Туда-сюда. Сюда-туда.
   Как бы узнать, разобрался он со всеми своими убийствами, подозрениями
и той девицей, о которой сказал: "Она  близкий  человек"?  Или  все  еще
продолжает мучиться?
   Иногда у него сильно болит голова.
   Однажды Ингеборга своими глазами увидела, как боль грызет его  голову
изнутри, хотя он не жаловался. Он поздоровался с ней, швырнул  портфель,
прошел мимо и лег па диван, как был, в пиджаке и ботинках. Лицо  у  него
было желтое и кое-где серое, а глаза совсем больные.
   Иван моментально полез на него, стал  тянуть  за  галстуки  за  руку,
что-то громко рассказывать из  своих  сегодняшних  событий  -  он  лежал
неподвижно, как мертвый, и Ингеборга Ивана  забрала.  В  тот  вечер  они
дольше  обычного  читали  "Трое  в  лодке",  и  Ингеборга  против   воли
прислушивалась к звукам в глубине квартиры - тяжелым шагам, шуму воды  в
трубах, свисту чайника. Там, в глубине квартиры, Павел Степанов  пытался
как-то сосуществовать со своей головной болью.
   Потом он заглянул к ним и неловко буркнул: "Спасибо".
   Все-таки нормально общаться с ним было совершенно невозможно.
   Ингеборга свернула льняную простыню. Раз и еще раз.  И  еще  прошлась
утюгом по гладкой, приятно пахнущей ткани.
   Почему ее тянет нормально общаться с Павлом Степановым?  Зачем  ей  с
ним общаться? Он совершенно ее не  интересует  -  неприятный,  вздорный,
вечно всем недовольный человек из другого мира.
   Или интересует?
   Да. Наверное, интересует.
   Сильно струсив, Ингеборга  дернула  утюг  за  электрический  хвост  и
выдернула его из розетки. Хвост болтался у нее в руке, толстый, белый, с
солидной блестящей вилкой.
   Чем этот интерес может ей грозить? Ничем - если она станет  жестко  и
правильно себя вести.
   Никаких контактов, кроме согласований расписания для Ивана.  Никакого
сочувствия. Ей не может быть дела до того, болит у него голова или нет и
как он при этом выглядит. Никакого печенья. Правда, печенье любит Иван -
не столько есть, сколько печь, но  Иван  вполне  может  обойтись  и  без
печенья. Никакого интереса к его делам, пусть хоть всех  его  работников
спихнут в котлован.
   Это она сможет. У нее железный прибалтийский здравый смысл и отличное
самообладание. Вполне можно и не крутить в воздухе толстым белым шнуром,
рискуя попасть по чему-нибудь стеклянному.
   Вот тебе и самообладание.
   Звонок в дверь раздался так неожиданно, что  Ингеборга  вздрогнула  и
уронила шнур.
   Господи, к ней никто не может прийти днем в субботу!
   Лучшая  подруга  Катя  Максимова  знает,  что  две  субботы  из  трех
Ингеборга проводит в обществе  своего  подопечного,  а  третью  пытается
разгрести накопившиеся домашние дела. На сегодня выход в свет - то  есть
в ближайший дешевый ресторанчик - у них не запланирован,  следовательно,
это не Катя.
   В этот момент Ингеборге почему-то пришло в голову, что это может быть
только Павел Степанов. Не было никаких оснований так думать,  и  все  же
она была совершенно уверена, что это он.
   Прибалтийский здравый смысл трусливо забился в самый  угол  и  трясся
там мелкой дрожью. Ингеборга мрачно глянула на себя в зеркало -  джинсы,
майка - слава  Богу,  чистая!  -  голову  она  еще  утром  помыла,  -  и
решительно открыла дверь, даже не спросив, кто там.
   За дверью не было никакого Павла Степанова.
   Она  с  трудом  перевела  дух.  За  дверью  мялся   историк   Валерий
Владимирович со скромным букетом каких-то трудноопределимых цветочков.
   - Здравствуйте, Ингеборга, - сказал историк сердечно, -  я  несколько
раз звонил. Но вас никогда нет дома.
   - Я все время на работе, - буркнула несколько ошарашенная  Ингеборга,
- проходите.
   Почему-то теперь  она  решила,  что  в  школе  приключились  какие-то
неприятности, непосредственно с ней связанные, и историка послали, чтобы
выяснить с  ней  отношения.  И  еще  она  очень  рассердилась  на  Павла
Степанова.
   Историк деликатно протиснулся мимо  нее  в  квартиру  и  огляделся  с
любопытством. Он был уверен, что может легко определить личность  любого
человека по окружающей его обстановке, поэтому женские квартиры изучал с
особым, неназойливым, но настойчивым вниманием.
   - Это вам, - спохватился он, когда за его спиной  Ингеборга  грохнула
дверью, и протянул ей букетик, - первые весенние. В этом  году  все  так
рано!
   "Первые весенние"  были  явно  голландского  происхождения  и  потому
производили впечатление искусственных, но Ингеборга не стала сообщать об
этом историку. Когда мужчина приносит цветы, следует выражать радость  и
восторг, а вовсе не дурацкий скептицизм.
   Да и вообще, какое ей дело до этих цветов!
   Просто она рассердилась от  того,  что  за  дверью  оказался  Валерий
Владимирович, а не Павел Степанов...
   - Вы по делу?  -  поинтересовалась  Ингеборга,  пристраивая  цветы  в
пузатую  стеклянную  вазу,  прошлогодний  подарок  родителей   на   день
рождения. Эту вазу она обожала. Каждая отдельно взятая ее деталь была на
удивление безобразна, но все вместе они производили  такое  гармоничное,
легкое,  радостно-летящее  впечатление,  что  вазу   хотелось   трогать,
двигать, носить за собой и никогда с ней не расставаться.
   - По делу? - переспросил историк. Ингеборга оглянулась с  изумлением.
Историк с жадным любопытством соседки-сплетницы шарил вокруг  глазами  и
поэтому даже не понял, о чем Ингеборга его спрашивает.
   Ингеборга с хищным хрустом смяла  целлофановую  цветочную  обертку  и
спросила  громче,  чем  следовало  бы  -  Вы   что-то   ищете,   Валерий
Владимирович?
   Он сильно вздрогнул, как романтический герой в  сериале,  застигнутый
злодеем над письмом к любимой, и взглянул на нее с улыбкой.
   - Нет, не ищу.  Просто  мне  нравится  ваше...  -  он  хотел  сказать
"жилище", но решил, что это будет  недостаточно  романтично,  и  поэтому
сказал:
   -  убежище.  Очень  уютно.  Чувствуется  порядок  и  в  то  же  время
раскованность.
   - Особенно учитывая, что это не убежище, а квартира, - сухо поправила
Ингеборга, - вы все-таки по делу, Валерий Владимирович?
   - А.., нет-нет! Дело у меня небольшое. Я заехал  просто  потому,  что
стал скучать без вас, Ингеборга. И, прошу вас, не называйте меня Валерий
Владимирович! Даже выговорить страшно! Называйте меня... Валера.
   Боже, Боже, этого  тоже  следует  называть  как-то  не  так,  как  он
называется на самом деле! Или это теперь новая  форма  заигрывания,  что
ли!..
   Впрочем, Павел Степанов с ней никогда не заигрывал.
   - Кстати, я хотел  сделать  вам  замечание.  Вы  очень  легкомысленно
открыли дверь, даже не спросив, кто там! Так нельзя, Ингеборга. В  нашем
городе, где в день происходят десятки грабежей и убийств..
   "Я открыла дверь, потому  что  была  совершенно  точно  уверена,  что
приехал Павел Степанов. Приехал, чтобы забрать меня, потому что без меня
они с Иваном никак не могут обойтись. Даже в субботу  днем,  -  подумала
Ингеборга, - а вместо него явился историк Валера!"
   - ..будьте хорошей девочкой, всегда спрашивайте, кто стоит за дверью.
А то в один прекрасный день может оказаться, что там стоит большой серый
волк!
   - Кофе будете? - спросила Ингеборга поспешно, изо всех  сил  стараясь
не захохотать.
   Никогда в жизни никто из мужчин не называл ее "хорошей девочкой" и не
пугал ее серым волком! В этом была такая дивная первобытная неподдельная
пошлость, что это было даже забавно.
   - С удовольствием! - пылко воскликнул Валерий Владимирович. - Хотя  у
меня были более серьезные планы. Я собирался пригласить вас на  обед,  а
потом в "Кодак". Там какая-то премьера.
   Конечно, куда же еще? Обязательно на премьеру  в  "Кодаке".  К  осени
подойдет  время  "Геликон-оперы"  и  еще  -  непременно,  непременно!  -
Тарковского в каком-нибудь окраинном кинотеатре повторного фильма.
   - Валерий  Владимирович,  -  весело  обратилась  Ингеборга,  доставая
кофейные чашки, - а вы Михалкова любите?
   - Которого из них? - тут же откликнулся историк. Он любил  поговорить
на хорошую интеллектуальную тему и был рад, что Ингеборга как раз  такую
и предлагает.
   - Никиту.
   Историк сделал вид, что  задумался,  хотя  свое  отношение  к  Никите
Михалкову он определил давно и  время  от  времени  просто  работал  над
формулировками, оттачивая и доводя их до совершенства.
   - Нет,  Ингеборга.  Я  не  люблю  Никиту  Михалкова.  -  Он  подождал
удивленного вопроса "почему?", не дождался и продолжил:
   - В его фильмах нет ни капли творчества, одна  сплошная  конъюнктура.
По крайней мере я это так чувствую. Его стиль заимствован  у  итальянцев
ранних шестидесятых. - Про этих самых "ранних итальянцев" Ингеборга  как
раз недавно читала в каком-то продвинутом журнале. Когда же это было?..
   Ну да. Иван носился на велосипеде, а она сидела на лавочке и  читала.
- Его герои сплошь похожи друг на друга, а приемы... приемы устарели. Вы
видели "Цирюльника"? Это же вообще национальная катастрофа!..
   - А Тарковского вы, конечно, любите, - перебила Ингеборга, которую на
самом деле совершенно не интересовало отношение Валерия Владимировича  к
Михалкову.
   -  Тарковского,  -  пробормотал  несколько  удивленный   историк,   -
Тарковского да.., люблю... Но ведь вы понимаете, что  эти  две  величины
несравнимы!  Михалков  муравей  по  сравнению   с   Тарковским!   Просто
московский барин!
   Ингеборга тоже  придерживалась  мнения,  что  Михалков  и  Тарковский
величины совершенно несравнимые, и никогда не стремилась их  сравнивать,
но точность собственных выводов  относительно  личности  самого  Валерия
Владимировича ее позабавила.
   Валерий Владимирович, которому не дали развить тему, некоторое  время
помолчал, а потом приступил к основному вопросу:
   - Я хотел  у  вас  спросить...  -  он  появился  на  пороге  кухни  и
остановился, привалившись плечом к косяку и сунув руки в карманы -  поза
была необыкновенной красоты, - вы и вправду даете  частные  уроки  этому
мальчику, Ивану Степанову?
   Ингеборга  засыпала  кофе  и  теперь  нюхала  густой  кофейный   пар,
осторожно встряхивая турку.
   - Нет, я не даю уроков, - она поудобнее перехватила длинную ручку,  -
я занимаюсь его воспитанием. И буду заниматься до осени. Мне  предложили
такую работу, и я согласилась.
   - Кто вам предложил?
   - Его отец.
   Валерий Владимирович вздохнул, деликатно, но довольно громко.
   - Отец! Господи, Ингеборга, неужели вы не знаете, что с этими  людьми
нужно держаться очень осторожно!  Они  все,  даже  детей,  используют  в
личных целях. Я же предупреждал вас!
   - Валерий Владимирович, я не понимаю, о чем вы! У  меня  есть  диплом
педагога, частная практика у нас в школе уставом не запрещена, наоборот,
директор это всячески поощряет, я не понимаю, в чем проблема?
   - Проблема в том, что в школу на днях приходила  мать  мальчика.  Она
убеждена, что отец воспитывает ребенка из рук вон плохо, что ребенок все
время  предоставлен   сам   себе   и   постоянно   меняющимся..,   гм..,
гувернанткам. Она даже  просила  директора  подсказать  ей  какой-нибудь
специальный интернат, где находятся эмоционально нестабильные дети.
   Ингеборга чуть не упала прямо с туркой в руках.
   - Какие дети?
   - Эмоционально нестабильные.  Но  это  их  проблемы,  не  наши!  Наша
проблема в том, что вы оказались, как бы это сказать, вовлечены  во  все
это,  потому  что  вы  -  как   раз   последняя   из   его   сменившихся
воспитательниц. Его мать потребовала,  чтобы  дирекция  предоставила  ей
полную информацию о вас, о вашем образовании, о вашей жизни, обо всем.
   Ингеборга была в бешенстве.
   - Дирекция предоставила?
   - Вы совершенно напрасно сердитесь, Ингеборга, - Валерий Владимирович
шагнул в кухню и успокоительным жестом коснулся ее руки, - у матери есть
полное право потребовать...
   -  У  матери  Ивана  Степанова  есть  только  одно  полное  право   -
проваливать к чертовой бабушке, - отчеканила  Ингеборга,  -  и  мне  нет
никакого дела до того, что именно она требовала у дирекции!
   - Милая Инга...
   - Я не милая Инга! Я квалифицированный преподаватель, и я хорошо знаю
мальчика. Интернат для эмоционально  нестабильных  детей!  Да  его  отец
умрет от смеха, когда узнает, что придумала его бывшая жена!
   -  Простите,  -  осторожно  сказал  Валерий  Владимирович,  никак  не
ожидавший столь сильной вспышки, - может быть, предоставим им решить все
вопросы самим, без нашего с вами участия? Нам нужно  подумать,  как  вам
лучше всего вести себя во всей этой истории.
   - Я знаю, как мне вести себя в этой истории.
   Ингеборга сунула в руку Валерию Владимировичу  турку  с  кофе,  и  он
зачем-то ее взял. Подошла к телефону и решительно набрала номер.
   - Что вы делаете? - спросил он из-за  ее  спины.  -  Кому  вы  хотите
звонить?
   - Я не хочу. Я звоню.
   Долго не отвечали, и,  трясясь  от  ярости,  Ингеборга  рассматривала
пузатую вазу с трудноопределимыми цветами.
   - Павел Андреевич, - сказала Ингеборга, когда ответили, и в  ее  речи
явственно проступил акцент, - это Ингеборга.
   Прошу  прощения  за  беспокойство.  Скажите,  пожалуйста,  вы  знаете
что-нибудь о визите вашей жены к Ивану в школу?
   Валерий  Владимирович  в   ужасном   волнении   приткнул   турку   на
полированный стол и схватил Ингеборгу за локоть. Она даже не заметила.
   - Хорошо. - Она послушала и кивнула,  как  будто  собеседник  мог  ее
видеть. Потом еще раз кивнула. Положила трубку и гордо  прошествовала  в
прихожую. Встревоженный историк бросился за ней.
   Она сунула ноги в ботинки и натянула щегольскую синюю  куртку.  Потом
сказала Валерию Владимировичу:
   - Счастливо оставаться! - вышла и заперла  за  собой  дверь,  оставив
ошеломленного мужчину в пустой квартире.

***

   Заточение не было продолжительным.
   Примерно минут через сорок в  замочной  скважине  завозился  ключ,  и
Валерий Владимирович, несколько смущенный своим более чем  двусмысленным
сидением в чужой квартире, бросился на этот спасительный звук,  готовясь
как следует всыпать строптивой девице за все сегодняшние выкрутасы.
   Однако в квартиру  вошла  не  строптивая  девица,  а  Степанов  Павел
Андреевич, отец Степанова Ивана.
   - Здрасьте, - хмуро сказал он историку. - Ингеборга просила передать,
что она извиняется, что вас.., того.., заперла.
   - Да ничего,  -  пробормотал  тот,  -  я  альбомы  смотрел...  и  еще
телевизор...
   И он густо покраснел.
   Ни альбомы, ни телевизор его не  интересовали.  Все  сорок  минут  он
старательно шарил по  ящикам  письменного  стола  и  гардероба,  надеясь
разыскать что-нибудь.., эдакое, интересненькое, пикантное.
   Павел Андреевич посмотрел на него внимательно и сказал только:
   - Ну да...
   Не снимая ботинок, он прошел в гостиную, сел к столу, положил на  его
сверкающую поверхность тяжелые руки и попросил душевно:
   - Вы мне не расскажете, зачем бывшая супруга приезжала в школу?
   Валерий Владимирович уж давно был не рад, что затеял весь этот визит.
   Никакая баба, даже такая сексуальная штучка, как Ингеборга, не стоила
неприятностей, которые могли бы приключиться, узнай  начальство  о  том,
что он всем заинтересованным сторонам растрезвонил важную,  а  может,  и
конфиденциальную информацию. И сейчас, стоя перед  столом,  за  которым,
сложив руки, сидел Павел Андреевич, он чувствовал  себя  очень  неловко,
как двоечник на педсовете.
   Ну кто мог предположить, что она кинется звонить и докладывать!
   Дура безмозглая...
   Однако Степанов ждал,  и  Валерий  Владимирович,  помявшись  под  его
пристальным взглядом, все же осторожно присел на диван и тут же  выложил
все, что знал.
   Бывшую жену Павла Андреевича он увидел только когда  она  садилась  в
машину, но несказанную красоту оценил  в  полной  мере.  Конечно,  разве
сможет такая женщина жить с таким.., жирным ублюдком.
   При упоминании интерната  Степанов,  как  и  предполагала  Ингеборга,
мрачно фыркнул, но ничего не сказал.
   - Собственно, вот и все. Я  не  знаю,  отчего  Инга  Арнольдовна  так
взволновалась.
   - Я знаю отчего, - произнес Павел Андреевич  с  нажимом,  после  чего
принялся историка благодарить, чуть не под руку вывел его из квартиры  и
аккуратно запер за собой дверь.
   "А может, он с ней спит?! - осенило Валерия  Владимировича,  пока  он
смотрел, как уверенно Павел Степанов запирает дверь  чужой  квартиры.  -
Может, он платит ей вовсе не за воспитательные  услуги,  а  за  секс,  и
ребенок у них только прикрытие?!"
   Он уже точно знал, кому и как расскажет в школе о том, что  скромница
и схимница Ингеборга Аускайте пользуется особым расположением  некоторых
папаш, когда Павел Андреевич,  вновь  придержав  историка  под  локоток,
проговорил значительно:
   - Я надеюсь, что весь этот инцидент так и останется между  нами,  да?
Мне не хотелось бы, чтобы поползли слухи. Тем более что  слухам  взяться
вроде бы неоткуда. А?
   - Вроде бы неоткуда, - согласился Валерий  Владимирович  Он  сто  раз
рассказывал той же Ингеборге о том, как опасны "эти люди", и о том,  что
с ними нужно держать ухо востро,  а  сейчас  опасность  текла  прямо  из
тяжелой руки Павла Степанова в его твидовый локоть, и отравляла кровь, и
заставляла желать только одного - скорее вырваться.
   Понесло же его хорошим субботним днем к этой дуре,  которая  втравила
его в историю!.. Сидел бы дома, попивал кофе, а под  вечер  позвонил  бы
Танечке, сходили бы куда-нибудь,  как  культурные,  хорошо  образованные
люди. Танечка, конечно, попроще, чем эта  самая  Ингеборга,  оказавшаяся
такой истеричкой, но зато с ней и хлопот намного меньше...
   Степанов Валерия Владимировича  все  не  отпускал,  и  они  вышли  из
подъезда "под локоток", как парочка закадычных друзей пожилого возраста,
прогуливающаяся в парке.
   Посреди залитого солнцем,  не  слишком  чистого  двора,  между  нежно
зеленеющих тополей на покривившейся карусели восседали с одной стороны -
Ингеборга, смешно поджавшая длинные ноги, а с другой - Иван  Степанов  в
клетчатой курточке и с волосами,  торчащими  в  разные  стороны,  как  у
Незнайки.
   - Валерий Владимирович! - закричал Иван на весь двор, так что историк
затравленно вздрогнул. - Здравствуйте!
   - Здравствуй, Иван, - отозвался историк, с  каждой  минутой  чувствуя
себя  все  более  неловко.  Чтоб  она   провалилась,   проклятая   баба,
поставившая его в такое двусмысленное положение!.. - Как твои дела?
   - Мои дела хорошо! - прокричал Иван в  ответ,  и  историк  болезненно
поморщился от его вопля. Павел Степанов смотрел  на  него  со  странной,
непонятной усмешечкой. - Меня теперь  Инга  Арнольдовна  воспитывает!  И
будет воспитывать все лето!
   Иван спрыгнул  с  карусели,  отчего  она  покосилась  еще  больше,  и
Ингеборге пришлось наклониться в сторону, чтобы не упасть, и подбежал  к
отцу и преподавателю:
   - А вы тоже в отпуске, да,  Валерий  Владимирович?  Инга  Арнольдовна
сказала, что у нее что-то случилось с замком,  и  папа  сказал,  что  мы
должны поехать и ей помочь. А вы сами не могли его открыть? У  нас  тоже
однажды дверь захлопнулась, и папа не мог  к  нам  попасть.  Только  это
давно было, еще когда... Клара была. И она не сама, это я ее  захлопнул,
но папа меня потом простил, я тогда еще маленький был.
   - Иван.
   Иван остановился на полуслове, подумал немного, затем  сосредоточенно
покивал сам себе и взял отца за руку. Ингеборга, кое-как выбравшаяся  из
карусели, подходила к ним.
   - Простите, что я вас покинула так внезапно, - сказала она,  подойдя.
- Не обижайтесь.
   - Да я и не... - пробормотал историк.
   Ему нужно было хоть на пять минут остаться с  ней  наедине,  чтобы  в
лицо высказать все, что он думает о ее поведении.
   Он даже почти приготовил речь. Только Степановы  должны  уехать.  Она
сделала свое дело, доложила хозяину все, что знала, ну и пусть он теперь
проваливает!
   Нет, но какова оказалась сука!.. Аж из квартиры  выскочила,  в  таком
азарте была, так доложить хотела!..
   Одн