- Спасибо, -  пробормотала  Саша,  -  я  сейчас.  -  И  выскочила  из
кабинета, как будто боялась, что Степан ее остановит.
   - А я тогда тебя подвезу,  Петрович,  раз  уж  дам  на  мою  долю  не
осталось, - предложил Белов, -  или  ты  на  машине?  -  Прораб  помотал
головой,  отвергая  это  предположение.  -  Тогда  я  спускаюсь,  пошли,
Петрович!
   Петрович заерзал на стуле, как будто сделал движение,  чтобы  встать,
но не встал, остался сидеть.
   - Ты чего? - спросил у него Степан, когда за замами закрылась  дверь.
- Ночевать решил остаться?
   Слова давались ему с трудом,  как  будто  в  горло  напихали  резаной
бумаги.
   Всего пару дней назад он услышал, как Саша - его Саша! - говорила  по
телефону, и разговор этот не оставлял никаких сомнений в  том,  что  она
знает об убийстве Володьки Муркина гораздо больше, чем  хочет  показать.
Он старался не думать об этом, откладывая все свои думы на потом, словно
"потом" будет проще и появится возможность как-то примириться с  этим  и
жить дальше. Он не очень представлял себе это спасительное  "потом",  но
знал - начни он думать всерьез, и произойдет то самое  худшее,  чего  он
боялся и о чем старался позабыть, потому  что  предотвратить  все  равно
было не в его силах.
   Он всегда отлично умел рассчитать свои силы и всегда знал, что ему по
силам, а что нет. Может, если бы он не знал этого так хорошо, он смог бы
что-то изменить?..
   Прораб смотрел на него с сочувствием,  как  отец  на  сына-подростка,
которого впервые в жизни побили одноклассники.
   Степану казалось, что он все знает и старательно прикидывается, чтобы
никому не усложнять жизнь.
   Почему-то Степана это злило.
   - Ну что ты молчишь, Петрович?
   - Я с тобой поговорить хотел, - сказал прораб виновато, - я  понимаю,
что сейчас не ко времени, но...
   - А до завтра никак нельзя отложить?
   - И до завтра можно, Андреич, -  пробормотал  прораб,  поднимаясь,  -
конечно,  можно.  Что  ж  я,  не  понимаю,  сколько  всего  на   тебя..,
навалилось. Я думал, я тебе помочь смогу.
   - Ты мне и так  очень  помогаешь.  И  еще  больше  поможешь,  если  в
следующий раз некондиционные плиты сразу завернешь, а не заставишь  меня
с ними валандаться.
   Это был удар не в бровь, а в глаз. Напоминанием о плитах  Степан  как
бы моментально поставил подчиненного на должное, подчиненное, место.
   - Я совсем не про то хотел сказать, Андреич, - пробормотал совершенно
уничтоженный прораб, - я  про  Муркина  хотел...  Да  это  и  не  важно,
наверное... Ты меня прости, Андреич, что я не в свое дело лезу, просто я
думал... А плиты что ж...
   Последний раз... Будем следить. Как-то все  сразу  навалилось,  и  не
работали несколько дней, а потом сразу столько всего, вот  я  и  того..,
недоглядел, но я... Да и бог с ним, с Муркиным этим, а  плиты,  я  знаю,
моя ошибка, плиты эти...
   Если бы Степан на  самом  деле  услышал  хоть  слово  Из  того,!  что
растерянно  бормотал  прораб,  если  бы  все  его  мысли  не  были   так
торжественно-печальны, если бы на десять секунд он перестал жалеть  себя
и всплыл на поверхность лужи черной меланхолии, в  которой  он  с  таким
удовольствием пускал пузыри, и выслушал бы то, что  Петрович  хотел  ему
рассказать, все кончилось  бы.  Смерть  разнорабочего  Муркина  была  бы
разъяснена, и приведенный в движение механизм убийства заклинило  бы  на
следующем обороте.
   Но Степан прораба не слушал. Ему было не  до  прораба  и  не  до  его
рассказов. Он думал о несправедливом устройстве мира и горевал над своей
растоптанной верой в людей.
   - Поедем домой,  Петрович,  -  предложил  он,  краем  уха  отметив  в
сбивчивой прорабской речи фамилию Муркина, - у меня  в  квартире  нянька
сидит неотпущенная, а мне еще доехать...
   Они вышли друг за другом, и  Степан  погасил  свет  в  кабинете  и  в
приемной.
   Ни один из них не заметил приоткрытой двери в коридор  и  не  услышал
торопливых и мягких шагов, удалявшихся в сторону лестничной клетки.
   С утра начались свеженькие, утренние неприятности.
   Спал Степан плохо и потому встал в шесть, злой  и  раздраженный,  как
навозная муха, не получившая свою порцию навоза.  От  горячей  воды  его
разморило, от кофе заболел желудок, а от утренних Ивановых воплей что-то
как будто поминутно лопалось в голове и застилало глаза и уши  Иван  же,
как назло, был необыкновенно свеж, бодр и общителен.
   Приняв на себя ежеутреннюю порцию холодной воды и  услышав  от  отца,
что он супербизон, Иван уселся за стол, скорчил рожу при виде  кружки  с
морковным соком и  принялся  подробно  пересказывать  содержание  книжки
"Танки", купленной вчера на Арбате.
   - А зачем вас на Арбат носило? - поинтересовался Степан, не  в  силах
уследить за сложностями танкостроения двадцатого  века  в  России  и  ее
окрестностях.
   - Ну па-а-па! Ты что? Это  же  очень  большой  книжный  магазин!  Там
сколько хочешь книг можно купить! Ты разве не знаешь?!
   Слегка пристыженный, как будто сын уличил его в склонности к  поджогу
публичных библиотек, Степан потрепал золотистую макушку.
   - А спать ты во сколько лег?
   - Да рано, пап! Я  так  рано  не  могу  слать,  но  Инга  Арнольдовна
сказала, что если я хочу, чтобы она мне почитала,  придется  ложиться  в
девять. Пап, скажи ей, что в девять даже грудные дети спать не ложатся!
   - Нет уж, - отказался Степан решительно,  -  сами  разбирайтесь.  Мне
разборок с Кларой до конца жизни хватит.
   Больше не хочу. Кроме того, она права, твоя Арнольдовна.
   Если  ты  хочешь,  чтобы  она  тебе  читала,  значит,  подчиняйся  ее
требованиям.
   - Пап, но ведь она у нас работает, правильно? И ты можешь ей зарплату
не дать...
   Ого! Леночка была бы в восторге!
   - Прежде всего, - сказал Степан жестко, - тебя совершенно не касаются
вопросы ее зарплаты. Она  сделала  нам  великое  одолжение,  согласилась
сидеть с тобой  все  лето.  Иначе  мне  пришлось  бы  отправить  тебя  в
какой-нибудь дом  отдыха  или  лагерь,  понял?  -  Иван  только  моргал,
медленно осознавая, какой жуткой участи ему чудом  удалось  избежать.  -
Кроме того, она учительница и лучше нас знает, как ребенок  должен  себя
вести, во сколько он должен обедать, во сколько спать и  сколько  играть
на компьютере. Это тебе понятно, ребенок?
   Иван кивнул.  Он  знал,  что  сейчас  безопаснее  всего  кивнуть,  не
раздражая и не нервируя отца, а то потом  с  ним  хлопот  не  оберешься.
Закричит, покраснеет, станет  сильно  и  страшно  топать,  собираясь  на
работу, а Иван весь день будет томиться чувством вины и придумывать, как
бы им вечером получше помириться, а отец еще, может, и придет поздно,  и
тогда помириться не удастся до завтра, и завтрашний день будет  испорчен
тоже... У Ивана была довольно трудная жизнь, и поэтому  он  все  понимал
немного не как обычный ребенок.
   Инга  Арнольдовна  явилась  секунда  в  секунду.  Не  опоздала,  даже
несмотря на то что вчера уехала чуть не в двенадцать Это было прекрасно,
что она не опоздала, за все время службы она вообще не опоздала ни разу.
Умение не опаздывать шло в Степановой шкале ценностей сразу за  чувством
юмора и непосредственно перед верностью Родине, но в это утро Степан  не
мог оценить его по достоинству. Его все раздражало.
   - Надеюсь, что сегодня вы приедете раньше, чем вчера? - спросила  она
довольно язвительно, но не без сладости в  голосе.  -  Мне  не  нравится
ездить по ночам, даже в такси.
   - Если сегодня никого не прикончат и не изнасилуют, то приеду раньше,
- мрачно пообещал Степан, рассматривая ее ноги  в  джинсах,  хотя  этого
вовсе не следовало бы делать. Ноги, с его точки зрения, были  безупречны
- длинные, в меру стройные, в меру обтянутые плотной джинсой,  тонкие  в
щиколотках и обутые  в  блестящие  лакированные  ботинки  с  квадратными
носами.
   Черт бы ее побрал, что такое с ее обувью?!
   Почему-то уже не  в  первый  раз  ее  обувь  действовала  на  Степана
несколько.., странным образом. Не в силах оторвать тяжелого  взгляда  от
ее ног, он мрачно мечтал  стащить  с  ее  длинных  ступней  лакированные
стильные ботинки, взять в ладонь тонкую  щиколотку,  провести  рукой  по
гладкой коже - снизу вверх, потрогать каждый палец, непременно овальный,
розовый и прохладный на ощупь, а ее гладкая кожа в его ручище  покроется
мурашками от удовольствия и щекотки...
   Он заставил себя встряхнуться, как Иван после обливания, быстро налил
себе еще кофе и спрятался за кружку.
   Взбесился старый!
   "Что еще за грезы в реконструктивный период?! Какие  ноги,  пальцы  и
щиколотки? Мало тебе  Леночки,  которая  не  называла  тебя  иначе,  чем
"жирная свинья"?! Разве ты не знаешь,  что  бывает,  когда  теряешь  над
собой контроль?! Разве ты не помнишь, как совсем недавно пытался найти в
себе хоть что-то  человеческое,  а  находил  только  свинскую,  кабанью,
свирепую похоть?! Ты не  можешь  управлять  собой,  ты  не  умеешь  быть
независимым,  спокойным,  чуть  ироничным  и  уверенным  в   себе,   как
нормальный мужик  твоего  возраста  и  положения.  Тебе  не  свойственны
нормальные человеческие чувства, в этом все дело. Ты должен  немедленно,
сию же минуту подняться, уехать на работу и больше никогда не оставаться
с ней наедине дольше, чем несколько  минут,  необходимых,  чтобы  отдать
деньги за работу.
   Ну! Сейчас же!
   - Я должен ехать. - Одним глотком он допил  кофе  и  поднялся,  заняв
сразу  очень  много  места,  хотя  придуманная  дизайнером  объединенная
кухня-гостиная в его квартире была просторной и очень  удобной.  Он  сам
был на редкость неудобным. По крайней мере,  таким  себя  чувствовал.  -
Если какие-то срочные сообщения, звоните на мобильный, я постараюсь  его
не выключать. А лучше не звоните.
   - Понятно, - сказала Инга Арнольдовна весело,  -  если  у  вас  будут
какие-то срочные сообщения, звоните нам на автоответчик. Мы  постараемся
его прослушать.
   Он не хотел улыбаться. Он только что решил,  что  сию  минуту  должен
бежать. Он отлично понимал, что опять, как  одураченный  тигр,  послушно
прыгает в кольцо.
   И все-таки прыгнул.
   - Почему вы не добавили - "лучше не звоните"?
   - Это было бы невежливо, - ответила она  невозмутимо.  -  Сегодня  мы
едем в планетарий, так что полдня нас не будет дома.
   Господи, какой еще планетарий! Что она выдумывает, эта учительница!
   - Не можем же мы каждый день с утра до  ночи  сидеть  в  квартире,  -
сказала она, заметив, как он поджал губы.  -  У  нас  разработана  целая
программа. Если у вас  появится  возможность  выслушать  нас,  мы  ее  с
удовольствием с вами согласуем.
   - Да, пап! - закричал Иван откуда-то издалека. - Нам обязательно надо
согласовать, потому что  завтра  мы  собираемся  в  Парк  Горького,  там
роллеры будут кататься в рампе!  Это  круто,  пап!  Помнишь,  ты  мне  в
прошлом году обещал, что мы поедем на  соревнования?!  Инга  Арнольдовна
сказала, что можно взять коньки и покататься! Не  в  рампе,  конечно,  а
просто по дорожкам. И она сказала, что мы там будем обедать в шашлычной!
- Его голосишко приблизился, и он сам выскочил  из  Степанова  кабинета,
оторвав  отца  от  созерцания  Инги  Арнольдовны.  Они   оба,   отец   и
учительница,  повернулись  и  посмотрели  на  Ивана.  Лица  у  них  были
странные, но Ивану некогда было разбираться, что такое  произошло  с  их
лицами, он хотел выложить как можно больше, торопясь и подгоняя себя.  -
Помнишь, мы в доме отдыха катались? А Инга Арнольдовна сказала, что  она
свои коньки тоже возьмет и научит меня прыгать. Представляешь, пап,  она
умеет прыгать на коньках, как по телевизору показывали!
   - Прыгать? - переспросил Степан. Это слово наводило его  на  грустные
мысли.
   - Ну да! На коньках!
   - Вы катаетесь на роликах?
   - Да. Немножко. А что вас так изумляет?
   - Меня изумляет то, что я  уже  пятнадцать  минут  назад  должен  был
уехать, а  вместо  этого  веду  с  вами  какие-то  глупые  разговоры,  -
пробормотал он, внезапно приходя в сильное раздражение. - До вечера.
   - До вечера, Павел Андреевич!
   - Пока, пап!
   Разноголосые, бодрые прощания прозвучали уже из-за двери. Он  секунду
помедлил,  прежде  чем  захлопнуть  дверь,  и  сунулся  обратно,   очень
недовольный собой.
   -  Не  называйте  меня  Павлом  Андреевичем,  -  сердито  сказал   он
удивленной Ингеборге, - меня так называют только  уборщицы  и  налоговые
инспектора.  Называйте  меня  Степаном.  Или  Павлом.  Лучше   Степаном.
Привычнее.
   Выпалив все это ей в физиономию, он захлопнул  дверь  и  скатился  по
лестнице. Настроение вдруг стало превосходным.
   Просто беда с ним, с этим настроением. Скачет, как кенгуру в прерии.
   Неожиданно засмеявшись над кенгуру и над собой, он покрутил головой в
поисках своей машины и  пошел,  на  ходу  доставая  брелок,  отключающий
сигнализацию. Иван маячил на балконе и неистово махал рукой, хотя Степан
еще даже не сел в машину.
   Это была самая лучшая минута за весь этот долгий день,  но,  запуская
двигатель, Степан еще не знал об этом.

***

   Около распахнутых сетчатых ворот, через которые на стройку  проезжали
грузовики и прочая техника, колыхалась  жидкая  толпа  с  транспарантами
наперевес. Степан даже глазам не поверил -  так  это  было  некстати,  а
поверив, застонал и едва удержался, чтобы не  начать  биться  головой  о
руль.
   Местные сафоновские защитники старины - или черт знает чего  -  вышли
на тропу войны. Более подходящего времени для выхода на эту самую  тропу
найти было невозможно, даже если искать специально.
   Пока  Степан,  скрежеща  зубами,  стоял  посреди  оживленного  шоссе,
пытаясь повернуть налево, к своему объекту,  со  стороны  села  подъехал
милицейский "газик" -  куда  же  без  него!  Лихо  проскакал  по  ухабам
разбитой  подъездной  дороги,  взрывая   песок,   затормозил   у   самой
оградительной сетки,  пофыркал  напоследок  выхлопной  трубой,  выпуская
клубы синего бензинового дыма, и из него, никуда не торопясь,  выбрались
двое в штатском и один в форме. Закурили, постояли, оценивая обстановку,
и разделились - штатские нехотя побрели за забор, в сторону конторки,  а
тот, что в форме, остался покуривать в виду толпы, на которую  появление
официальных властей не произвело никакого впечатления.
   Визжа шинами, Степан птичкой перелетел встречную полосу,  врубился  в
песок, который его джип расплескивал, как хороший пловец воду,  распугал
толпу истерическими воплями сигнала, вызвал волну активных  проклятий  и
потрясаний кулаками и убогими самодельными транспарантиками -  "Прочь  с
нашей земли! Не  дадим  осквернить  святое  место!"  -  и  догнал  уныло
бредущих штатских у самой конторки.
   - Здрасьте, Павел Андреевич, - сказал, узнав его, один  из  них,  как
только Павел Андреевич тяжело выпрыгнул из машины, - давненько что-то мы
у вас не были!
   - Это точно, - согласился Степан. Менты были "свои"
   В прошлый раз их снисходительное безразличие Степан оплатил  щедро  и
был рад, что в этот раз приехали именно они. По крайней мере не придется
все  объяснения  начинать  сначала  -   Бузят   ребята   понемножку?   -
доброжелательно спросил второй, протягивая в сторону Степана мятую пачку
сигарет. Степан  благодарно  кивнул  и  сигарету  взял,  не  столько  из
соображений политеса, сколько потому, что от раздражения и злости курить
хотелось нестерпимо.
   - Да впервые после того раза, - сказал он и сильно  затянулся,  -  не
знаю, чего им... Вроде в тот раз все популярно объяснили,  а  тут  -  на
тебе!
   - Разгоним, - лениво пообещал первый, - чего там!..
   - Зина! - закричал Степан, увидев в  некотором  отдалении  буфетчицу,
которая тащила откуда-то пятилитровую пластиковую канистру  с  водой.  -
Зина, к нам ребята приехали, собери им чай и закуску какую-нибудь!..
   - Да не надо, - не слишком уверенно сказал один из них.
   - Мы лучше потом... - поддержал его второй, но тоже без энтузиазма.
   - И потом, и сейчас, - сказал Степан настойчиво,  прекрасно  понимая,
что все их отказы - это так, для красоты, - проходите!
   В  конторке  дежурила  преданная  Тамара,  заботам   которой   Степан
моментально передоверил двух милицейских.
   - А где Чернов или Фирсов?
   - Вадим Алексеевич заходил и  ушел  куда-то,  а  Петрович  с  утра  в
котловане был...
   - Пойду найду кого-нибудь, - решил Степан. - Давно у нас  эта  бодяга
началась?
   - Я даже не знаю, Павел Андреевич,  я  приехала,  они  уже  стояли...
Вадим Алексеевич знает, он сегодня здесь ночевал..
   - Где ночевал Вадим Алексеевич? - переспросил Степан в изумлении.
   - Да здесь. На диване, - пробормотала Тамара, пугаясь.
   У начальника был странный тон, как будто он только что узнал, что его
зам по ночам грабит ювелирные магазины и нисколько этого не скрывает.  -
Я приехала, он как раз вставал. А что, Павел Андреевич?
   Момент  для  объяснений  был  явно  неподходящий.  В  дверях  маялись
милицейские, жидкий пол поскрипывал  под  их  увесистыми  башмаками.  Им
хотелось получить обещанного "чаю с закуской" и  отчасти  было  неловко,
что им так очевидно этого хочется.  Да  и  у  Степана  не  было  никакой
необходимости бежать на улицу и искать Черного или прораба - они  вообще
ему были не нужны. По-хорошему следовало бы  сейчас  сесть  к  телефону,
позвонить в сафоновскую администрацию и узнать, выдавали там  разрешение
на "акции протеста" или не выдавали.  Сто  против  одного,  что  никаких
таких разрешений сафоновская администрация не  выдавала,  значит,  нужно
туда ехать, кидаться в ноги главе, умолять о защите и  справедливости  и
сулить очередной "чай с закуской". Все это  следует  делать  быстро,  не
тратя времени, личного и служебного, на ненужные разговоры.
   - Пойду найду Черного, - больше себе, чем Тамаре,  сказал  Степан.  -
Тамар, ты  посмотри,  чтобы  для  ребят  все  быстро  накрыли,  и  пошли
кого-нибудь к воротам, чтобы позвали их третьего коллегу.
   - Хорошо, Павел Андреевич, я все сделаю.
   Степан  тяжелой  рысью  сбежал  с  шаткого  крылечка,  оглядел   свое
хозяйство - ему показалось, что митингующих у  сетки  явно  прибавилось,
однако массовика-затейника Леонида Гаврилина он среди  них  не  заметил.
Один "КамАЗ" с цементом разгружался, второй ждал своей очереди. Кран  не
правдоподобно медленно, так, что хотелось его поторопить, тащил бетонный
блок, земля под ногами чуть вздрагивала  от  ударов  -  на  той  стороне
котлована  забивали  очередные  сваи.  Скорее  всего  там  должен   быть
Петрович. А Черный где может быть?
   Чернов оказался возле жилых вагончиков.  Нагнувшись  к  металлической
загогулине, торчащей из земли, он жадно и торопливо  пил,  желтая  каска
была кое-как пристроена на железяке, заменявшей кран.
   - Сушняк? - спросил Степан с сочувствием.
   Чернов поднял голову, взглянул на него и вновь  нагнулся  к  струйке.
Лицо у него было красное, сердитое и небритое.
   Напившись, он сунул под мышку каску, закрутил железяку рукавом  вытер
лицо.
   - Ты видел, что у нас творится?
   - Видел. Когда это началось?
   - Первые стали подтягиваться сразу после семи, как  только  грузовики
пошли. - У Степана народ начинал работать очень рано. И в  партнерах  он
держал только таких, которые могли обеспечивать работу с самого  раннего
утра.
   Лишь очень раннюю, до света, работу он считал продуктивной. - Этот их
предводитель гребаный только один раз показался и потом пропал  куда-то,
а менты только что приехали.
   -  Менты  вместе  со  мной  приехали,  -  сказал  Степан,   задумчиво
рассматривая Чернова, - а почему ты здесь ночевал?
   - А потому, что домой меня не тянет,  а  на  дачу  больно  далеко,  -
выпалил Чернов злобно, - а что? Ты запретить хочешь?
   Степан промолчал.
   За ночь, вернее, за тот ее  остаток,  что  он  провел  в  собственной
кровати, никакое красивое и благородное решение так и не придумалось. Он
по-прежнему не знал, что будет делать дальше, не знал и боялся  об  этом
думать. Так боялся, что у него начинало стучать