его  на  стену,  а  сам  взял  Ингеборгу  за  скользкие  бока,
приподнял и поцеловал в губы, по которым скатывалась горячая вода.
   - Я похожа на мокрую крысу, - сказала она, чуть задыхаясь,  когда  он
отпустил ее, и откинула назад мокрые волосы.
   - Ты похожа на женщину моей мечты, - пробурчал он как-то  не  слишком
уверенно, но она не стала переспрашивать.
   - Ты знаешь, - сказал он задумчиво, когда они лежали  на  его  диване
после "второй серии",  как  деликатно  сформулировала  Ингеборга,  он  -
закинув руки за голову, она - головой на его животе, - я  несколько  раз
представлял себе, что ты лежишь со мной на этом диване, а я  глажу  твою
ногу или...
   - Ноги достаточно, - перебила она быстро и сунула ему под нос гладкую
розовую коленку, - ничего другого я сейчас просто не вынесу.
   - Не вынесу! - передразнил он, вытащил руку из-за  головы  и  схватил
предложенную коленку. - Еще как вынесешь!
   Ничего этого не может быть.
   Сейчас он проснется , где-нибудь на  жестком  продавленном  диване  в
Сафонове или в опостылевшей  Леночкиной  спальне  и  опять  зайдется  от
ненависти и презрения к себе. У него так не бывает. Он не  может  лежать
среди дня в постели, держать в руке гладкую розовую коленку, чувствовать
животом чуть влажные волосы, и не бояться свиного рыла, и не мучиться от
того, что он неприятен, нежеланен, не нужен, что его принимают только из
милости да по старой дружбе.
   - Паш, мне больно, - взвизгнула рядом Ингеборга,  он  слишком  сильно
сдавил ее ногу, - слышишь, Паша?! - И легко укусила его за живот.
   Он быстро разжал руку.
   - Ты что? - спросила она,  подтянулась  на  локтях  и  легла  повыше,
заглядывая ему в лицо. - Что с тобой? Ты хочешь сию минуту  указать  мне
на дверь?
   - Почему ты сделала это? - спросил он мрачно.
   - Что? - не поняла она.
   - Ну.., осталась со мной, легла со мной в постель и так далее...
   - Сначала, - сказала она, рассматривая его лицо, - если ты помнишь, я
легла с тобой на пол. В постель с тобой я легла уже потом. А что  такое?
Тебя огорчает мой моральный облик?
   - Инга!
   Он даже перестал ее гладить. Он должен был добиться от нее ответа.
   - Паш, ты.., заинтересовал меня сразу. Еще в школе, когда  приехал  и
устроил жуткий разнос за то, что я тебя вызвала.
   У тебя было странное лицо. Как будто ты вовсе и не  хотел  устраивать
разнос, а просто собирался посмотреть, что из этого выйдет.
   - Так оно и было, - буркнул он и, не удержавшись, со брал в кулак  ее
волосы и поднес к своему лицу. Она  подвинулась  еще  чуть-чуть  повыше,
чтобы ему было удобнее.
   -  Ну  вот.  Я  все  время  старалась   тебя   расшевелить,   задеть,
заставить... Не знаю, злиться или смеяться. Каждую субботу я  надеялась,
что ты придумаешь предлог, и приедешь ко мне, и заберешь  меня  сюда,  и
окажется, что вам с Иваном не обойтись без меня... Однажды  ты  меня  по
голове погладил, и я вздумала, каково это,  когда  занимаешься  с  тобой
любовью? Паш я обязательно должна все это тебе выкладывать?
   - Обязательно, - сказал он тихо, - просто  обязательно  Я  никогда  в
жизни не слышал ничего подобного.
   - Но ведь у тебя были.., какие-то девушки после развода?  -  спросила
она осторожно.
   - Никого у меня не было, - почему-то  ему  было  счет  легко  в  этом
признаться, - раз в две недели на правах бывшего мужа я посещал Леночку.
Привозил денежки и  получал  свою  порцию  здорового  секса  Она  всегда
говорила мне, что  я  отвратительная  жирная  свинья,  но  я  все  равно
исправно являлся за своей порцией. Проходила в школе академика Павлова и
условные и безусловные рефлексы?
   - Павлик, ты все врешь! - объявила Ингеборга, смутно подозревая,  что
говорит он чистую правду, и ужасаясь этой правде. - Так не бывает.
   - Бывает.
   - Почему ты позволил все это с собой проделывать?
   - Что проделывать? Я действительно не могу себя контролировать, когда
дело доходит до.., секса. Я действительно знаю, что  я  плохой  любовник
и...
   - Откуда ты можешь  знать,  какой  ты  любовник,  если,  кроме  жены,
которая от тебя ушла, у тебя никого не было?!
   Этот простой вопрос поставил его в тупик.
   - Знаю, и все.
   - Ты не плохой любовник, -  сказала  Ингеборга  с  сожалением,  -  ты
просто дурак какой-то.
   Зато теперь она совершенно точно знала, как именно ей следует  с  ним
обращаться.
   Все-таки она как-нибудь потом найдет его бывшую жену и утопит в Яузе.
Можно, конечно, и в Москве-реке, но это будет для нее  слишком  шикарно.
Вот в Яузе - в самый раз.
   - Значит, - подытожила Ингеборга задумчиво, - всю жизнь ты  живешь  с
сознанием собственной неполноценности.
   И тебе даже в голову не могло прийти, что я.., тоже мечтаю как-нибудь
заманить тебя в постель. И даже придумываю  всякие  планы,  как  бы  мне
половчее это сделать, и уговариваю свой здравый смысл не вмешиваться,  и
убеждаю себя, что думать об этом - грех, потому что  женщина  не  должна
бегать за мужчиной, что у тебя наверняка кто-то есть,  скорее  всего  та
краля из офиса, что такой мужик, как ты, не может жить один...
   - Ты врешь! - крикнул он испуганным шепотом.  -  Ты  все  это  сейчас
придумала. Из жалости.
   - Из жалости, Паша, - сказала Ингеборга надменно и сделала  движение,
как будто собиралась встать, - не валяются с мужиком по полу в кухне, не
начинают все сначала в душе и не продолжают потом на диване, а я  только
что все это проделала. Так что можешь убеждать себя в чем угодно. Я тебя
хотела, и я тебя получила.
   Он схватил ее, не давая пошевелиться.
   - Ты не  могла  меня  хотеть,  -  сказал  он,  отводя  глаза,  -  это
невозможно.
   Она пожала плечами. Потом подумала и нырнула  к  нему  под  одеяло  и
пристроила острый подбородок ему на грудь, почти на сердце.
   - Паша, я ни в чем не собираюсь  тебя  убеждать.  И  я  не  дам  тебе
испортить мне настроение. В конце  концов,  я  только  что  переспала  с
мужчиной, которого долго пыталась соблазнить. Для  женщины,  знаешь  ли,
это имеет большое значение.
   И до Ивана осталось всего полтора часа. И еще мне очень хочется  тебя
покормить. Пойдем поедим?
   Как ему было понять,  говорит  она  правду  или  это  просто-напросто
другая школа дрессировки с применением новых, улучшенных  методов?!  Где
ему было справиться с рухнувшей на него массой совершенно новых  чувств,
ощущений, странных, тревожных и соблазнительных мыслей?!  Как  ему  было
вытащить себя из-под обломков и суметь трезво и спокойно что-то оценить,
посмотреть со стороны, убедить  себя,  что  это  правда,  а  никакое  не
прыганье в кольцо?!
   Но она была совсем рядом, такая близкая и такая.., своя.
   Он чувствовал кожей, как двигается ее горло, когда она  говорит,  как
ее волосы щекочут  его,  как  бесцельно  скользит  ее  палец  вдоль  его
закинутой за голову руки, как она улыбается и как дышит.
   Он даже подумать не мог спокойно о том, что нужно встать,  одеться  и
продолжать жить привычной нормальной жизнью, в которой он увяз по  самые
уши.
   Что этой ночью останется один. Опять. Как всегда.
   - Давай еще полежим, - попросил  он,  ненавидя  себя  за  жалкий  тон
вокзальной сироты, - до Ивана целых полтора часа. Давай полежим, а?
   - Давай, - моментально согласилась Ингеборга, - поесть  мы  и  с  ним
вместе можем, а вот полежать...
   - Ты уедешь? - спросил  он  внезапно.  Он  не  собирался  спрашивать.
Наоборот, он собирался предоставить решение этого вопроса ей  самой,  но
не удержался.
   - Ты хочешь, чтобы я осталась? - спросила она живо. - А Иван  нас  не
застукает?
   Он молчал. Какое это имело значение, застукает их Иван  или  нет!  Он
спрашивал ее совсем про другое.
   - Конечно, я могу остаться, - сказала  она  задумчиво,  -  я  почитаю
Ивану на ночь, а потом мы телевизор можем посмотреть, или что еще ты там
делаешь по вечерам...
   Он схватил ее и прижал к себе так, что внутри у  нее  что-то  жалобно
пискнуло.
   Пожалуй, все правда. Пожалуй, это не новый способ дрессировки зверей.
   - Вот и хорошо, - сказал он ей в ухо и почувствовал, как  покрывается
щекотными мурашками ее кожа между лопаток, - а телевизор мы вполне можем
и не смотреть. Жалко тратить вечер на телевизор!..
   Через десять минут он спал каменным сном насмерть уставшего человека,
а Ингеборга жалостливо смотрела ему в лицо. Из художественной литературы
и американского кинематографа ей было хорошо известно,  что  мужчины  не
выносят,  когда  их  жалеют.  Несмотря  на  всю  сомнительность  данного
постулата, она была рада, что он спит и она может  вволю  нажалеться  на
свободе.
   Под глазами и на висках у него лежали желтые тени, а светлые  ресницы
оказались неожиданно длинными и наивными, как у  белобрысой  деревенской
девчонки. Пальцы вздрагивали во сне, сжимались  в  кулаки,  и  Ингеборга
осторожно распрямила их, как будто стиснутых сильной судорогой. Он дышал
почти бесшумно, хотя ей почему-то казалось,  что  он  непременно  должен
сопеть, как медведь в берлоге. Впрочем, она точно не знала,  как  именно
сопят медведи. Ей представлялось, что очень уютно.
   Как посмела та женщина так  обойтись  с  ним?  И  главное  -  зачем?!
Возможно, он совсем не подходил ей, возможно, он раздражал  и  злил  ее,
чего проще было отпустить его на свободу и навсегда забыть о нем?! Зачем
ей потребовалось убеждать его в том, что он неполноценное,  невыносимое,
похотливое животное?! Как он сказал? Жирная свинья?
   Почему он терпел это? Его-то что заставляло?  Заниженная  самооценка,
как  это  называлось  в  курсе   психологии,   который   преподавали   в
университете? Или какие-то более сложные мозговые выкрутасы? Извращение?
Самоуничижение? Боязнь посмотреть правде в глаза?
   Впрочем, меньше всего Павел Степанов был похож на извращенца. Он  был
похож  на  нормального  мужика,  замученного  неожиданно   навалившимися
неприятностями,  которые  то  и  дело  грозили  перерасти  в   категорию
катастрофы.
   Ингеборга улыбнулась и повыше натянула на него одеяло.
   И поцеловала в сгиб локтя. И потом еще в ключицу.  Потом  медленно  и
осторожно вытащила из-под него свою ногу и выбралась из постели. Он даже
не шевельнулся.
   Она покопалась в куче одежды, нашла  свою  -  второй  носок  все-таки
куда-то пропал, - на цыпочках вышла из комнаты и тихо-тихо  прикрыла  за
собой дверь.
   Снег за окном, за голубыми, встопорщенными от  крахмала  занавесками,
продолжал валить.

***

   Степан проснулся в сумерках и некоторое время лежал, соображая, что с
ним такое. Заболел? Когда? И чем? Похмелье? Кто его привез  с  работы  и
какой, выходит, день недели?
   Все еще пятница? Или уже суббота?
   О том, что с утра на дворе была пятница, он помнил очень отчетливо.
   И тут он все вспомнил - "Памяти Карузо",  сжатый  кулачок,  упершийся
ему в грудь, безумие, разбросанная  одежда,  пушистая  макушка  под  его
щекой, и потом еще много, много всего...
   Он так быстро сел, что от резкого  движения  зазвенело  в  ушах  и  в
глазах поплыли какие-то огненные точки.
   Как это вышло, что он уснул?  Он  помнил  очень  отчетливо,  как  они
занимались любовью на его диване, а  потом  лежали,  прижавшись  друг  к
другу, и она рассказала ему, что  мечтала  его  соблазнить,  -  глупость
какая! И он рассказал ей про Леночку и про "свиное рыло",  но  это  было
как-то легко, будто  он  рассказывал  не  о  себе,  а  о  чем-то  то  ли
прочитанном, то ли услышанном  и  не  имеющем  к  нему  самому  никакого
отношения. А потом он уже ничего не помнил.
   Выходит, он уснул, и пока он спал, Ингеборга ушла.
   Ничего страшного. У нее могли быть свои планы на вечер, а он  приехал
рано, и она вполне могла уйти, не имея в виду ничего ужасного.
   Несколько часов назад он был почти уверен, что все это правда,  а  не
новый, улучшенный способ дрессировки зверей.
   Он выбрался из-под одеяла и стал лихорадочно одеваться.
   А Иван? Где  Иван?  Или  она  уехала,  так  и  не  дождавшись  Ивана?
Застегивая джинсы, он глянул на часы. Семь. Ивана должны были привезти в
полседьмого.
   Держа в руке водолазку, он вывалился  из  комнаты.  Свет  в  коридоре
ослепил и как бы придавил его. Он зажмурился и тут услышал бодрый  голос
сына:
   - ..такие  лазерные.  Вы  знаете,  что  такое  лазерные  пушки,  Инга
Арнольдовна?
   - Не вполне.
   - Ну Инга Арнольдовна! Ну мы  же  смотрели  "Звездные  войны,  эпизод
первый"! Вы что, не помните?!
   - Я помню, конечно, но не так чтобы очень отчетливо.
   - Ну вот, а там всем давали  такие  лазерные..,  ну  не  пушки,  а..,
оружие такое лазерное, и мы друга в друга палили! Я три  раза  попал,  и
меня орденом наградили. Он у меня в рюкзаке, я вам сейчас покажу. И папе
покажу, когда он встанет. А Илюха все время мазал. Он ни одного раза  не
попал, вы представляете? Я даже хотел под него  подставиться,  но  потом
передумал...
   - А что вы ели?
   - Мороженое ели. Чипсы ели. Кока-колу пили.
   - По-моему, у некоторых с утра так болел  живот,  что  они  не  могли
сделать ни глотка морковного сока, а другие им говорили, чтобы  на  этой
вечеринке они даже и не думали про кока-колу.
   - Ну Инга Арно-о-льдовна!..
   Степан зажал водолазку коленями и сильно потер лицо.
   Она не уехала. Она осталась. Сейчас  она  на  кухне  разговаривает  с
Иваном.
   - Кажется, твой  отец  все-таки  проснулся,  -  сказал  совсем  рядом
веселый голос, и Степан открыл глаза.
   Ингеборга стояла прямо  перед  ним  и  рассматривала  его  с  веселым
удивлением. В руках у нее было большое блюдо.
   - Привет, - сказала она тихонько, потянулась и  быстро  поцеловала  в
губы, - Иван приехал. Он полдня  стрелял  из  лазерной  пушки.  Так  что
готовься.
   - Пап! Почему ты спишь?! Ты что, простудился?! Пап, меня  только  что
привезли! Пап, ты знаешь, там, в этом клубе, есть такая  программа,  что
можно просто так приехать, а не только день  рождения  отмечать.  Может,
поедем в субботу, а?
   Ну, не в эту, а хотя бы в следующую? Илюхин папа Инге Арнольдовне все
телефоны дал и сказал, что они сами этот клуб только недавно  открыли  и
там можно родителям тоже стрелять. Только ты в меня  сразу  попадешь.  А
Илюха все время мазал, а его папа пришел, посмотрел  на  нас  и  сказал:
"Какой ужас!" - хотя мы ничего такого не делали!
   - Как  я  его  понимаю,  -  пробормотал  Степан  и,  кое-как  натянув
водолазку, схватил Ивана, сунул под мышку и понес в кухню. Иван хохотал,
брыкался и вопил:
   - Ну па-а-а-апа!!
   - Его хорошо бы на улицу выпустить, - проговорила Ингеборга так,  как
будто  речь  шла  о  щенке,   -   видите,   сколько   энергии   осталось
невостребованной, да еще впечатления от лазерной пушки! Только на  улице
снег.
   - Снег уже не идет, Инга Арнольдовна! Он уже перестал!
   А Илюхин папа сказал, что это не погода, а издевательство над людьми,
которые собирались на выходные за город. Пап, а мы за город поедем?
   - Поедем, - пообещал  Степан  неожиданно.  -  Поедете  с  нами,  Инга
Арнольдовна?
   Иван отцепил от Степановой шеи ручки-веточки и немедленно заныл:
   - Вот было бы здорово, Инга Арнольдовна! Ну пожалуйста, ну  поедемте!
Помните, как мы в прошлый раз ездили?! Ведь было же здорово, правда?
   - Правда, - согласилась Инга Арнольдовна.
   Ей ни капельки не было неловко, и все происходящее  нисколько  ее  не
смущало. Ей было весело, уютно  и  легко,  как  будто  все  давным-давно
определилось и встало на свои места и осталось только  сообщить  хорошую
новость Ивану, который - конечно же! - придет в восторг. И еще ее  очень
развлекала почти обморочная растерянность Павла Степанова.
   Как будто почувствовав ее настроение,  он  вдруг  пристально  на  нее
взглянул и сказал внушительно:
   - Ну вот что. Пойдемте-ка  в  китайский  ресторан.  Здесь  за  углом,
совсем рядом.  И  Ивану  погулять  не  вредно,  вы  сами  сказали,  Инга
Арнольдовна...
   Против китайского ресторана никто не возражал, хотя Ингеборга немного
огорчилась. Ей было непонятно, почему ему хочется увести  ее  из  своего
дома. Опять пируэты и заходы или на этот раз  что-то  другое?  Нежелание
сдаваться? Страх, что попался? Сожаление? Раскаяние?
   Она и предположить не могла, что от нереальности происходящего в  его
жизни у Павла Степанова даже заболела голова. Головная боль, его  вечный
спутник и враг, по-змеиному вплыла в висок и с  наслаждением  укусила  в
первый раз.
   Эта рождественская картинка - женщина,  с  которой  у  него  все  так
хорошо  сложилось,  и  его  сын,  веселый  и  счастливый,   только   что
вернувшийся с праздника, на его собственной кухне, где  тепло  и  вкусно
пахнет, и горит неутомительный легкий свет, и  сияют  глянцевыми  боками
яблоки в плетеной корзине, и осторожно крадется по  черной  полированной
стойке рыжий фарфоровый кот, и распахнутая книга валяется на  диване,  и
лоснится в переливающейся  вазочке  малиновый  джем  -  была  для  Павла
Степанова так же неуместна, чужда и кратковременно, как снег в мае.
   И самое-самое главное - картинка  не  могла  иметь  к  нему  никакого
отношения.
   Он заглянул в чужое окошко, только и всего. Или  нет.  Он  по  ошибке
забрел в чью-то чужую жизнь. Вовсе не его ждали в этой теплой и  светлой
кухне. Вовсе не он сделал всех такими счастливыми, и, пока еще никто  не
догадался об ошибке,  он  должен  был  обязательно  предпринять  что-то,
куда-то уйти  и  увести  их,  разрушить  фарфоровую  сусальную  иллюзию,
поверить в которую было так соблазнительно просто.
   На улице было влажно и холодно. Снег - вполне реально зимний, а вовсе
никакой не майский - лежал на лавочках и деревьях, машины выплескивали с
шоссе серую массу, как будто грязную мыльную  пену.  Иван  первым  делом
слепил снежок и метнул его в ближайшее дерево. Снежок прилип к стволу  с
мокрым чавканьем.
   - Красота какая! - восхитился Иван. - Пап, давай снежками бросаться!
   Степан воспринял эту идею с неожиданным воодушевлением. Он  не  знал,
что скажет Ингеборге, если хотя бы на минуту останется с ней наедине.
   Она посмотрела в его замшевую  спину,  независимо  пожала  плечами  и
закурила сигарету.
   Чего бы он ни напридумывал на этот раз, это его проблемы, так сказала
она себе. Он или справится с ними молча, или поделится с  ней,  или  они
разрешатся сами собой. Она не станет приставать, выясняя, в чем дело. Уж
на это-то ее прибалтийского здравого смысла вполне должно хватить.
   Когда они добрались до ресторана, Иван был мокрым с ног до  головы  и
таким же счастливым.
   - Вы не сердитесь, Инга Арнольдовна? - заскулил он, подбегая.  -  Мне
папа велел у вас спросить, не сердитесь ли вы?
   - Вовсе нет, - ответила Ингеборга немножко слишком любезно, хотя Иван
ровным счетом ни в чем не был виноват.
   Но даже прибалтийское терпение было не бесконечным. - А ноги  у  тебя
такие же мокрые, как и все остальные части тела?
   Иван так горячо стал уверять ее, что ноги у  него  совершенно  сухие,
что она моментально убедилась в своей правоте.
   - Понятно, - перевела она Иванов скулеж, -  значит,  когда  сядем  за
стол, ты под столом кроссовки снимешь и будешь сидеть без них.
   - А так разве можно? - спросил Иван.
   - Нет, но другого выхода я не вижу. Если  только  ты  не  согласишься
сейчас же отправиться домой.
   - Не-ет, - прогудел Иван и осторожно взял ее за руку.
   Ингеборга посмотрела на тоненькую ручку-прутик в  своей  руке,  и  ей
стало грустно.
   В  ресторанчике  ничего  не  изменилось  -   так   же   раскачивались
разноцветные фонари на липах,  иероглифы,  намалеванные  на  досках  шли
сверху вниз, провожая посетителя по крутой  лесенке,  щекастый  мандарин
при входе был так же сладостно приветлив, и девушка в красном  кимоно  с
золотыми драконами и синими стрелами вместо глаз кланялась все с той же,
почти китайской грацией.
   Иван, вытащив ручку-прутик, промчался вперед, в сумеречное и  пахучее
тепло ресторана, а Ингеборга сказала в спину Павла Степанова:
   - Зачем ты позволил ему так вымокнуть? Он же не понимает, чт