а орет, так ты ее достал. Ну чего ты?..
   - Я тебя, Витася, в советчики не звал, - сказал он с достоинством.  -
Сам разберусь как-нибудь, без тебя.
   - Ты же электрик, - не отставал  Витася,  -  ты  же  все  умеешь!  Ты
думаешь, я не пил?! Еще как пил! Однако ж бросил!
   Витася был своего рода  сафоновской  достопримечательностью.  Он  был
фермером.
   Передовой он был. Сельский капиталист. Кузнец своего счастья.
   Кулак и кровопийца. Мало их  расстреляли  во  время  коллективизации.
Столько лет прошло, а они - глядь! - вылезли, все живы, здоровы.
   Витася как пришел из армии, так в родном колхозе работал  шаляй-валяй
и все собирался в город умотать, благо до столицы со всеми ее соблазнами
и красотами - сорок километров по хорошему шоссе. В колхозе все  больным
да нездоровым прикидывался, а дом свой двухэтажный вдвоем  с  папанькой,
таким же недобитым кулаком, они содержали, как на  картинке  из  журнала
"Крестьянка". И резной он был, и шлифованный, из  разных  пород  дерева,
веселый, прочный, на улицу смотрел пятью  окнами,  кружевными  рамами  и
сиренью за ровным забором.
   На двор к себе кулаки кого попало не пускали,  барахло  свое  ревниво
стерегли, лясы ни с кем не точили, огород  сажали  по  науке,  а  не  по
приметам, картошку на семена какую-то невиданную возили, зато и собирали
- по ведру с куста. Витасина мать и на огороде-то не слишком  убивалась,
а росло у нее все как заговоренное.
   Витася и впрямь поначалу чудил маленько -  песни  играл,  водку  пил,
каждый вечер в клубе или на станции слонялся. честных людей пугал.  Жена
от него в город сбежала, двух лет с ним не  прожила.  Тут  уж  он  вовсю
чудить стал Кто его вразумил, так и  не  узнали,  только  за  ум  Витася
как-то в один день взялся. Песни играть перестал, кудри  наголо  остриг,
мотоцикл продал, и на двоих с отцом они купили редкую и дефицитную в  те
времена "Ниву". На  ней  возили  картошку,  навоз,  огурцы  в  город  на
продажу, а когда социализму конец пришел, в фермеры заделались.
   Их и так никто не любил, когда они еще как все  были,  а  тут  просто
возненавидели, особенно потому, что  дела  у  них  как-то  сразу  хорошо
пошли.
   Они не ходили к Белому дому требовать кредитов, и  программа  "Время"
не снимала  про  них  сюжетов.  Они  вкалывали  от  зари  до  зари,  без
праздников и выходных и зимой и летом Витася, судя  по  всему,  довольно
удачно решил вопрос со сбытом, а  техникой  помог  председатель  Василий
Лукич, которого они успешно и регулярно ублажали: и денежки подносили, и
картошечку на зиму  сгружали  прямиком  в  председательские  подвалы,  и
капусту - "дыня, дыня, а не капуста!" - делилась с бабами председателева
жена, - и чего душе угодно. Через два года своего фермерства, вдобавок к
уже имевшейся земле, они взяли в аренду дальнее  поле,  как  называли  в
Сафонове самый край колхозной земли, вплотную прилегавший к  речушке,  и
начали строить для Витаси отдельный дом, краше родительского. Дом  этот,
ясное дело, моментально сожгли, только Витася к участковому не ломанулся
и в суд подавать не стал. Все по-своему сделал, на то он и кулак.
   Взял Витася ружьецо охотничье, из которого еще Витасин дед  зайцев  в
Мещере стрелял, и пошел по дворам ходить, а  сзади  папанька  на  "Ниве"
ехал, а с ним два работника, на лето нанятые. Что во дворах происходило,
про то никто никому не рассказывал,  только  Серега  Опилкин,  первейший
Витасин кореш, после Витасиного визита неделю  в  постели  лежал  и,  по
слухам, вовсе попусту языком  чесал.  Боялись,  что  идиотом  останется,
однако ничего, очухался.
   Витася, назло врагам, новый дом заложил и близко  к  нему  никого  не
подпускал. Когда дом подрос, Витася в Москву смотался и вернулся  оттуда
с женой, которая от него тогда  сбежала.  Жена  больше  не  сбегала,  а,
наоборот,  родила  двух  горластых  пацанят,  которыми  Витася   страшно
гордился, и развела возле  нового  дома  невиданной  красоты  цветник  с
розами,  английским  газоном,  какими-то  камнями  в  середине,  которые
назывались почему-то альпийской горкой, а разомлевший от такого  счастья
Витася до того дошел, что соорудил посреди газона фонтан! Для  горластых
пацанят  наняли  няньку  -  это  в  деревне-то!  -  бывшую  детсадовскую
воспитательницу,  оставшуюся  после  капитализации  не  у  дел,  а  сами
продолжали вкалывать.
   Старую "Ниву" давно продали, вместо нее купили новую, пятидверную, да
еще "газик" для папаньки, да  еще  какую-то  легкомысленную  иностранную
машину для Витасиной жены, чтобы она в  город  ездила.  Со  смеху  можно
умереть, баба за рулем! По Сафонову  Витася  разъезжал,  как  сегодня  с
утра,  на  тракторе,  ибо   угодья   его   теперь   дальним   полем   не
ограничивались, и работало на него не двое приезжих,  а  десяток  своих,
сафоновских.
   - Я тебе вот что хотел сказать,  Леонид.  -  Витася  попробовал  было
присесть на верхнюю ступеньку, но раздумал, только облокотился о хлипкие
перильца здоровенной загорелой ручищей, сияющей  диковинным  обручальным
кольцом. Теперь приходилось откидывать голову назад, чтобы посмотреть  в
Витасину физиономию. - Ты брось эти штуки возле  стройки.  Я  тебя  пока
по-хорошему прошу, брось.
   Сердце у него замерло, жаба зашевелилась в желудке, и по спине  потек
пот.
   Почему он говорит про стройку? Что он может знать?!
   Сколько он успел узнать?! От кого?!!
   Что теперь делать?! Дьяволица же предупредила его, чтобы не смел ни с
кем  говорить  об  этом,  но  Витася  откуда-то  узнал!  Откуда?!   Боже
милостивый, что же теперь делать? Что?!
   Что?!!
   - Ты чего? - спросил рядом удивленный Витася. - Тебе что, плохо,  что
ли, Ленька?
   - Что ты там говоришь, - прохрипел он, - про стройку...
   - А про стройку я то говорю, - продолжил Витася,  с  интересом  глядя
ему в лицо и как бы прикидывая,  не  хватит  ли  собеседника  немедленно
кондрашка, - что отстал бы ты от них, Ленька. Нам этот торговый центр во
как нужен! Я уже кое-какие справки навел. Если все нормально будет,  они
у нас все будут брать - и огурцы, и картошку, и сметану, и  все...  А  я
еще на следующий год хочу цех пустить консервный, чтобы, значит, ягоды и
грибы закрывать, так что мне этот торговый центр очень кстати  пришелся.
Ты отстань от него, Ленька. И баб оттуда уводи. И так уже слухи какие-то
ползают по всей деревне...
   - Не слухи ползают, - выдавил он, - а сатана на нас идет.  Слыхал,  у
них уж люди мрут. А все потому, что осквернили землю.  Богом  для  храма
предназначенную, выпустили сатану на волю, вот теперь только он и начнет
куражиться да себя показывать. - Эта песня была давно и хорошо  знакома,
поэтому пелась складно. Губы привычно выводили ее  сами  по  себе,  а  в
голове гудел набат. "Спасайся, беги, может быть, ты еще успеешь!"
   Успеешь... Успеешь...
   - А сатана-то, он не дремлет, он сразу, как  видит,  кто  пошатнулся,
слабину дал, против Бога пошел...
   - Больше ему делать нечего, только в Сафонове околачиваться, - сказал
Витася презрительно, - да людям работать мешать!
   - Кому? - не поняв, спросил Леонид.
   - Да сатане твоему!
   - Свят, свят... - забормотал он по привычке.
   - Что ты передо мной-то комедию ломаешь? Так  я  ведь  не  баба  Вера
Симакова, на меня страху нагонять не надо. Ты приди в себя и посмотри  -
где стройка, а где храм нынче стоит!
   - Так то нынче!
   - А его туда предки поставили, а они понабожней  тебя  были!  Короче,
надоел ты мне со своими демонстрациями, Ленька! Я сам против баб и дедов
не попру, они только-только перестали  на  нас  глаза  пялить,  а  тебя,
считай, я предупредил.
   Что  хочешь  делай,  только  больше  никаких  демонстраций  и   писем
губернатору. А то он еще с разгону запретить вздумает, хлопот  тогда  не
оберемся... Понял ты меня, нет?
   Он снял с заросшей светловолосой  головы  стильную  кепку  "Рибок"  и
постучал ею о колено.
   - И пить бросай, Ленька! Бросишь пить, возьму на работу  в  гараж.  А
цех откроем, работы будет хоть отбавляй. Смотри,  в  каком  свинстве  ты
живешь!.. Это, блин, не жизнь, а хрен знает что!.. Ладно, поехал я.  Уже
десятый час, полдня прошло...
   Витася нахлобучил кепку, дружески пихнул Леонида в плечо, отчего  тот
едва на завалился в ведро с водой, и зашагал к своему мини-трактору.
   Леонид Гаврилин с ненавистью смотрел ему вслед.
   "Куркуль проклятый. Все у него просто, море ему  по  колено.  Как  он
сказал, так и будет, подумаешь, хозяин жизни!..
   Торговый центр ему охота! Все денег ему мало, еще не все заграбастал!
Пронюхал, что будут еще где-то деньги раздавать, вот и суетится  теперь,
вот и мечется, вот и ко мне пожаловал, мешаю я ему, видишь ли!.."
   На миг он испытал острое чувство  превосходства,  которое,  наверное,
испытывает комар, жалящий быка, - а ну как я тебя еще  с  этой  стороны,
повертись, поскачи, попробуй меня согнать!..
   Но чувство это было мимолетным и надолго  не  задержалось.  Пришедшее
ему на смену было сложнее.
   Теперь Леонид Гаврилин злился на несправедливость жизни.
   Как смеет этот  деревенский  мужик,  у  которого  за  плечами  восемь
классов сафоновской школы и служба в пехоте, так с  ним  разговаривать?!
Он вообще не должен сметь с ним разговаривать!
   Если бы  не  идиоты,  которым  вместо  княжеской  захотелось  царской
власти, Леонид Гаврилин жил бы в Узбекистане и всякая мразь вроде Витаси
не смела бы даже посмотреть в его сторону!
   Он был сыном секретаря горкома - это вам  не  деревенский  фермер  на
тракторе! Это сила, власть необыкновенная, почет, уважение и  раболепие,
особенно в Средней Азии.
   Его отца и его самого весь город, до  самого  последнего  чистильщика
сапог, знал в  лицо.  Кланялись  непрерывно  и  подобострастно.  Завидев
черную "Волгу" с известными номерами, гаишники  вытягивались  по  стойке
"смирно" и отдавали честь, а светофор,  как  будто  по  волшебству,  сам
собой переключался на зеленый! А как встречали в аулах, в пионерлагерях,
в санаториях!
   И все это ушло, и ничего этого не стало, и отец умер от того, что вся
жизнь, которой он жил, в один день кончилась и надо было  начинать  жить
какой-то другой, а он не знал, какой именно.
   Квартиру отобрали, почет и уважение, подобострастное  заглядывание  в
глаза и желание угодить тоже куда-то  подевались,  и  настало  время,  о
котором Леонид Гаврилин вспоминать не желал. Следом за  отцом  умерла  и
мама, и он остался совсем один. Он не был готов к тому, что придется  со
всем справляться в одиночку.
   На самом деле он ни к чему не был готов.
   В двадцать  два  года  он  чувствовал  себя  господином,  покорителем
вселенной, обладателем бессрочного пропуска в рай и не  знал,  что  есть
какая-то другая жизнь.
   Какая такая другая жизнь? Что за другая жизнь?
   Пусть простолюдины и живут какой-то другой жизнью, а  мы  живем  так,
как хотим.
   "У них нет хлеба, поэтому они так шумят,  ваше  величество!"  -  "Нет
хлеба? Пусть в таком случае едят пирожные!"
   Тогда, читая этот исторический анекдот про Анну Австрийскую  или  еще
какую-то Анну, он веселился, но королеве даже сочувствовал - откуда  она
могла знать про то, что простолюдинам, как обычно, чего-то не хватает?
   Им вечно ничего не хватает. Их много, они бедные, живут плохо  -  что
про них думать!.. Гораздо лучше сесть  в  шикарные  новенькие  "Жигули",
которые отец подарил на  двадцатилетие,  прошвырнуться  с  девчонками  в
горы, к шашлычнику Юсупу, до краев налиться  молодым  вином,  до  отвала
наесться ароматным бараньим  мясом,  а  потом  гнать  по  витой  опасной
дороге, пугая смирных  простолюдинов  на  их  пыльных,  усталых  рабочих
машинках!..
   Ничего и никого теперь нет. И Леонида Гаврилина нет. А вот  шашлычник
Юсуп наверняка процветает.
   Что же делать? Что же теперь ему делать? Знает Витася или не знает, и
если знает, то сколько? Не он ли, Господи, спаси и помилуй, прислал  ту,
в черных одеждах и без лица?..
   Жаба  тяжело  плюхнулась  в  желудке,  и  тошнота  покатилась   вверх
шерстяным клубком, грозя сейчас же выкатиться наружу.
   Он вспомнил сумерки и как вечерним светом налился дверной проем, и из
этого неровного света как будто выткалась она. Дьяволица.
   Она  уже  приходила.  Давно.  Но  он  все  тогда  сделал,   как   она
приказывала, и она больше не наведывалась. Он  уж  и  подзабывать  стал,
успокоился как-то даже. А теперь вот  снова,  только  требования  у  нее
возросли.
   Ну как, как он выполнит то, что она велела?! Ведь пропадет совсем!
   А тут еще Витася вмешался, будь он неладен, и неизвестно, что у  него
по-настоящему на уме Он не прост, этот сельский капиталист, и смотрел он
как-то особенно, как будто хотел чего высмотреть, и говорил странно - не
до конца...
   Он заскулил и ладонями закрыл давно не мытое и  как  будто  чужое  на
ощупь лицо. Щеки были колкие и горячие. Он знал, что пропал,  пропал,  и
спасенья нет, и никто не спрячет его, не укроет, не покормит  блинчиками
с вареньем...
   - Ленька!
   Он  вздрогнул  и  повел  ошалелыми  глазами  -  ему  показалось,  что
завизжала накрепко запертая калитка, торчащая посреди участка.
   - Ленька, твою мать! Что ж ты сидишь, твою мать! Я тебе какого  хрена
пятый раз про эти ..ные поилки говорю?!
   Меня с утра председатель вызывал, а ты все сидишь!.
   И опять мат, мат, в разных сплетениях и вариантах.
   Это Петровна пришла напомнить ему о работе.
   - Сейчас  иду,  Петровна,  -  заискивающе  проскулил  он,  соображая,
осталось ли чем опохмелиться. - Сейчас, сейчас иду. Пять минут...
   Ему нужно было не только чинить эти растреклятые поилки.
   Ему нужно было собирать  народ  и  натравливать  его  на  ненавистную
стройку.
   Так приказала ему дьяволица, и он не смел ослушаться.

***

   Степану казалось, что, запертая в его сейфе, лежит бомба замедленного
действия. Только никакие саперы обезвредить ее не могут.
   Белов, посмотрев тетрадку свежим взглядом, сказал:
   - Все возможно, Степа. Только ты все равно сейчас ничего ни у кого не
выяснишь, да и выяснять нечего.
   Степану показалось, что к потрясающему воображение выводу о том,  что
Володька шантажировал кого-то из своих, он отнесся довольно равнодушно.
   И вообще все происшествие как-то  немого  отодвинулось,  стало  менее
значительным. Завозили плиты, потом трубы, потом бетон,  потом  началась
какая-то неразбериха с техническими  характеристиками,  потом  "поплыли"
сваи, которые месяц назад поставили  "на  века".  Степан  метался  между
Большой Дмитровкой, Сафоновом и Профсоюзной, где неожиданно начал чудить
заказчик, отказываясь принимать совсем  готовое  здание,  и  нужно  было
умолять, убеждать, уговаривать,  настаивать,  ссылаться  на  такие-то  и
такие-то пункты договора, выпрашивать платежки, скулить.
   В общем, плодотворно работать.
   Чернов был мрачен. Что-то его сильно  угнетало,  но  Степану  недосуг
было заниматься черновским морально-нравственным состоянием. Чернов  все
порывался  что-то  Степану  сказать,  и  в  среду   вечером   они   даже
договорились, что останутся после работы, чтобы все обсудить, но как раз
в среду вечером Степан спешно уехал в  префектуру,  где  справляли  день
рождения префекта, о котором он чуть было не забыл, и если б забыл,  это
было бы настоящей катастрофой.
   Так они и не поговорили, и Чернов больше на разговор не напрашивался.
   - По-моему, мы ситуацию недооцениваем, - сказал он  грустно  утром  в
четверг, - вот помяни мое слово, что-нибудь еще стрясется.
   - Пошел к черту!.. - буркнул Степан. - Пророк нашелся'.
   - Вы о чем? - спросила пролетавшая мимо  с  какими-то  бумагами  Саша
Волошина. - Степ, ты не забудь, вечером приезжают немцы из  "Дюпона".  Я
велела в переговорной цветы поставить.
   - И без цветов не заболеют, - сказал Степан недовольно.
   "Дюпон" торопил его с принятием  решения,  потому  что  "Строительные
технологии"  были  выгодным  партнером  даже  для  такого  гиганта,  как
"Дюпон". Компания не слишком новая, но и не так чтобы старая, достаточно
успешно  или,  как  говорится  в   официальных   отчетах,   "планомерно"
развивающаяся У Степана были собственные поставщики, не такие крупные  и
известные, как "Дюпон", но все же давние и проверенные временем, и он до
сих пор окончательно не понял, чего ради он должен их менять.
   Если "токмо престижа для", так спасибо, нам не надо, мы за  престижем
не гонимся.
   - Убрать цветы? - с сомнением переспросила Саша - Да не  надо  ничего
убирать, Саш, - сказал  Чернов,  странно  морщась,  -  просто  он  не  в
настроениях.
   - Если ты в настроениях, - проговорил Степан с нажимом, - тогда прими
за меня решение, куда, к черту, мне присобачить этот "Дюпон".
   - Да мы ж еще месяц назад  решили,  что  до  осени  ничего  и  никуда
собачить не будем!..
   - Ну так пойди и расскажи это немцам! Расскажи, а потом можете вместе
до посинения цветы в переговорной нюхать!
   - Вадим, - торопливо проговорила Саша, - я у тебя хотела спросить  по
поводу договоров, которые Эдик должен подписать...
   Чернов мрачно усмехнулся - разгадал ее маневр. Он вообще всегда видел
ее насквозь, по крайней мере ей так казалось.
   - Саш, все в порядке, спасать меня не надо. Я ситуацию контролирую. -
Тем не менее на Сашу он старался не смотреть  и  глаза  отводил  слишком
явно,  и  опять  где-то  между  желудком  и  горлом  у  нее  шевельнулся
привычный, унизительный страх.
   О чем он догадывается? Что он тогда сумел увидеть? Он нашел тело,  он
первым приехал тем утром на место происшествия, и он  явно  знал  что-то
такое, чего не знали остальные.
   Это Саша чувствовала так определенно, как будто Чернов сказал  ей  об
этом.
   Из-за этого она в последнее время даже стала избегать его и старалась
лишний раз не попадаться ему на глаза, чего никогда  не  делала  за  все
время своей работы в "Строительных технологиях".
   - Кстати, что там с договорами, которые Белов должен  подписывать?  -
спросил  Степан.  -  Или  ты  просто  так  выступала?  Ради   черновских
прекрасных глаз?
   Саша улыбнулась.
   В ее улыбке не было зазывного  кокетства,  сознания  женской  силы  и
желания власти - одно только дружелюбие и искреннее расположение.
   Или так казалось? По крайней мере Степан совсем ее не боялся. Ну  вот
ни капельки!
   Нет, все-таки нужно на ней жениться. И Иван бы  с  ней  поладил.  Она
стала бы ходить к нему в школу, и все проблемы решились бы сами собой, и
в отпуск они бы все вместе  поехали.  Интересно,  понравилось  бы  ей  в
Озерах?
   - Все, ребят, я поехал, - сказал Степан, внезапно развеселившись, - к
"Дюпону" вернусь.  Саш,  разберись  с  бухгалтерией,  у  них  три  новых
компьютера, и все непрерывно "виснут".
   - Ты подозреваешь диверсию? - Саша пристроила  свои  бумаги  на  край
стола. Про бухгалтерию она помнила и знала, что Степан  знает,  что  она
помнит, и говорит просто так, по начальничьей привычке.  -  Может,  кофе
выпьешь?
   - Кофе мне некогда пить. И подозреваю я, как обычно, не  диверсию,  а
некомпетентность. Черный, из Нижнего звонили?
   В мае в Нижнем Новгороде открывалась большая строительная выставка, в
которой компания традиционно принимала участие. Как правило,  выставками
занимался  Белов,  но  в  Нижнем  у  Чернова  были  собственные,   давно
наработанные СВЯЗИ.
   - Отдел маркетинга что-то чудит,  -  скучным  голосом  сказал  Чернов
вместо ответа. Отдел маркетинга подчинялся Белову. - Не пойму я,  готовы
они к выставке или не готовы...
   - Ну так пойди и разберись, - предложил Степан.
   - Там Белов главный!
   - А по выставке ты главный! Все, пока. Вы мне надоели.
   Чернов и Саша некоторое  время  смотрели  ему  вслед,  а  потом  Саша
предложила неуверенно:
   - Кофе сварить?
   Не глядя на нее, Чернов отрицательно покачал головой.
   Ему было в ее присутствии неловко.
   Она собрала со стола свои бумаги и пошла к двери, но задержалась.
   - Вадим, я не пойму, ты что, на меня сердишься?
   - С чего ты взяла?" - спросил