о. -  Что  так
рано? У тебя опять проблемы с ребенком?
   Или ты все-таки догадался его в лагерь отправить?
   - Ребенок со мной. Ни в какой лагерь он не поедет. Для  заграницы  он
мал еще, а в наших лагерях ему делать нечего,  там  одни  только  вши  и
комары, - сказал Степан, морщась. - Ты бы, мать, хоть на праздник лета к
нему пришла. Я же тебе оставлял сообщение на автоответчике. Как-никак он
твой сын...
   - Он твой сын, Степа, - отозвалась Леночка безмятежно, вытянула  ногу
и занялась ее созерцанием. На следующей неделе придется делать эпиляцию.
Лишние волосы на теле доставляли Леночке массу хлопот. -  Ты  и  ходи  в
нему на праздник лета. А лучше всего отдай ты его,  в  конце  концов,  в
интернат. Ну, это смешно просто  -  молодой  мужик  с  утра  до  ночи  с
ребенком нянчится! Тебе что, больше делать нечего?
   Или ты надеешься, что я вечно буду тебя в  кровати  обслуживать,  как
образцовая бывшая жена, а?
   Ничего ужасного она не сказала. Он сто раз слышал  от  нее  настоящие
оскорбления, а не какие-то там беззубые намеки, но на этот раз почему-то
взбесился.
   Почему?..
   Он покраснел так, как будто внутри головы неожиданно зажглась красная
лампочка, глаза стали белыми, а  губы  потемнели  чуть  не  до  черноты.
Леночка за всеми этими превращениями следила с неподдельным интересом.
   - Ты что? Заболел?
   - Я вовсе не нуждаюсь в твоих обслуживаниях, - пробормотал  Степан  с
ненавистью, - это тебе только кажется, что мной так просто управлять!..
   Ей ничего не казалось, управлять им действительно было очень  просто,
но он должен - должен был! - сказать что-то такое, что убедило бы  ее  в
том, что он вполне самостоятельная и сильная  личность,  а  не  кабан  в
период гона.
   Убедить следовало не столько ее, сколько себя.
   - Степочка, ну что ты расстроился! - весело проговорила Леночка, явно
ожидая продолжения душераздирающей сцены. -  Я  просто  говорю,  что  не
смогу всю оставшуюся жизнь с тобой спать. Мы ведь в  разводе,  солнышко,
ты не забыл? Тебе нужно  найти  кого-нибудь,  какую-нибудь  де-е-евочку,
молоденькую и свеженькую, без больших запросов и, главное, неопытную,  а
ребенок тебе только мешает. Правда же мешает?
   Ты уже всем показал, какой ты превосходный отец, а я наглое чудовище,
ну и хватит! Мамашка твоя умерла, бояться тебе  некого,  так  что  брось
дурака валять, отдай ты его в интернат, освободись немножко...
   Выворачивая подкладку кармана, он вытащил связку ключей и трясущимися
липкими руками отцепил ключ от Леночкиной  квартиры.  И  швырнул  его  в
сторону кухни. Потом он взял двумя руками телефон, посмотрел на  него  с
недоумением, грохнул на  пол  -  телефон  взвизгнул  почти  человеческим
голосом, - поддал ногой и выскочил на лестницу.
   Все. Хватит.
   "Это был последний раз. Ясно тебе?
   Это был самый последний раз. Я больше не могу. В следующий раз  я  ее
просто убью. До смерти. Меня посадят, и Ивана отдадут в детдом. Этого не
должно случиться. Я нормальный, вменяемый, я контролирую себя. Я  больше
к ней не поеду.
   Я поеду домой. К Ивану".
   Степан забрался в машину и захлопнул за собой дверь.
   Вечерний шум по-весеннему активного тесного  московского  двора,  где
выгуливали собак, гоняли в футбол, хохотали на кособоких лавочках, сразу
отдалился и словно перестал иметь отношение к Степану.
   "Все эти люди сами по себе, а я сам по себе. Мне никто  не  нужен.  У
меня есть Иван, и я сейчас к нему поеду".
   Когда он открыл дверь в свою квартиру, у  него  как-то  неожиданно  и
сразу кончились все силы. При мысли о том, что  он  должен  нагнуться  и
снять ботинки, его чуть не вырвало. И еще, думая об Иване, он совершенно
забыл о присутствии в его доме прибалтийской крысы.  Тем  не  менее  она
присутствовала - Степан слышал ее голос и чувствовал ее запах.
   Степан нагнулся и, кряхтя, стал стаскивать ботинки.
   Значит, ему придется здороваться с ней, смотреть на нее, отвечать  на
ее вопросы и задавать свои -  не  может  же  он  не  поинтересоваться  у
гувернантки, как его ребенок провел день!
   - Папка!! - закричал Иван у него над ухом. - Папка приехал!
   Не давая Степану разогнуться, Иван  обнял  его  ручками-палочками  за
шею, прижался крепко-крепко, выражая охвативший его восторг и не обращая
никакого внимания на  то,  что  стоять  в  таком  положении  отцу  очень
неудобно.
   - Пап, хочешь, я  тебе  покажу,  какую  мы  книжку  сегодня  купили?!
Называется "Танки". Пап, ты знаешь, какой был самый мощный танк во время
войны? Пап, а что такое план "Барбадоса"?
   - Не "Барбадоса", а "Барбаросса".
   - Да. Пап, а ты знаешь, что по этому плану  "Барбоса"  к  Москве  шла
целая армия танков, а у нас к тому времени  только-только  стали  делать
Т-34...
   - Не "Барбоса", а "Барбаросса".
   - Ну да. Пап, вот твои тапки. Сегодня приходила  убираться  Валентина
Ивановна, она их тряпкой протерла, а мне дала яблоко.  Инга  Арнольдовна
сказала, что яблоко можно съесть,  не  дожидаясь  обеда,  потому  что  в
яблоке очень мало калорий и оно  не  перебивает  аппетит,  а  Клара  мне
никогда не разрешала до обеда яблоко съесть. Или грушу. Пап, ты купи нам
завтра груш. Или арбуз. Лучше арбуз.
   - Арбузы будут осенью. Сейчас плохие арбузы.
   - Тогда груш. Еще даже лучше. Пап,  я  никак  не  мог  желтую  пижаму
найти, а синюю Валентина Ивановна постирала, и она еще  не  высохла.  Ты
мне ее потом найдешь? А еще у немцев был танк "Малыш Вилли",  он  знаешь
сколько весил?
   Двести тонн. А скорость у него была десять километров в час.
   Выходит, он не ехал, а еле плелся...
   - Добрый вечер, Павел Андреевич.
   Несколько ошарашенный обилием  новостей,  а  также  хорошим  Ивановым
настроением, к которому он был непривычен, особенно по  вечерам,  Степан
слегка подвинул Ивана - Иван продолжал качаться на нем, как обезьяна  на
лиане, - и увидел Ингу Арнольдовну.
   Так ее зовут или не так?
   - Добрый вечер.
   У него было замученное желтое лицо с синяками вокруг глаз и висков, с
неопрятно вылезшей светлой щетиной и как будто блестящей пленкой на  лбу
и скулах. Может, заболел?
   Степану  было  странно  и  неприятно,  что  она  так  пристально  его
рассматривает. Или в  поспешном  бегстве  от  Леночки  он  надел  рубаху
наизнанку? Или не застегнул штаны?
   - Что вы меня рассматриваете? - спросил он недовольно. - Вы  меня  не
узнаете?
   Иван засмеялся, отцепился от отцовской шеи и повис на руке. Рука была
толста" и очень надежная, как медвежья лапа.
   - Вы здоровы? - помолчав, осведомилась Инга Арнольдовна. - У вас  нет
температуры?
   Он сопнул носом, тоже совершенно по-медвежьи.
   - Какая-то должна быть. Я же еще не покойник.
   - Выглядите вы неважно, - сообщила Инга Арнольдовна.  -  Может  быть,
согреть вам чаю?
   Это было совершенно неожиданное и странное предложение.
   Почему она предлагает ему чай? В чем тут  дело?  Что  ей  может  быть
нужно? Что-то ведь нужно, раз она готова дать  ему  взятку,  вот  только
что? Или он недостаточно искусно прыгал в кольцо и она хочет  продолжить
упражнения по приручению?
   Он прошагал мимо нее к кухне, волоча на согнутой руке Ивана,  который
болтал ногами.
   - Вам, наверное, домой пора, - громко сказал он оттуда, - не смею вас
задерживать.
   "Вот свинья какая,  -  подумала  Ингеборта,  и  ей  неожиданно  стало
весело. - Интересно, кто его так запугал, что он на меня  даже  смотреть
не может? Жена, что ли?"
   Где-то  припадочным  звоном  зашелся  мобильный   телефон,   и   Иван
моментально отцепился от медвежьей отцовской лапы  И  навострил  уши.  И
весь напрягся. И стиснул костлявые острые кулачки.
   Он боялся телефонов и ненавидел их.
   - Ты что? - спросила у него изумленная Ингеборга.  -  Что  случилось,
Иван?
   Но он ее даже не слышал.
   - Да! - сказал Степан отрывисто.
   - Павел Андреевич, это Хорошилов Сергей, я из вашего офиса...
   Голос был совсем  незнакомый.  Степан  не  знал  никакого  Хорошилова
Сергея из офиса.
   - Я охранник, Павел  Андреевич,  -  пояснил  голос  неуверенно,  -  с
Большой Дмитровки... Вы меня слышите, Павел Андреевич?
   - Слышу. - Степан уже знал, что там, в офисе  на  Большой  Дмитровке,
что-то случилось, и что он сейчас об этом узнает,  и  что  изменить  уже
ничего нельзя потому, что это уже случилось, случилось, и деваться  ему,
Павлу Степанову, некуда.
   - У нас ЧП, Павел Андреевич. Вы можете приехать?
   - Да, - сказал Степан. - Могу. Минут через пятнадцать приеду.  Жертвы
и разрушения есть?
   Инга Арнольдовна посмотрела на него как  на  полоумного,  а  замерший
соляным столбиком Иван напрягся еще больше. Степан отвернулся от них.
   - Жертв нет, - доложил Сергей Хорошилов, - но  вам,  наверное,  лучше
приехать, Павел Андреевич.
   -  Сейчас  буду.  -  Степан  осторожно  положил  смолкшую  трубку   в
пепельницу и за воротник  притянул  к  себе  Ивана.  -  Ну  что  ты  так
пугаешься, дурачина? Просто у меня дела. У меня всегда.., дела.
   - У тебя неприятности, да, пап? - В глазах у  него  прыгал  страх,  и
Степан ненавидел себя за то, что его сыну было так страшно.
   - У меня все время какие-нибудь неприятности. - Он старался быть  как
можно более убедительным. -  Ничего  такого.  Я  справлюсь.  Только  ты,
пожалуйста, не пугайся так сильно.
   Он  положил  ладонь  на  золотистую  макушку  и  посмотрел  на   Ингу
Арнольдовну.
   - Я должен уехать, - сказал он, хотя это и так было совершенно  ясно,
-  вы  сможете  с  ним  побыть  еще  часок?  Если   нужно,   я   заплачу
дополнительно, и домой вас отправлю на такси, и за такси тоже заплачу...
   Она выслушала всю тираду совершенно хладнокровно.
   - Да, - сказала она и повернулась к Степану спиной, чтобы  достать  с
полки чашки, - конечно, мы вполне сможем еще  немного  побыть  вместе  с
Иваном. Только я считаю, что, прежде чем уехать, вам непременно  следует
выпить чаю.
   Акцент - или не акцент,  а  какая-то  странность  речи  -  неожиданно
проступил особенно отчетливо,  и  Степан  подумал,  что  она,  наверное,
начинает так говорить, когда злится или чего-нибудь не понимает.
   - Я не могу сейчас ничего пить, - пробормотал он.  -  У  меня  ЧП  на
работе.
   - Оно ведь все равно уже произошло, -  отрезала  Инга  Арнольдовна  и
показала глазами на Ивана. - Десять минут вряд ли будут иметь  значение.
Садитесь, Павел Андреевич.
   Она что, совсем ничего не понимает?  Сказано  же  -  неприятности  на
работе! Чаи распивать ему некогда, ведь ему даже неизвестно, что  именно
там стряслось! Хорошо, если на самом деле трупов нет!
   - Пап, садись! - словно очнувшись, заверещал Иван и поволок в сторону
тяжелый стул, чтобы отцу  было  удобнее  сесть  и  не  осталось  никаких
сомнений, стоит или не стоит пить чай.  -  Садись,  пап!  Это  же  очень
быстро,  пять  минут  всего.  И  молока   можно   налить,   чтобы   было
похолоднее!..
   - Вот ваша чашка. Вы в самом деле будете с молоком?
   Нет? Так я и думала. Это печенье. Пока Валентина Ивановна  убиралась,
мы испекли. Иван, давай сыр и ветчину, я думаю, что мы должны предложить
твоему отцу бутерброды.  Иван,  какой  джем  ты  будешь,  малиновый  или
клубничный?
   Мягко  чмокнул  закрывшийся   "Электролюкс".   Щелкнула   крышка   на
щегольской немецкой банке с джемом. Звякнула ложечка.  Вода  полилась  в
кружку с тем особенным глухим  звуком,  который  может  издавать  только
крутой кипяток.
   Запахло свежезаваренным чаем, малиной и булками.
   Степан схватился за карман, в котором должны были быть сигареты.
   Эти звуки и запахи были из другой жизни. Не из жизни Павла Степанова.
Они не могли и не должны были иметь к нему отношения.  Они  расслабляли.
Уничтожали  оборону.  Их  следовало  срочно   заглушить.   Вот..,   хоть
сигаретами.
   "Успокойся, - приказал он себе, - она затеяла это вовсе не для  того,
чтобы поймать тебя на чем-нибудь. Она  затеяла  это  ради  твоего  сына,
которого до дрожи  напугал  телефон.  С  ним  нужно  попить  чаю,  и  он
удостоверится, что все не так страшно".
   - Ты не жди меня, ложись спать, - сказал Степан, прихлебывая  чай,  -
Инга Арнольдовна меня дождется, а ты не жди.
   - А она до тебя не уедет? Инга Арнольдовна, вы не уедете?
   - Я же не оставлю тебя одного  в  пустой  квартире,  -  ответила  она
рассудительно, - зачем ты еще кладешь сахар? Вполне достаточно джема.
   - Я люблю, когда сладко, - сказал Иван упрямо, и Степан покосился  на
него из-за своей кружки. Очевидно, эти разговоры велись уже не в  первый
раз, и в Ивановом тоне звучали знакомые капризные нотки,  что  означало,
что он уже вполне пришел в себя, для того  чтобы  спорить  и  отстаивать
свои права на сладкий чай.
   Да.  Прибалтийская  крыса  вполне  знала  свое  дело.  И   совершенно
очевидно, она знала его лучше, чем идиотка Клара, дай Бог ей здоровья  и
счастья в личной жизни.
   - Большое спасибо, - неловко сказал Степан Инге  Арнольдовне  и  даже
как будто поклонился слегка.  Они  некоторое  время  рассматривали  друг
друга, а потом он добавил:
   - Все было очень вкусно. Печенье особенно.
   Она молча кивнула.
   Иван,  совершенно  успокоенный,  выскочил  его  проводить  и   только
попросил напоследок:
   - Ты все-таки постарайся не очень поздно, пап.
   - Я постараюсь, - пообещал Степан.
   Ингеборга услышала, как хлопнула входная дверь, как щелкнули замки, и
мимо нее, топая, промчался Иван, чтобы посмотреть с  балкона,  как  отец
сядет в машину.
   "Все было очень вкусно. Печенье особенно".
   Она усмехнулась и поставила в раковину его пустую кружку.
   Он так и не попробовал печенье - она знала это  совершенно  точно,  -
поэтому не мог знать, вкусное оно или нет.
   Он благодарил ее вовсе не за чай и не за печенье.
   Странный человек Павел Степанов.

***

   На лестничной клетке курил прораб, и Степан  до  того  изумился,  что
даже не сразу ринулся из  лифта  в  коридор,  где  громко  разговаривали
какие-то люди и пылал свет. Прорабу  было  совершенно  нечего  делать  в
офисе, да еще в одиннадцатом часу вечера.
   - Здорово, Петрович. Ты как тут оказался?
   Петрович суетливо, как обычно, переложил сигарету из  правой  руки  в
левую и сунул правую  Степану  с  таким  видом,  как  будто  сомневался,
захочет Степан ее пожать или нет. Почему-то на Степана это подействовало
успокаивающе.
   - Да никак, Павел Андреич. За бланками я  заехал,  у  нас  ни  одного
бланка чистого не осталось и бумага почти кончилась...
   Это была такая явная,  неуклюжая,  лживая  ерунда,  что  Степан  даже
покраснел немного.
   - Ты о чем, Петрович? - спросил он, с тоской прислушиваясь к  голосам
в коридоре. Голоса были настырные и не  по-вечернему  громкие.  -  Какая
бумага? Ты хоть, пока курил, придумал бы чего поумнее соврать.
   Прораб тоже  покраснел,  засуетился,  сунул  в  рот  сигарету  и  так
затянулся, что сигарета моментально уменьшилась вдвое.
   - Я поговорить с тобой хотел, Андреич. Думал,  что  ты  еще  в  офисе
сидишь. Ну и приехал... Мобильный у тебя не отвечал, да и неловко мне по
телефону-то... Я так хотел поговорить... Лично.
   - Ну, хотел  лично,  значит,  поговорим  лично,  -  сказал  Степан  с
досадой. Громкие голоса как будто становились все громче и громче. - Что
у нас стряслось на ночь глядя? Ты чего-то темнишь, а я  даже  спрашивать
боюсь...
   - Да хрен его знает, чего стряслось, - сказал прораб и  улыбнулся.  -
Ты особенно не пугайся, Андреич. Ничего такого. Из сейфа у тебя  чего-то
сперли. Не деньги, не бойся!
   - Из сейфа сперли? - переспросил Степан.  -  Из  моего  сейфа  что-то
сперли?
   В офисном  сейфе  он  хранил  только  легальные  "белые"  договоры  и
кое-какие бухгалтерские бумажки, которые однажды могли пригодиться, если
не ему самому, так каким-нибудь оголтелым налоговым инспекторам. Еще там
были деньги, которые он и два его зама исправно собирали друг  с  друга,
если в офисе предстояли массовые празднества, шествия, народные  гулянья
и что-нибудь в этом духе. Коллективные банкеты, конечно же, устраивались
на деньги компании, но подарки и спиртное они всегда благородно покупали
на собственные средства.
   Господи, нужно быть полным идиотом, чтобы влезть  в  офисный  сейф  и
спереть оттуда какие-то старинные  бухгалтерские  бумажонки  или  триста
баксов мелочью! А может, там и трехсот не было, дай бог вспомнить...
   Да что творится-то вокруг него, в конце концов!
   - Павел Андреевич, хорошо,  что  вы  приехали!  Я  Сергей  Хорошилов,
охранник. Это я вам звонил.
   - Степ, у нас в офисе теперь по сейфам шарят.  Слыхал  ты  что-нибудь
подобное?
   Это Чернов. У него почему-то очень веселое лицо, как будто в  конторе
не неприятности, а  праздник.  Или  он  уже  где-то  тяпнул  по  причине
позднего времени?
   - А я даже до дома не доехал. Сашка позвонила, что у нас тут ЧП.
   Это Белов. Он, наоборот, сильно раздражен, почти зол. С чего бы  это?
И, как обычно, ничто в нашей конторе не обходится без Саши.  Почему  она
звонила Белову? Ей кто позвонил? Исполнительный Сергей Хорошилов? Почему
ей? Или она в офисе была? Или у нее тоже среди  ночи  кончилась  бумага,
как у Петровича?
   - Я не пойму ничего, - сказал  Степан  злобно  и  громко,  -  давайте
говорить будет кто-нибудь один  Желательно  тот,  кто  первый  обнаружил
кражу. И могу я, в конце концов, посмотреть, что  там  с  сейфом  и  что
именно из него украли?
   И как только он произнес эту  фразу  и  она  как-то  очень  отчетливо
прозвучала у него в голове, он сразу понял, что именно украли.  -  Ни  к
тремстам долларам, ни к счетам-фактурам, ни к актам сдачи-приемки это не
имело никакого отношения.
   У него украли тетрадь Володьки Муркина.
   - Так, - сказал Степан. Во рту у него было сухо, - так...
   Он пошел к распахнутой двери  в  свой  кабинет,  крепко  стискивая  в
большом  кулаке  кожаную  ручку  портфеля.  Зелень  ковролина  почему-то
впивалась ему прямо в мозг, мешая думать. Он совершенно не мог думать. И
все из-за этого проклятого ковролина.
   - Дверь кто открыл? - деревянным голосом спросил он на пороге.
   - Я, -  из-за  его  спины  тоненько  ответила  Саша,  -  меня  охрана
попросила, и я открыла...
   - Ты  что,  решила  сегодня  здесь  ночевать?  -  спросил  Степан  не
поворачиваясь. - Или тебя тоже с дороги вернули?
   - Я еще на работе была, Степ. У меня дел сегодня было много...
   - Понятно.
   Сегодня у всех его сотрудников и сослуживцев было необыкновенно много
дел в непосредственной близости от его кабинета. А он сам  в  это  время
выяснял отношения  с  Леночкой  и  старательно  пытался  придумать,  как
доказать ей, что он не кабан-производитель.
   Все складывается на редкость удачно.
   Почему-то Степан ожидал, что сейф будет раскурочен сверху донизу, что
в середине его металлического бронированного тела непременно будет зиять
дыра  с  рваными,  вывернутыми  наружу  краями  -  кажется,  именно  так
выглядели  вскрытые  сейфы  в  фильме  "Рожденная  революцией",  который
маленький Степан обожал. Однако его сейф  выглядел  вполне  пристойно  и
мирно. Только не правдоподобно толстая дверца была стыдливо приоткрыта.
   Степан рассматривал эту приоткрытую дверцу, и ему  было  тошно  Сзади
сопели и переминались на зеленом ковролине люди, которым он  еще  совсем
недавно безоговорочно доверял,  а  теперь  один  из  них  украл  у  него
тетрадку Володьки  Муркина.  Украл,  потому  что  боялся,  что  по  этой
тетрадке Степан его вычислит.
   Он и вычислил бы, если бы не думал так долго.
   А еще хвастался перед Черновым своими дедуктивными талантами, поминал
Пуаро, клеймил капитана Никоненко, будь он неладен!..
   - А кто обнаружил, что сейф открыт? У меня в кабинете камер нет. А?
   На  этот  вопрос  почему-то  никто  сразу  не  ответил,   и   Степан,
повернувшись, в упор посмотрел на  собравшихся.  Собравшиеся  потупились
как-то чрезвычайно постно.
   - Так, я не понял. В чем дело?
   - Да ни в чем, Павел Андреевич, - сказал охранник  Сергей  Хорошилов,
но в глаза Сте