добавил, зная, что все равно  через  несколько
дней сотрудники все узнают:
   - Если будет звонить жена, больше не соединяйте, хорошо?
   - Хорошо, - пробормотала удивленная секретарша, - не буду.
   И Чернов своими глазами  увидел,  что  значит  выражение  "загорелись
глаза". У секретарши они загорелись, как у  кошки,  попавшей  ночью  под
свет автомобильных фар. Из них  даже  выражение  исчезло,  остался  один
боевой огонь искреннего и неподдельного любопытства, готового смести все
препоны на пути к заветной цели получения необходимой информации.
   Ну и ладно. Пошли они все на фиг!  Ему  нет  до  них  никакого  дела.
Почему-то в "них" он объединил  и  жену,  и  секретаршу,  приготовившись
держать круговую оборону.
   Ему нужно добраться до Саши и все у нее выяснить. Пока не поздно.
   Он знал, где она живет, несколько раз  подвозил  ее  до  дома.  но  в
квартире у нее никогда  не  был,  поэтому  обшарпанные  стены  подъезда,
извозюканные углем и еще какой-то дрянью. надписи "Цой жив" и  "Митяй  -
казел", иностранные буквы. которые силились изобразить  какое-то  слово,
но автор, судя по всему, не знал, как сложить их в слова, стойкий  запах
помойки и давних  "бычков"  произвели  на  Чернова  странное  и  сильное
впечатление.
   Он сто лет не был в таких подъездах и как-то даже  забыл,  какие  они
бывают.
   Он хорошо зарабатывал - и уже довольно давно. Окружающий его мир  был
совсем иным, и он так привык к нему,  что  в  какой-то  момент  перестал
придавать ему значение.
   Он жил в спокойном и тихом центре, у него  была  дорогая  и  надежная
машина, в подъезде лежал ковер и стояли  фикусы  в  кадках,  соседи,  не
обремененные соседскими дрязгами на почве  лопнувших  труб  и  протекших
батарей, были милы и приветливы,  бессмертие  Виктора  Цоя  в  их  доме,
похоже, никого не волновало...
   Когда пришел лифт,  Черно