ако Степанов не уезжал, а как  бы  ждал  чего-то,  сонно  глядя  в
сторону.
   Ну и мордоворот. Господи прости!..
   - До свидания! - попрощалась  Ингеборга.  Ей,  дуре,  отчего-то  было
весело.
   - До свидания! - подхватил Иван Степанов, а его папаша  повернул-таки
голову и вперил тяжеловесный взгляд в Валерия Владимировича. Этот взгляд
как будто отделил историка от них  троих.  Как  Степанову  это  удалось,
историк так и не понял, но именно в этот момент стало ясно, что они трое
- с этой стороны, а историк - с какой-то другой.
   - Я поеду,  пожалуй,  -  пробормотал  Валерий  Владимирович,  как  бы
оправдываясь, и шагнул в сторону. На это никто ничего не  ответил,  даже
Иван.
   Проводив глазами твидовую спину, Ингеборга сбоку взглянула  на  Павла
Степанова и сказала Ивану:
   - У тебя есть отличный шанс. Ты вполне можешь  повисеть  вон  на  той
перекладине. Только на нее еще нужно влезть.
   - Чего на нее лезть-то! - Иван презрительно пожал плечами и  поскакал
к перекладине, перебирая худыми ногами, как впервые выпущенный на  улицу
козленок. - Смотрите, как я полезу! Пап, смотри!
   - Я смотрю.
   - Это очень большая проблема? - спросила Ингеборга негромко. - Или не
слишком?
   - Думаю, что это совсем никакая не проблема, - ответил Павел Степанов
задумчиво.
   - Вы сможете как-то.., защитить его  от  интерната  для  эмоционально
нестабильных детей?
   Степан сверху посмотрел на нее и усмехнулся.
   - Дело тут совсем не в интернате. Моей бывшей супруге нет и  не  было
до Ивана  никакого  дела.  Никогда.  Что-то  здесь  не  так,  Ингеборга.
Материнские  чувства  в  ней  проснуться  никак  не  могли,  потому  что
просыпаться там нечему. Значит...
   - Пап, я классно висю?!
   - Не висю, а вишу.
   - Ну, вишу!
   - Ты висишь просто как супербизон!
   - Мне нет дела до вашей бывшей жены, - холодно заметила Ингеборга,  -
мне есть дело до Ивана. Если  она  начнет  приставать,  вы  сможете  его
защитить?
   - Когда она развелась со мной и оставила  мне  сына,  я  оформил  сто
тысяч бумаг. Или двести. Мама на этом настаивала. Ее тоже этот вопрос..,
волновал.  Моя  бывшая  жена  не  имеет  на  Ивана  никаких  прав.   Все
запротоколировано, задокументировано, скреплено печатями и штампами.
   Я ухлопал на это  кучу  денег.  Леночка...  Короче,  это  только  мой
ребенок, и больше ничей.
   Он вдруг засмеялся, и Ингеборга взглянула на  него  с  изумлением.  У
него были очень белые зубы, приятный смех и множество  мелких  морщин  у
глаз и рта.
   - Но это просто замечательно, Инга Арнольдовна, что вам есть дело  до
Ивана и нет никакого дела до моей бывшей жены!
   Ингеборга покраснела так, как будто  в  лицо  ей  брызнули  настойкой
жгучего перца. Даже слезы на глазах выступили.
   - Я совсем не имела в виду...
   Он перестал смеяться и тяжелой лапой обнял ее голову.  И  на  секунду
прижал лицом к своему плечу.
   Лапа была теплой и жесткой, а плечо под клетчатой рубахой  "Рибок"  -
широким и твердым. От него пахло тонким  и  горьким  одеколоном,  чистой
кожей, свежевыглаженной шерстью  рубахи  и  еще  -  совсем  чуть-чуть  -
кухней. Должно быть, он делал что-то на  этой  самой  кухне,  когда  она
позвонила...
   Ингеборга совершенно расслабилась, глубоко вдыхая его  запах,  совсем
незнакомый и неожиданно близкий, и даже потянулась, чтобы обнять его, но
тут он опустил свою лапу и отстранился.
   Она моментально и сильно расстроилась, что ей нельзя его потрогать, и
даже потянулась за его рукой, которая больше не держала ее, и  пришла  в
себя, только наткнувшись на  его  странный,  то  ли  удивленный,  то  ли
испуганный взгляд.
   Что это такое? Почему она собирается его обнимать и расстраивается от
того, что не может этого сделать?
   Ей следует немедленно взять себя в руки и выгнать на свет из  темного
угла прибалтийский здравый смысл, чтобы он наконец принял участие  в  ее
жизни и взял на себя решение хоть каких-нибудь проблем!
   - Инга Арнольдовна, а вы  поедете  с  нами  или  останетесь?  -  Иван
раскачивался на перекладине вниз головой,  зацепившись  ногами.  Капюшон
болтался у него за головой, как парашют.
   Вот именно. Ей тоже очень хотелось бы знать, поедет она  с  ними  или
останется доглаживать свое белье.
   Еще три часа сначала туда-сюда, а потом сюда-туда.
   - Я думаю, что не поеду, Иван, - начала  было  Ингеборга,  -  сегодня
суббота, и ты вполне...
   - Не выдумывайте, - попросил Павел Степанов негром ко, - ваш  кавалер
вряд ли сегодня еще раз нагрянет. Лучше съездите с нами в Архангельское.
Мы как раз собирались.
   Он врал. Ни в какое Архангельское они не собирались.
   Больше того, он мечтал только об одном - полежать на диване в  тишине
и покое собственной квартиры, и  чтобы  на  это  время  его  драгоценный
ребенок куда-нибудь испарился.
   - Я не знаю, - растерялась Ингеборга, ненавидя себя за  тон  барышни,
которая ломается, перед тем как согласиться. - Я не готова. У меня масса
дел на сегодня...
   - Да наплевать, - сказал он грубо, - поедемте.
   - Инга Арнольдовна!.. - завопил Иван умоляюще. Пожалуйста!
   - Да, - согласилась Ингеборга, - хорошо. Спасибо за приглашение.
   Господи, почему она  не  может  хорошим  субботним  днем  съездить  в
Архангельское, даже если ее и приглашает Павел Степанов, на которого она
пять минут назад чуть было не бросилась  с  объятиями!  Хорошо,  что  он
отступил, вовремя почуяв опасность.
   Степан понимал ее колебания так же  хорошо,  как  если  бы  они  были
написаны крупными буквами у нее на лбу, подобно киношным субтитрам.
   Зачем он ее трогал?! Дернул его черт ее трогать!
   Он знает теперь ее запах и знает, что у нее теплые  атласные  волосы,
что ее затылок помещается у него в ладони, а  щека  похожа  на  виденный
однажды в ювелирном салоне розовый жемчуг.
   Да еще это дурацкое имя, от которого холодеет в спине!
   Куда он ее приглашает?! Зачем он ее приглашает?! Что они будут делать
до конца дня? Гулять в парке втроем, как  образцовая  семья  в  выходной
день?
   - Я только  поднимусь  надену  другие  туфли,  -  сообщила  Ингеборга
холодно, - вы не могли бы вернуть мне ключи, Павел Анд... Простите.
   Степан полез в карман и вытащил ее ключи.
   - Я хотел сказать  вам  спасибо,  -  проговорил  он  неловко,  -  это
интересно, что Леночка... Мне нужно будет об этом подумать.
   - Ну конечно, -  согласилась  Ингеборга  язвительно.  Как  это  часто
бывает, теперь, когда она согласилась куда-то с ним ехать, настроение  у
нее в корне изменилось, и ее раздражал один его вид, - я  постараюсь  не
задержать вас.
   И она гордо прошествовала в подъезд.
   Степан  смотрел  ей  вслед  со  смешанным  чувством  удовольствия   и
раздражения.
   Кажется, он опять прыгает в кольцо. Только на этот раз по собственной
воле.
   Он закурил, подошел к железной лесенке,  на  которой  болтался  Иван,
обхватил его поперек живота и стащил вниз.
   Иван хохотал и брыкался.
   И не было и не могло быть на свете ничего лучше, чем худосочное - все
ребра наперечет,  -  извивающееся,  взбрыкивающее,  дрожащее  от  хохота
тельце его сына, которое он крепко прижимал к себе.

***

   Ни в воскресенье, ни в понедельник Степан так  и  не  смог  разыскать
Леночку. Ее загадочная вылазка в Иванову  школу  не  столько  беспокоила
его, сколько приводила в недоумение.
   Никаких разумных объяснений он самостоятельно, без Леночки, придумать
не мог, и ему очень хотелось послушать, что она ему соврет.
   В том, что она соврет, у него не было никаких сомнений.
   И все-таки зачем-то ее понесло в школу,  хотя  она  там  отродясь  не
была, даже когда Иван в первый класс пошел!  Не  мог  же  этот  придурок
историк все придумать.
   В понедельник, следуя неписаным законам  московской  весны,  начались
заморозки.
   Ингеборга приехала, как всегда,  вовремя,  пряча  в  воротник  куртки
озябший и покрасневший, как у кролика, нос.
   - Ужас какой-то, - пожаловалась она, - там мороз, наверное,  градусов
сорок.
   - Или пятьдесят, - предположил Степан.
   После проведенной вместе субботы он  принял  несколько  похвальных  и
осторожных решений, одним из которых было разговаривать с ней как  можно
меньше.
   Сто сорок седьмое китайское предупреждение самому себе.
   Последнее.
   Возможно, что понадобится еще сто сорок восьмое, самое последнее.
   И сто сорок девятое, распоследнее.
   Она налила себе чаю в толстую глиняную кружку и устроилась за  столом
напротив Степана.
   - А Иван?
   - Спит. Я боюсь, что мы его в субботу простудили.
   - Ничего мы его не простудили, - сказала она уверенно,  -  в  субботу
было совсем тепло и простывать ему было негде. Просто изменилась погода,
а вместе с ней и давление. Вот он и спит Во всем, что она  говорила  или
делала, была какая-то удивительная, успокоительная  уверенность.  Должно
быть, она  и  вправду  была  хорошей  учительницей.  Наверное,  дети  ей
доверяли полностью, как Иван, для  которого  ее  слово  было  истиной  в
последней инстанции.
   Степан улыбнулся ей, и она улыбнулась  в  ответ,  грея  руки  о  свою
глиняную кружку.
   - Кстати, у нас есть  собственное  отопление,  -  сообщил  Степан,  -
будете замерзать, включите. Показать?
   Он показал ей, как включается калорифер, и ушел, так и не  дождавшись
Иванова пробуждения.
   Невесть  откуда  взявшаяся  лужица  перед  подъездом  была   затянута
хрустким льдом, а трава серебрилась чем-то подозрительно похожим на снег
или по крайней мере иней. На крыше машины  толстым  слоем  лежал  ночной
заморозок, и на капоте были белые длинные языки.
   Стуча зубами от холода, Степан втиснулся в выстуженный салон и первым
делом включил печку.
   Вот она, весна-красна.
   Вот она, всегдашняя подлость окружающего мира и жизни вообще.  Только
поверишь во что-то - в тепло, в женщину, в  весну,  -  тут  и  стрясется
что-нибудь  вроде  этого  заморозка  Хорошо,  если  только  снегом  дело
кончится. Не кончилось бы померзшими бурыми листьями и черными  клочьями
побитой морозом травы.
   Удивляясь собственным философским настроениям, посетившим его с  утра
пораньше, - в морозе, что ли, дело? - Степан вырулил из своего  переулка
и поехал на Дмитровку.
   Значит, так. Об Ингеборге думать  он  не  будет,  а  будет  думать  о
Муркине.
   Саша, которой в ночь убийства Муркин назначил свидание с целью отъема
денег, видела на стройке его, Степанову, машину. Вряд ли она  ошибается.
Пусть Чернов с Беловым утешаются историями о том,  что  в  городе  полно
других джипов с неработающими тормозными  фонарями.  Другим  джипам  нет
никакого дела до их стройки.
   Сам он на стройку в ту ночь не ездил, это он знал  совершенно  точно.
Значит, на его  машине  поехал  кто-то  другой  Вывод,  конечно,  вполне
логичный, но не дающий ответов ни на один вопрос.
   У кого могли быть ключи от его машины?
   Да у кого угодно. Сто раз он давал ключи ребятам из охраны, чтобы они
отогнали или  переставили  его  машину.  Сто  раз  на  этой  машине  его
подвозили домой с вечеринок  более  трезвые  сотрудники.  Чернов  как-то
ездил на ней в  "Дюпон",  потому  что  его  собственная  машина  была  в
ремонте. Саша прошлой зимой таскалась на ней в "Тойота-центр"  и  полдня
простояла там в очереди на замену резины. Белов, кажется,  тоже  на  ней
куда-то ездил, а Степан почему-то ездил на  его  спортивном,  длинном  и
совершенно непригодном для жизни на московских дорогах "БМВ".
   Он даже представить себе не мог, где могут быть запасные ключи от его
машины и существуют ли они до сих пор в природе.
   И еще собака...
   Собака прораба, которая всегда за три километра чуяла  неизвестных  и
начинала заходиться от безумного лая, спокойно проспала всю ночь у  себя
в загоне и ни разу не гавкнула В его машине приезжал кто-то из тех, кого
Веста отлично знала и считала за своего. Был ли этот  "кто-то"  убийцей?
Или он приезжал  посмотреть?  Или  просто  проезжал  мимо  в  Степановой
машине, которую взял  просто  для  того,  чтобы  покататься?  Или  этого
загадочного незнакомца Муркин тоже шантажировал?
   Кому могла быть выгодна смерть Муркина?
   Саше Волошиной, это ясно как день, и эту версию рассматривать  он  не
станет.
   Саша не убивала. Она собиралась ему заплатить, она не собиралась  его
убивать. Столкнуть в котлован, да так, чтобы человек ударился  виском  и
умер, не так-то просто, и Саша этого не делала.
   Она могла отравить... Нет, она могла  не  предотвратить  самоубийства
своего мужа, о котором знала, но толкнуть человека  в  котлован  она  не
могла.
   Степан аккуратно притормозил на светофоре  и  потянулся,  заложив  за
голову руки. В машине стало тепло, и очень захотелось  спать.  Очевидно,
не только на Ивана действует перемена давления.
   Залечь бы сейчас на диван, под тяжелый и теплый  плед,  накрыться  по
самые уши и спать, спать... И пусть бы рядом посапывал Иван или  возился
на полу со своим конструктором и книжкой "Трое в лодке".  Да,  пусть  бы
Иван возился на полу, а  под  теплым  пледом  вдвоем  со  Степаном  была
Ингеборга. Он обнимал бы ее, стройную  и  длинную,  гладил  затянутое  в
джинсы бедро и энергичную грудь под тонким свитером -  просто  так,  без
всяких видов на продолжение, потому что ему очень нравится ее гладить  и
думать о том, как все у них будет ночью.
   Все будет так, как было у них уже сто раз, и в предсказуемости  самая
главная  прелесть.  Прелесть  и  чувство   защищенности,   безопасности,
собственной состоятельности и.., человечности, о которой он  всегда  так
мечтал, а находил только бешеную кабанью звериную похоть.
   И в уютном и близком тепле будет еще обещание рая,  из  которого  его
никогда не выгонят за грехи.
   Светофор переключился и, наверное, довольно давно, потому что зеленый
уже не горел ровным светом, а вовсю  мигал,  и  очередь  ревела  могучим
разноголосым оскорбленным ревом.
   Степан встряхнулся, как внезапно вышедшая  из  оцепенения  собака,  и
нажал на газ.
   О чем он думал, прежде чем размечтался,  как  хорошо  ему  будет  под
пледом рядом с Ингеборгой? Ах да. Об убийцах и их, жертвах.
   Белов прав - в свете последних признаний  нужно  еще  раз  попытаться
проанализировать смерть прораба. Неужели  Петрович  тоже  мешал  кому-то
незримому, но стоящему так близко, что Степану страшно было об этом даже
подумать?
   Что Петрович мог знать об убийстве Муркина, о чем он хотел рассказать
Степану? Или он ничего не знал и хотел рассказать вовсе не об этом, а  о
том, что поставщик опять прислал некачественные плиты?  Как  это  теперь
проверить, у кого спросить?
   Степан был очень обижен на Петровича. Обижен и зол.
   Он никак не ожидал от него такой подлости. Он  даже  предположить  не
мог, что Петрович способен бросить его одного в такое трудное время. Как
он мог так поступить? Зачем?! Раньше они никогда и ни в чем не подводили
друг друга.
   Он был страшно зол на мать, когда она умерла. Он  целый  год  не  мог
привыкнуть к тому, что она умерла. И сейчас он не мог простить Петровича
за то, что тот тоже умер.
   Сговорились все, что ли!..
   Нет, не зря он боится, и ощущает себя цирковым тигром, и  везде  чует
подвох, и не верит ни в какие высокие чувства.
   Нет никаких высоких чувств. Ты заставляешь других прыгать  в  кольцо,
если тебе это выгодно. С кем-то это получается лучше, с кем-то хуже,  но
это просто такая игра. Кто кого перехитрит. Доверие  и  любовь  выдумали
для того, чтобы, прикрываясь ими, уцепить как можно больнее.  До  крови,
до костей.
   Все, кого он любил или кому пытался доверять,  бросили  его,  ушли  в
самый неподходящий момент.
   Нет и не будет теплого пледа в  середине  дня,  и  полудремы,  сквозь
которую  слышно,  как  возится  на  полу   Иван,   рассыпая   по   ковру
конструкторские детали, и радостного покоя,  в  котором  все  хорошо  не
только сию минуту, но будет хорошо всегда,  и  легкого  дыхания  лежащей
рядом женщины, и уверенности, что все это никуда и никогда не денется.
   Черт побери, почему его опять сносит в какие-то высокие материи?!  Он
хотел подумать о Муркине и о прорабе, а о чем думает на самом деле?!
   Она налила себе чаю в чашку так, как будто всю жизнь  прожила  в  его
квартире, и сунула замерзшие  ноги  в  его  собственные  меховые  тапки,
привезенные в прошлом году из Австрии, так, как будто имела полное право
на все это - на тапки и чашку... Как будто ее вовсе  не  мучает  вопрос,
что будет дальше. Как будто она ничуть не замечает его тягостного к себе
внимания - или на самом деле не замечает?
   Как будто она просто живет, а не пытается  заставить  его  прыгать  в
кольцо.
   Или на самом деле не пытается?
   Да еще это кошачье имя - Ингеборга!
   Степан передернул плечами, как будто от холода, хотя в  машине  стало
почти  жарко,  огляделся  по  сторонам  и  пристроился  поперек  двойной
разделительной полосы. Конечно,  по-хорошему  следовало  бы  доехать  до
светофора и развернуться, но иногда он позволял себе мелкое хулиганство,
особенно если поблизости не просматривались гаишники. Заприметив  разрыв
в плотном машинном потоке,  он  нажал  на  газ,  двигатель  рыкнул,  как
разгневанный тигр, и через секунду Степан уже въезжал на  тротуар  перед
собственным офисом.
   Белов запирал свою машину и  помахал  Степану.  Ему  досталось  место
получше, хоть и ближе к проезжей части.
   Нужно было приезжать раньше, а не  распивать  на  кухне  чаи  с  этой
самой, которая с кошачьим именем и в его собственных тапках!..
   -  Ты  чего  такой  злой?  -  спросил  Белов,  подойдя.  -  С  Иваном
что-нибудь?
   - Ничего я не злой, - сказал Степан очень сердито, - с Иваном  все  в
порядке. По крайней мере было, когда я уезжал - А почему тогда злой?
   - Да не злой я! Нормальный я! Как всегда!
   - А-а... - протянул Белов, - ну-ну...
   - И нечего нукать! Я тебя вчера как человека  просил  -  позвони  мне
вечером, или ты в Сафонове вчера не ездил?
   - Ездил, хотя вчера, между прочим, воскресенье было.
   - Да наплевать мне на воскресенье! Я тебе сказал, чтобы ты  позвонил,
а ты даже не почесался!
   - Я не позвонил потому, что у меня в  телефоне  батаренки  сдохли,  -
сказал  Белов  громче,  чем  следовало  бы  уравновешенному   и   хорошо
воспитанному человеку. - И докладывать мне было  абсолютно  нечего.  Все
работали как обычно. Все было как обычно. А потом, уж  ты  меня  прости,
Степа, за прозу жизни, я к любовнице поехал, а не домой! А от  любовницы
мне звонить было неудобно!
   - Ну да. Неудобно. - Степан и сам прекрасно  понимал,  что  напал  на
Белова совершенно не по делу, а просто так, от  недовольства  собой,  но
как остановиться, не знал. -  К  любовнице  тебе  ехать  удобно,  а  мне
позвонить неудобно!
   - Паш, не все такие смиренные монахи, как ты! Не все  по  выходным  с
детьми английский учат. У некоторых есть еще личная жизнь.
   - Да пошел ты!..
   Почему-то слова Белова сильно его задели.
   - Да. Я отойду, пожалуй. А то еще подеремся. Кроме  того,  мне  нужно
сигарет купить.
   Белов круто повернулся и пошел назад, к  табачному  киоску,  хотя  до
магазина было ближе и выбор там был лучше. Почему-то этот киоск они всем
офисом дружно не любили и  почти  никогда  в  нем  ничего  не  покупали.
Степан, вместо того чтобы пойти наконец на  работу,  остался  стоять  на
тротуаре. Ему казалось, что он высказал заму еще не все претензии.
   Белов был в двух шагах от киоска, когда  невесть  откуда  на  тротуар
выскочила  грязная  зеленая  машина   и   понеслась   прямо   на   него.
Немногочисленные прохожие шарахнулись в разные стороны, как перепуганные
гуси на сельской дороге.
   У Степана отчетливо и тоненько зазвенело в ушах.
   Он нелепо взмахнул руками и, кажется, даже побежал, чтобы  остановить
эту взбесившуюся машину, но оказалось, что так и не двинулся с места. Он
очень ясно понимал, что машина летит прямо в беззащитную беловскую спину
и что через секунду она его убьет.
   - Эдик!! - заорал он, и Белов оглянулся Степан  еще  успе