в голове, как только  он
вспоминал о том, что должен принять какое-то там решение. Как будто хоть
что-то в этом деле могло зависеть от его решений!
   Будь проклят тот день, когда  разнорабочий  Муркин  свалился  в  этот
самый котлован, что сейчас гудит у них за спиной!
   Гудит, стучит, ревет моторами,  кричит  на  разные  голоса  -  живет,
работает...
   Впрочем,  если  честно,  Степану   было   совершенно   наплевать   на
разнорабочего Муркина. Даже себе он не мог соврать, что жалеет его.
   Будь проклят тот день, когда они нашли ту самую тетрадь!..
   - Ты в администрацию не звонил еще? -  вмешался  в  его  мысли  голос
Чернова.
   - Не звонил. Я только приехал. А Белов где?
   Чернов сплюнул себе под ноги.
   - В  ..де!  Откуда  я  знаю  где?  Если  он  тебе  нужен,  ты  его  и
контролируй! В Москве, наверное, потому что здесь его  совершенно  точно
нет! И не было!
   - Чего ты орешь, как потерпевший. Черный?!
   - Я не ору! Мне до смерти надоело все это дело! Я хочу  работать  как
раньше! Утром приходить, вечером уходить и не думать поминутно,  кто  из
нас кого в следующий момент ухлопает!..
   - Кто-то из нас? -  переспросил  Степан.  Шум  стройки  вдруг  как-то
отдалился, словно освобождая место в голове для того, чтобы  он  наконец
принял ненавистное решение или уложил бы на это освободившееся место еще
что-то, столь же пакостное и не правдоподобное, как вчера.
   Он ничего не хочет узнавать. Ему уже вполне достаточно. Он тоже,  как
и Чернов, хочет только одного -  чтобы  все  это  прекратилось.  Сию  же
минуту. Прямо сейчас. Чтобы все остановилось на этой точке.  И  тогда  -
может быть - он перешагнет это и станет жить дальше. Если сумеет.
   - Я  же  не  идиот,  Паш,  -  проговорил  Чернов  устало  и  зачем-то
нахлобучил каску. - Я же вижу, как ты мечешься, а раз  ты  не  говоришь,
значит, это как-то связано.., с нами. Значит, ты перестал нам  доверять.
Значит, ты знаешь что-то, чего не знаю я, и тебя это мучает.
   От  такого  неожиданного  всплеска   проницательности   Степан   даже
приостановился. Ничего подобного он не ожидал.
   Вот так дружишь с человеком двадцать лет, а потом вдруг окажется, что
дружил с каким-то вовсе другим человеком, и  даже  представить  себе  не
можешь, откуда взялся этот, и как с  ним  следует  обращаться,  особенно
учитывая, что он знает о тебе все - ведь ты-то остался прежним...
   - Я не знаю, что ты имеешь в виду. Черный, - произнес он осторожно, -
меня тоже достала канитель, и все. Скрывать ! мне нечего.
   Чернов посмотрел на него и усмехнулся.
   - И все-таки прежде чем  звонить  в  милицию,  поговори  со  мной,  -
попросил он непонятно, - может, мы чего и придумаем.
   - Может, и придумаем, - согласился Степан. Звонить в милицию он  пока
не собирался, хотя понимал, что рано или поздно  это  придется  сделать.
Вот радости-то будет капитану Никоненко Игорю Владимировичу...  -  Пойду
посмотрю, что там творится, - продолжил  он,  морщась,  словно  санки  с
асфальта стаскивая себя с этих мыслей и  насильственно  заполняя  голову
другими, которые не вопили так оглушительно: ты слишком  тянешь,  ты  не
знаешь, что тебе делать дальше, ты ни в чем не уверен, ты просто жалок и
смешон!
   - Пойди, - согласился Чернов. Тон у него был  ироничный.  -  Я  минут
через двадцать тоже в контору подгребу, чтоб ты без меня не скучал.
   И тон, и вся фраза были странными и до нелепости не подходили  Вадиму
Чернову. По крайней мере тому Чернову,  которого  Степан  знал  все  эти
годы. Кивнув, Степан зашагал к воротам, по широкой дуге обходя  котлован
и по привычке вылавливая из нормального рабочего гула посторонние звуки,
которых, несмотря на сегодняшние осложнения, было не много.
   Однако оказалось, что радовался  он  рано.  Как  только  он,  обогнув
котлован, оказался с другой стороны стройплощадки, у ворот кто-то трубно
закричал в мегафон, толпа подалась ближе к сетке, и  Степан  перешел  на
грузную  рысь,  опасаясь,  что  ситуация  может  вот-вот  выйти   из-под
контроля. Его собственные немногочисленные охранники, сторожившие въезд,
подобрались, и по их спинам было видно, что они вполне готовы  исполнить
свой долг до конца.
   Степан только никак не мог решить, от того ли это, что  толпа  шумела
угрожающе, или от того, что сзади к ним приближался начальник.
   - ..твою мать, - от души выматерился  Степан,  разглядев  человека  с
мегафоном, - вот и наш поп Гапон, а мы-то не знали, где он и на кого  он
нас спокинул...
   -  Ты  о  чем,  Андреич?  -  осторожно  поинтересовались  рядом.   От
неожиданности Степан оступился, зачерпнул ботинком песку и остановился.
   - Что ты подкрадываешься-то, Валентин Петрович! Черт  бы  побрал  вас
всех. Вы что решили сегодня утром меня окончательно доконать?!
   - Да я не подкрадывался, - забормотал прораб виновато, - я просто  за
тобой бежал. Я тебе с той стороны махал, махал,  а  ты  не  видел  и  не
слышал.
   - Значит, плохо махал. - Степан наклонился, с  трудом  балансируя  на
одной ноге, стащил ботинок и вытряхнул из него  песок.  Носок  тоже  был
весь в песке. Поп Гапон за решеткой кричал все громче,  так  что  Степан
вполне  мог  разобрать  отдельные  слова,  долетавшие  даже  сквозь  шум
стройки.
   - Не..,  аим..,  сквернять!..  Дело..,  осподне..,  тое  дело!  Не...
пусти.., вятотатства.., ашей.., мле!
   - На нашей земле! - передразнил Степан злобно, натягивая  ботинок.  -
Как  же!  Это  не  ваша  земля,  а  наша,  о  чем   у   нас   документик
соответствующий имеется. Ты чего такой кислый, Петрович? Или  тебя  речь
не вдохновляет?
   - Я где-то клофелин забыл, - сказал прораб и как бы  в  подтверждение
похлопал себя по карманам, - а мне без него неуютно.  У  меня  по  весне
всегда давление скачет.
   - Где ж ты его мог забыть? Дома?
   - Не знаю, Андреич. Но где-то забыл.
   Степан завязал ботинок и разогнулся.
   Он испытывал почти  мистический  страх  перед  сердечными  и  всякими
такими болезнями. Мама умерла от сердечного приступа. И еще от того, что
ей вечно было недосуг обратить на себя внимание.
   - Давай я пошлю кого-нибудь в аптеку за этим клофелином, -  предложил
он прорабу, - домой я тебя все равно не отпущу, не надейся, а  лекарство
тебе запросто привезут.
   - Не надо, - перепугался прораб, - зачем? Я не могу...
   - Я могу, - перебил Степан. - Ну что? Послать?
   Одним ухом он слушал стройку, а другим  -  митинг,  и  ему  хотелось,
чтобы прораб не забывал свои таблетки.
   - Нет, нет, что ты, Андреич! Я еще в машине не смотрел, может, я их в
машине того.., вытряхнул. Спасибо тебе.
   - Павел Андреевич,  у  них  митинг  начался,  -  выпалил  подбежавший
охранник, - грузовик с панелями остановили и не пропускают.
   - ..твою мать! - пробормотал Степан. - А менты где?
   - К воротам двинули.
   - Саш, что хочешь делай, только чтобы мордобоя  в  рабочее  время  не
было! На территорию никого не  пускать,  а  за  территорией  пусть  хоть
оборутся! С грузовиком я сам решу.
   Петрович, дуй к работягам, хоть за руки и за ноги всех держи,  только
чтобы у ворот я никого из наших не видел! Черный! -  заорал  он,  увидев
вдалеке  Чернова,  который  скакал  через  песчаные   кучи   в   сторону
заградительной сетки. - Черный, стой!!
   Звони в администрацию, пусть они сами как хотят разбираются со своими
жителями! Скажи, что у нас весь график на... пошел и что мы их  заставим
неустойку платить! Слышишь?! И особенно не  миндальничай,  я  потом  сам
позвоню и всех, кого надо, задобрю! Да, скажи, что ты сию минуту звонишь
в передачу "Человек и закон", что у тебя там продюсер знакомый и что они
через полчаса здесь будут, понял?
   - Понял! - издалека проорал Чернов и поскакал к конторке.
   - Ну что ж, - сам себе сказал Павел Андреевич Степанов, -  если  враг
не  сдается,  его  уничтожают.  -  И  вышел  "в   народ",   за   хлипкую
заградительную сетку. Охрана бросилась было за ним, но решительный Павел
Андреевич остановил ее, приказав оставаться по ту сторону линии обороны.
   Леонид  Гаврилин  вещал,  стоя  на  ячеистом  железном  ящике  из-под
молочных бутылок, наполовину  ушедшем  в  песок.  В  руках  у  него  был
алюминиевый мегафон, и  он  почему-то  напомнил  Степану  пионервожатого
советских времен, призывающего пионеров стоять кучнее.
   "Пионеры" и так стояли довольно кучно, так что "вожатому" приходилось
вещать прямо в запрокинутые к нему физиономии.
   Впрочем, особенного энтузиазма собравшиеся не проявляли,  это  Степан
заметил  сразу.  Кучка  подростков  у  самой  сетки  вяло  покуривала  и
обсуждала какие-то вчерашние  приключения,  употребляя  в  основном  три
ключевых слова. Даже Степан, привыкший общаться с работягами,  подивился
скудости "великого и могучего". Мужики в телогрейках - почему они  вечно
в телогрейках, когда на улице почти двадцать?! -  сидели  на  корточках,
глядя прямо перед собой, в какую-то неведомую точку пространства.
   Шумели одни бабки с плакатиками.
   Грузовик с панелями фырчал в отдалении Его водитель, высунувшийся  из
окна почти до пояса, смотрел на происходящее с искренним интересом.
   Не чувствуя ничего, кроме раздражения и досады, Степан протопал прямо
к ящику из-под молочных бутылок и решительно взял Леонида  Гаврилина  за
тощее запястье, держащее алюминиевый рупор.
   Леонид Гаврилин дернулся и  скосил  на  Степана  испуганные,  налитые
кровью глаза.
   - Погоди, браток, - попросил Степан душевно, -  дай  я  скажу.  А  ты
потом продолжишь.
   Леонид Гаврилин что-то протестующе пискнул, как будто икнул, но рупор
опустил и руку попытался выдернуть, однако Степан держал крепко.
   - Вот что, дорогие граждане и старушки, -  начал  он  решительно.  От
этих неизвестно откуда взявшихся "граждан  и  старушек"  ему  неожиданно
стало весело, как студенту, который  проваливается  на  экзамене  и  уже
знает, что непременно провалится, а потому терять ему все равно  нечего.
- вы можете  стоять  тут  хоть  до  послезавтра,  если  вас  милиция  не
разгонит, а она вас как пить дать разгонит,  потому  что  митинг  у  вас
несанкционированный и отвечать за него никому неохота. Я начальник  этой
стройки, и я вам решительно заявляю, что мы тут строили, строим и  будем
строить, пока все не выстроим.
   Старухи  заголосили  что-то  о  святотатстве,  мужики   поднялись   с
корточек, а подростки приблизились,  радуясь  неожиданному  развлечению.
Может,  еще  и  подраться  удастся,  а  они  на  такую  удачу  никак  не
рассчитывали.  Однако  Степану  было  наплевать,  на  что   именно   они
рассчитывали.
   Ему нужно было работать. Они мешали ему работать.  Только  это  имело
значение.
   - Мой грузовик сейчас заедет в ворота, и вы его пропустите.
   И все остальные  грузовики  вы  пропустите  тоже.  Орать  тут  можете
сколько хотите, только нам не мешайте! Если еще хоть одна машина встанет
на въезде, я вызываю ОМОН. А до ОМОНа и мои ребята вполне  справятся.  И
никаких  кулачных  боев  не  будет,  -  прикрикнул  он  на   оживившихся
подростков, - будут дубинки и слезоточивый газ! - Этот газ  он  придумал
для пущей значительности. - Ваши действия  незаконны,  ваш  активист  об
этом знает, поэтому с этой секунды за вашу жизнь и здоровье отвечает он.
Лично. - Степан повернулся к Леониду Гаврилину и спросил душевно:
   - Это понятно?
   - Больно прыткий! - закричали из толпы.  -  Образованный  больно!  Ты
скажи лучше, зачем на святом месте базар сооружаешь?! Бога не  боишься?!
Все денег мало?! Еще не все захапали, сволочи! Самое последнее отнимают,
землю святую, только чтобы денег урвать и народ ограбить!
   - Святая земля в  Иерусалиме,  -  сказал  Степан  мрачно,  -  а  чтоб
зарабатывать, работать надо, а не по митингам брехаться!
   Короче, так, орать - орите, а будете мешать, ребята моментально  всем
обеспечат досуг в райбольнице. - Он снова повернулся к Леониду Гаврилину
и снова спросил нежно:
   - Это понятно?
   Леонид Гаврилин дергал руку.  Под  замызганным  свитером  она  ходила
ходуном, как у  эпилептика.  Запрокидывал  голову,  тряс  бороденкой,  и
Степан его отпустил - мало ли, может, и впрямь припадочный. Потом отошел
от ящика и махнул рукой водителю "КамАЗа":
   - Проезжай!
   Водитель торопливо швырнул  в  песок  окурок  и  мед  ленно,  как  бы
примериваясь, тронул с места машину.
   "Так, - подумал Степан стремительно, - или он сейчас проедет и станет
ясно, что я победил, или начнутся широкомасштабные военные действия".
   Ему стало страшно, но  почему-то  только  на  секунду.  На  ту  самую
секунду, что грузовик нехотя тронулся и поехал прямо на жиденькую группу
людей, стоящих у него на пути.
   "Ну! Расходитесь! Сейчас же! Сию минуту! Ну!!  Вам  же  нет  никакого
дела до этой стройки! Девяносто процентов из вас не верят  ни  в  какого
Бога! Да и не делаем мы ничего, что могло бы его  прогневать!  Последние
триста лет здесь был пустырь, а храм снесли еще при царе-косаре!
   Да разойдитесь же!.."
   Грузовик мягко катил по сырому песку, все ближе и ближе.
   Озираясь, как волки, мужики, составлявшие ядро людской  кучки,  стали
расходиться по разные стороны изрытой шинами песчаной  дороги.  Грузовик
катил к распахнутым воротам.
   Степан шумно вздохнул, неожиданно  осознав,  что  не  дышал  довольно
долго, так что воздух теперь резал съежившиеся легкие.  Ни  на  кого  не
глядя, он вытер холодный влажный лоб и пошел  следом  за  грузовиком  на
свою территорию. Все мышцы ныли, как будто он все утро грузил уголь.
   - Паш, что за митинг ты там устроил? - спросил Чернов  растерянно.  -
Кому это надо? Что за чудеса человеческого общения? А если б они там все
пьяные были, что бы ты делал?
   Сам в райбольнице отдыхал?
   - Пошел в жопу, - сказал Степан  устало  и  обернулся  к  охранникам,
которые прятали от него глаза. -  Ребят,  вы  от  ворот  ни  на  шаг  не
отходите и, если что, сразу зовите милицейских. Мне кажется, что проблем
с транспортом у нас на сегодня уже не будет.
   - Это точно, - пробормотал один из охранников.
   - Черный, ты в администрацию дозвонился?
   - Дозвонился, едут уже. Петрович ребят  контролирует,  все  работают,
все идет по плану.
   Они посмотрели друг на друга и разом усмехнулись.
   Жизнь  была  бы  такой  простой,  если  бы  хоть  что-нибудь  в   ней
когда-нибудь шло по плану!..
   - Ты не знаешь, Петрович нашел свой клофелин или он тоже собирается в
райбольнице отдыхать?
   - Я даже не знаю, что он его терял, - ответил Чернов удивленно,  -  а
что такое клофелин?
   - Да какая-то фигня от давления. Он  же  сердечник.  Не  хватает  нам
только, чтобы он где-нибудь с сердечным приступом свалился!
   Чернов знал о Степановом отношении к сердечным  болезням,  поэтому  в
подробности вдаваться не стал.
   - Ладно, Степ, я еще на ту сторону сбегаю и  вернусь  в  контору.  Ты
когда уедешь?
   - Если войну не  объявят,  то  сразу  после  того,  как  деятелей  из
администрации дождусь. Мне бы часам к двум на Профсоюзную,  а  на  шесть
Белов "Линию график" назначил. Он должен сначала сюда подъехать, а потом
на Дмитровку. Я думал, дождусь его, но не  буду.  На  Профсоюзной  опять
какие-то осложнения..., -  Ты  молоток,  Пашка,  -  неожиданно  искренне
сказал Чернов и что было силы хлопнул Степана  по  плечу,  так  что  его
сильно качнуло вперед.  Чернов  поддержал  его  под  руку.  -  Настоящий
полковник.
   Так они разговаривали раньше, пока еще между ними ничего не стояло  и
не было необходимости ничего скрывать,  а  жизнь  -  смешно  сказать!  -
казалась такой сложной, хотя на самом  деле  была  простой  и  приятной.
Только они тогда об этом не знали.
   Через несколько минут после того, как Чернов и Степанов разбежались в
разные стороны, с тихим  скрипом  открылась  дверь  в  пустой  вагончик.
Никого  не  было  ни  внутри,  ни  поблизости   от   вагончика,   только
канцелярским звоном трещал желтый телефон на заваленном чертежами  столе
и вдалеке, на той стороне  котлована,  тяжело  бухала  чугунная  "баба",
забивающая сваи.
   Чистая  синяя  куртка  с  оттопыренными  от  долгой  носки  карманами
болталась на спинке стула. Одно движение - и крошечный пузырек с  белыми
таблетками легко проскользнул в карман.
   Дверь тихо проскрипела и закрылась.
   Телефон на столе  продолжал  заливаться,  и  чугун  продолжал  тяжело
бухать в сырой песок.

***

   Саша Волошина  всегда  старалась  жить  так,  чтобы  окружающим  было
совершенно ясно, что в ее жизни все не  про  сто  хорошо,  а  прямо-таки
превосходно.
   Поначалу это была игра с самой собой. Она придумала эту  игру,  когда
стало совсем худо и неизвестно было, где взять силы, чтобы жить  дальше.
Игра позволяла делать вид, что силы есть, и они и вправду появлялись.
   В последнее время делать вид удавалось все хуже и хуже.
   Чернов совершенно точно знал что-то определенное. И  Степан  знал.  А
ей, как затравленной собаками лисице,  оставалось  только  ждать,  когда
безжалостный и проворный охотник вытащит ее из норы за хвост.
   Идиотская кража бумаг из сейфа только все обострила.
   Саша убедилась, что кто-то из них знает все и таким сложным  способом
пытается ее прикрыть. Только вот кто?
   Вадим или Степан?
   Степан или Вадим?
   О существовании тетрадки Саша не знала, однако подозревала, что  рано
или поздно непременно всплывет что-нибудь  в  этом  духе,  тогда  ей  не
отвертеться.
   Она и не отвертелась. Приведение приговора в исполнение откладывалось
на неопределенный срок, только и всего.
   Лучше бы не откладывалось. Лучше бы привели - и дело с концом.
   Ей так хорошо жилось все последнее время, что она почти поверила, что
это навсегда, что прошлое наконец-то отпустило  ее  и  больше  не  будет
мучительных  и  тревожных  снов-воспоминаний,  отчаянных  и  безуспешных
попыток начать все сначала.
   Тикали часы, отсчитывая по  секунде  Сашину  жизнь.  Из  кухни  несло
какой-то дрянью, то ли  вареной  рыбой,  то  ли  тухлой  капустой  -  не
разобрать. Соседи готовили ужин, перекликались по квартире как  в  лесу.
Хотелось горячего чая, но для этого нужно было встать и выйти на  кухню,
где в данный момент находился соседский сын, горячий Сашин поклонник,  а
встреча с ним никак не входила в Сашины планы.
   Она редко приезжала домой так рано, как сегодня, обычно  засиживалась
в офисе дольше самых рьяных уборщиц и почти  наравне  с  программистами,
поэтому пылкая любовь соседского сына не слишком  ее  беспокоила.  Кроме
того, в ее жизни был Степан. И Вадим.
   По крайней мере до последнего времени.
   По телевизору шла очередная серия суперфильма "Менты"  или  что-то  в
этом духе. Запомнить название не было никакой  возможности,  потому  что
герои суперфильма скакали с канала на канал,  как  блохи,  и  на  каждом
канале назывались по-разному.
   Размножение клонированием. Вполне во вкусе сегодняшнего дня.
   Саша бесцельно переключала программы, потому что клонированные  менты
были совсем уж невыносимы, хотя  в  недавней  -  хорошей  -  жизни  Саша
относилась к ним с симпатией.
   По второй программе показывали  Анатолия  Чубайса,  который  как  раз
объяснял россиянам, почему в самое ближайшее время в их  домах  отключат
свет. Оказывается, потому, что большинство предприятий задолжало Чубайсу
какие-то бешеные деньги. При чем здесь дома россиян, было  неясно,  хотя
Чубайс старательно пытался объяснить или делал вид, что пытался.
   По третьей программе хвалили мэра и ругали министра печати, но делали
это на  редкость  скучно.  Сразу  хотелось  разлюбить  мэра  и  полюбить
министра печати, хотя ничего хорошего от министра печати  никто  никогда
не видел, а мэр заставил фонари на улицах светить, а транспорт ходить  в
некотором соответствии с расписанием.
   По  четвертой  программе  рассказывали,  как  Анатолий  Быков  убивал
конкурентов, находясь при этом  почему-то  то  ли  в  Греции,  то  ли  в
Венеции.  Покойные  конкуренты  все   до   одного   были   криминальными
авторитетами, поэтому средний зритель немедленно про