укольцом двинулись за ним.
     - Ты  хвостом  не  крути,  ты  прямо  скажи.  Если  будешь  доносить,
пристукнем, не пикнешь...
     Побелевшие от злости глаза Николки, не мигая, смотрели на Блохина.
     - Объясни сначала, в чем дело. Чем я вам не угодил?  Что  я,  не  ваш
брат солдат? Пять лет в Порт-Артуре мне морду били, да тут  на  брюхе  всю
Восточную Пруссию прополз. свой я, братцы, не сумлевайтесь.
     Солдаты недоверчиво смотрели на него, некоторые отошли.
     - А, черт с тобой, - Николка плюнул на пол, - только  знай,  мы  тебя
упредили: будешь трепать языком - простишься с жизней.  Братцы,  -  горячо
зашептал он, обращаясь к солдатам. - Вы  посмотрите,  что  деется  кругом.
Немец несколько дней лупит без передыху, начисто смел, как  языком  корова
слизала, передовые укрепления, форты  взял...  Чуть  поднатужится,  и  нам
крышка. А генералы наши только и знают, что жрут да водку хлещут, да грехи
замаливают... Разве ж так воюют? Нет,  вы  как  хотите,  а  я  сдыхать  не
согласный...
     - Ты не крути, ты толком говори, что делать-то? - раздавались  голоса
солдат.
     - А очень просто, - живо откликнулся Николка. -  К  немцу  идти,  вот
что. В плен. Пущай генералы сами воюют... Только мы не глупее их...
     - Дело говоришь, - поддержал  его  бородатый,  с  черными  цыганскими
глазами солдат. - Сговорились бы все солдаты да дали бы  деру  с  форту  -
глядишь, и войне конец.
     Блохин подошел к солдатам, присел рядом на нары, закурил,
     - Ну, что  скажешь?  -  миролюбиво  посмотрел  на  него  Кирсанов.  -
Слыхать, ты питерский рабочий, грамотный.
     - Ну, коли ты добром спрашиваешь - скажу. Не гоже в плен  бежать.  Не
шуми, послушай  лучше.  Уж  ежели  давать  деру,  так  домой,  до  деревни
подаваться, да винтовочку с собой прихватить. Пригодится. Нам еще, братцы,
земельку нужно будет у помещиков позабирать. Слыхали о таком?
     - Слыхали, -  опять  заговорил  черноглазый.  -  Только  нам  это  не
сподручно. Далеко, да и время еще не приспело. А тут погибель надвигается.
Начальству что - сел на ероплан, и дома. Да денежки с собой прихватил. Вон
как Хатов. Комендант распорядился деньги раздать  по  солдатам  из  казны,
потому как видит, конец подходит. А Хатов с  чиновниками  из  казначейства
чемоданы нагрузили, на воздушный шар - и  поминай  как  звали.  Мы  вон  с
Кирюхой, - черноглазый показал на молодого голубоглазого солдата, - шар-то
помогали снаряжать.
     - А про деньги откуда знаешь? - спросил Блохин.
     - В  наряде  был,  помещению  убирал  в  штабе.  Ну  и  услыхал.  Там
переполох. Одни клянут, а у других слюнки текут. потеха!
     - Дела...
     - Я знаю, на форту семнадцатом солдаты порешили перейти  к  немцу.  И
ждать нечего. Глядишь, завтра на штурм полезет. Тогда уж пощаты не жди,  -
горячо поглядывая глазами, сказал Кирсанов.
     "Вот так скоро и по всей армии пойдет, - думал Блохин, посматривая на
солдат. - Озлобился народ, натерпелся... А главное, вдруг понял, что не за
кого кровь свою проливать. И смелость появилась. Да с таким народом многое
можно сделать!.."


     На рассвете был получен приказ штаба крепости выбить немцев с фортов.
Решено было контратаковать врага на участке фортов N 17  и  17-бис.  Общее
командование было возложено на Потапова.
     С первыми проблесками зари пехота  должна  была  двинуться  в  атаку.
Подавая подчиненным личный пример, Потапов  пошел  впереди  полка.  Пройдя
сотню шагов, он остановился. Солдаты не двинулись с места.
     - Не срамите, братцы, меня старика! Пусть за мной  идет  только  тот,
кто хочет. Я один пойду в атаку на немцев, погибну у  них  на  штыках,  но
позора не переживу. - И Потапов бросился в сторону немцев.
     Многие солдаты на этот раз последовали за ним. Молодые,  быстроногие,
они скоро обогнали своего командира и с винтовками наперевес  кинулись  на
немцев. Потапов воспрянул духом и, крича из  последних  сил,  поспешил  за
солдатами. И тут произошло то, чего никак не ожидал полковник. Подбегая  к
немцам, солдаты бросали свои  винтовки  на  землю  и  с  поднятыми  руками
сдавались в плен. Потапов  сразу  остановился,  затем  в  полном  отчаянии
закричал:
     - Братцы, что же вы делаете? - но его уже никто не слушал.
     Потапов снял фуражку, перекрестился и, сунув дуло нагана себе в  рот,
выстрелил. Его тело грузно опустилось на землю.
     После неудавшейся атаки  Борейко  был  вызван  в  штаб  к  полковнику
Качиони. Когда он доложил о трагической гибели  Потапова,  Качиони  тяжело
опустился на стул.
     - Очень жалко. ЧЕстный солдат. Выпивал изрядно,  но,  как  говорится,
ума не пропивал. Старый  служака.  Теперь  таких  все  меньше  становится.
Карьеристы, холодные, расчетливые душонки -  вот  кто  забирает  власть...
Вот, к примеру, наш Хатов. Вывез всю казну крепости... Позор! Такой  позор
перед всеми! Перед штабными офицерами, перед  солдатами...  Никому  нельзя
доверять. Потому и вызвал вас, Борис Дмитриевич. Вам верю,  не  подведете.
Хоть мало знаю, а вижу. Спасибо за службу, за старание...
     - Ну что вы, ваше превосходительство, какое старание...  Беда  вся  в
том, что воевать нечем. ПУшек тяжелых нет, да и укрепления не по  нынешним
временам. До первого выстрела. Просто обидно...
     - Если бы нам технику, как у немцев, мы  бы  показали  им.  А  сейчас
выхода нет. Новогеоргиевск падает не сегодня,  так  завтра.  Я  остаюсь  с
гарнизоном потому, как мне вверено командование артиллерией.  А  вас  буду
просить взять на  себя  одно  ответственное  дело.  -  Качиони  подошел  к
Борейко, положил ему руку на плечо, заглянул в глаза, тепло улыбнулся. - Я
должен  отправить  секретные  документы,  карты  и  некоторые  ценности  в
Брест-Литовск.  Аэроплан  наготове.  ответственность  за   доставку   хочу
возложить на вас. И не возражайте. Мне самому жалко расставаться с вами. А
я? Что ж, плен - не могила, как говорят солдаты. Бросить их не могу. Будет
время - еще увидимся.
     Качиони и Борейко обнялись и по-русски троекратно поцеловались.
     И еще одно слово... - остановил  Борейко  полковник.  -  Хоть  это  и
проитивно. Но постарайтесь проучить Хатова...
     - Все будет сделано, господин полковник, - сказал  Борейко  и  крепко
пожал ему руку.



                                    10

     Брест-Литовск был переполнен военными учреждениями  и  организациями,
госпиталями, беженцами. Было такое впечатление, что все сдвинулось с места
-  машины,  повозки,  войска,  раненые  -  все  самое  сложное   хозяйство
отступающей армии, где, как им стало известно, находился  Кочаровский.  Но
увидеть его удалось только поздно вечером. Он подъехал к шьабу  утомленный
и чем-то озадаченный, что даже не сразу узнал Борейко.
     - Сейчас умоюсь,  тогда  обниму  вас,  дорогой  Борис  Дмитриевич,  -
проговорил Кочаровский извиняющимся голосом и ушел в свою комнату.
     Борейко остался поджидать,  пока  он  выйдет.  Тем  времененм  Блохин
обегал весь штаб и  узнал,  что  тяжелый  дивизион  находится  в  двадцати
километрах от Бреста.
     - Завтра дивизиону дадут дневку, тогда  мы  их  и  нагоним,  -  решил
солдат.
     Борейко одобрил это. Прошло  довольно  много  времени,  когда  денщик
почтительно доложил Борейко, что его превосходительство просит  пожаловать
к себе его высокоблагородие. Капитан удивился.
     - С каких это пор полковник стал генералом? - спросил он.
     -   Да   с   неделю   будет.   Еще   не   привыкли   откликаться   на
"превосходительство",  погоны  надели  генеральские,  а   брюки   остались
прежние, без лампасов, - сообщал словоохотливый денщик.
     Пройдя к двери комнаты, где  помещался  Кочаровский,  Борейко  слегка
постучал и почтительным тоном попросил разрешения войти.  Кочаровский  уже
успел сменить китель, освежить лицо и радушно обнял Борейко.
     - В Новогеоргиевске-то вы были? - справился он. -  Как  там  поживают
Карпов и Качиони?
     Борейко подробно рассказал о всем  пережитом  в  крепости,  о  смерти
Карпова,  Потапова,  о  том,  как  ему  удалось  выбраться  из  осажденной
крепости.
     - Карпова жаль. Я его знал. Хоть и не очень толковый был, но  честный
солдат.  А  Качиони  -  молодец!  Просто  молодчина!  Очень   благородный,
настоящий командир!
     - Да,  ваше  превосходительство,  своим  возвращением  из  осажденной
крепости я обязан только ему. С секретными документами он свободно мог  бы
улететь сам. Его никто бы не упрекнул за это. Настоящий человек, не то что
подлей Хатов...
     И борейко, хотя ему и неприятно было, доложил о недостойном  поступке
Хатова, по существу укравшего крепостную казну.
     Сообщение это настолько возмутило Кочаровского,, что  лицо  его,  шея
покрылись красными пятнами от волнения.
     -  Старик  Потапов  застрелился,   потому   что   не   мог   пережить
неповиновения своих солдат, а этот проходимец Хатов польстился на  деньги.
Нет, я этого так не оставлю!
     Кочаровский тут же вызвал своего адъютанта и дал  указание  разыскать
Хатова и доложить ему.
     Затем разговор перешел на батарею Борейко.
     - Хорошо бы нам вернуться, Борис Дмитриевич, на старое место. Нет, не
подумайте, что  я  не  доверяю  Звонареву.  Он  отличный  офицер,  честный
человек. Но это, как бы вам сказать, родная ваша батарея. Я понимаю это. И
не хочу отрывать ее от вашего сердца. Тем более, что у меня есть  виды  на
всю вашу батарею. Недавно здесь был генерал Али  Ага  Шихлинский.  Вы  его
должны знать по Порт-Артуру. Сейчас он состоит при  великом  князе  Сергее
Михайловиче.
     - Шихлинского хорошо помню по  Артуру.  Там  он  был  капитаном.  ЕГо
тяжело ранило в ноги, и  японцы  отпустили  в  Россию.  Генералом  его  не
встречал. Не знаю как он изменился за это время, - ответил Борейко.
     -  Думаете,  поглупел,  как  все  генералы,  по  вашему   мнению?   -
съехидничал Кочаровский.
     - Не смею ваше  превосходительство  переубеждать  в  этом  мнении,  -
ответил Борейко.
     -  Шихлинский  молодец,  энергичный  и  толковый   человек.   Большой
дипломат, сумел ужиться даже с таким самодуром,  как  великий  князь.  Так
вот,  Шихлинский  рассказывал,  что  при  Ставке   верховного   собираются
организовать  в  качестве  средства   усиления   Верховного   командования
сверхтяжелую артиллерию.
     - Нечто вроде немецких осадных орудий сороаксантиметрового калибра на
железнодорожных платформах? Я такие издали видел под  Новогеоргиевском.  И
наблюдал их всесокрушающее действие при обстреле наших  лучших  фортов,  -
ответил Борейко.
     - Не совсем то" На Западном  фронте  союзнички  изобрели  сверхмощные
полевые пушки вплоть до двенадцатидюймовых полевых гаубиц  и  дальнобойных
пушек. Создается и у нас ряд дивизионов таких крупных полевых  орудий.  Их
собираются  наименовать  тяжелой  артиллерией  особого  назначения,   или,
коротко,  ТАОНом.  Этот  ТАОН  будет  находиться  в  распоряжении   Ставки
верховного, - рассказал Кочаровский.
     - Но как же эти тяжелые пушки будут передвигаться в полевых условиях?
Ведь конная тяга для них уже непригодна, - спросил Борейко.
     -  Тяга  только  механическая.  Тягачи  с   двигателями   внутреннего
сгорания. Обслуживающий персонал весь на автомобилях, перевозка снарядов -
на грузовиках, даже разведчики вместо лошадей получат мотоциклы.
     - То, о чем с самого начала войны  мечтали  мои  офицеры  Звонарев  и
Зуев, - вставил Борейко.
     - Как только я услышал от Шихлинского об  этом,  сейчас  же  вспомнил
вашу батарею. Звонарев и Зуев очень подходят для службы в этих частях.  Да
и вы, конечно, быстро освоитесь с такой  техникой.  Формирование  начнется
осенью и должно быть закончено к весне.  Район  формирования  намечен  под
Москвой. Да и солдаты хорошие - обученные, натренированные, дружные. Вот я
и заготовил вам сюрприз.
     Кочаровский, плотно прикрыв дверь, тихо спросил:
     - Самую последнюю новость знаете?
     - Нет, ваше превосходительство, - ответил Борейко.
     - В связи с нашими неудачами на фронте царь  сместил  великого  князя
НИколая Николаевича с должности Верховного главнокомандующего.
     - И кто же вместо него?
     - Сам царь.
     - Было плохо, а стало еще хуже. Царь не  будет  командовать.  Он  для
этого не пригоден.  Зато  им  будет  повелевать  царица,  а  ею  -  Гришка
Распутин. Он фактически у нас и станет верховным главнокомандующим, пьяный
конокрад! То-то немцы обрадуются, - с горечью произнес Борейко.
     - Генерал Алексеев  назначан  начальником  штаба  его  величества,  -
продолжал Кочаровский.
     - Редкостная по своей полной бездарности в военном деле  личность,  -
со злостью сказал Борейко.
     Когда капитан сообщил о смене Верховного командования Блохину,  содат
только плюнул.
     - Хрен редьки не слаще. Николай большой ли,  маленький  -  все  одно.
Солдатам лучше от этой перемены не станет.
     Переночевав в штабе армии вместе с Кочаровским, Борейко на  следующее
утро выехал к месту  стоянки  тяжелого  дивизиона.  Опять  те  же  дороги,
бесконечные  беженцы,  жалкие,  голодные,   больные,   плачущие   дети   и
страдающие, полные отчаяния глаза женщин.
     - Какой ужас, какие страдания! - возмущался КОчаровский. -  Никто  не
отвечает за эти безобразия! Поневоле  начинаешь  понимать,  почему  нашими
порядками возмущаются революционеры.
     - Никак  и  ваше  превосходительство  начинает  понимать  кое-что?  -
усмехнулся Борейко.
     ...Тяжелый  дивизион  только  что  подошел  к  месту  бивуака,  когда
подъехали Кочаровский и Борейко. Бореко направился к своей батарее.
     Блохин уже успел предупредить солдат  о  возвращении  командира.  Они
быстро  построились,  прибежал  весь  запыленный  и  измазанный  Звонарев.
Прилетел Вася Зуев.
     - Здорово, орлы! - громко с большим чувством поздоровался  Борейко  с
батареей.
     Солдаты  ответили  четко  и  весело.  Бореко  прошелся   по   фронту,
всматриваясь в лица солдат. Они сильно загорели,  похудели,  но  выглядели
бодро.
     После трех недель отсутствия Бореко снова почувствовал себя дома.


     ПОследние дни Борейко многое делал, чтобы разыскать Хатова. Но он как
в воду канул - ни слуху ни духу. Каково же было его удивление, когда он  в
списках награжденных за особые заслуги увидел имя Хатова,  "с  риском  для
жизни спасшего ценности Новогеоириевской крепости".
     "Что за чушь! - подумал Борейко, в растерянности потирая себе лоб.  -
Не может быть! Тут явно какое-то недоразумение".
     Наведя справки в штабе о Хатове, Борейко узнал, что он,  "совершивший
невиданный подвиг отваги и бескорыстия", сейчас на заслуженном  отдыхе.  О
чиновнике из казначейства, прилетевшим вместе с  Хатовым  на  шаре,  никто
ничего не знал.
     Борейко понимал, как много в прояснении этой странной истории  значат
показания именно этого чиновника, и потому начал его  розыски.  "Не  может
быть, чтобы ошибся Качиони! Не может быть. Тогда как же  деньги  оказались
не в кармане Хатова, а в государственных сейфах? Нет,  тут  что-то  нетак,
нужно проверить, - говорил себе Борейко. - И я это сделаю, чего бы мне это
не стоило".



                                    11

     Тяжелый дивизион после дневки двинулся дальше на Кобрин -  Пружаны  -
Барановичи. Борейко  сообщил  своим  офицерам  о  предполагаемом  создании
ТАОНа. Больше всех от этого был в восторге Вася Зуев. Заинтересовался этой
идеей и Звонарев. Его, конечно, больше устраивало возвращение на завод,  о
чем он уже не раз писал Техменеву. Но генерал неизменно отвечал,  что  еще
не подошло время.
     В Кобрине получили дневку,  и  все  занялись  хозяйственными  делами.
Беспокоило состояние лошадей, крайне истощенных.
     Борейко собрал солдат, рассказывал им  о  состоянии  лошадей,  просил
помочь ему выйти из трудного положения. Это обращение  командира  возымело
свое действие. Вскоре Кирадонжын с удивлением заметил, что  лошади  первой
батареи стали значительно лучше выглядеть,  и  просил  Борейко  поделиться
секретом.
     - В единении солдат и офицеров батареи,  -  усмехнувшись,  проговорил
Борейко.
     - Либеральничаете с солдатней на свою голову.  Знаете,  теперь  всеми
тяжелыми батареями в Ставке ведает тоже портартурец,  конечно  хорошо  вам
известный генерал Шихлинский, - брюзжал Кирадонжан.
     - Али Ага Шихлинского я  знал  еще  капитаном.  Был  тогда  он  очень
порядочным человеком... - ответил Борейко.
     ...Спустя несколько  дней,  когда  батарея  двигалась  по  шоссе,  ее
встретил Кочаровский. С генералом было еще двое офицеров, которых Борейко,
как ему показалось, не знал.
     Капитан скомандовал  "смирно"  и  подъехал  к  Кочаровскому.  Генерал
указал на ехавшего  рядом  всадника,  в  котором  Борейко  узнал  Али  Ага
Шихлинского.
     - Али Ага! - радостно воскликнул Борейко, узнав генерала, и  тот  час
опомнился, добавив: - Ваше превосходительство!
     - Для старых друзей  я,  как  прежде,  Али  Ага.  Прошу  меня  так  и
величать, - ответил Шихлинский.
     Когда батарея остановилась на ночлег, оба генерала снова появились  у
Борейко.  Борейко  подробно  рассказал   обо   всем,   что   произошло   в
Новогеоргиевске.  Шихлинский  внимательно  слушал  и  что-то  записывал  в
блокнот.
     - Весьма поучительно все, что вы рассказали. Мое мнение, что крепости
отжили свое время, подтверждается. Так я и буду докладывать по начальству,
- резюмировал свои мысли Шихлинский.
     Затем он поинтересовался "делом Хатова", как  он  выразился.  Борейко
рассказал все, что знал.
     - Вы правы, надо найти чиновника. И в этом я  вам  помогу,  -  сказал
генерал.



                                    12

     Общее летнее наступление германских  войск  от  Балтийского  моря  до
черного изменило маршруты санпоезда. Рейсы стали частыми, но короткими,  а
маршруты - неожиданными. Поэтому, когда Краснушкин узнал, что  поезд  идет
через Брест-Литовск до города Пружаны, он не удивился.
     - Пружаны так Пружаны!
     Трудно стало с доставкой нелегальной литературы. В  поезде  появилось
много новых врачей, сестер и полицейских  соглядатаев.  Уже  не  один  раз
устаривались обыски. Все более подозрительно посматривал  Лялин  на  Варю.
Обстановка  в  поезде  ухудшалась,   создалась   атмосфера   недоверия   и
настороженности.. Кто-то умело работал, сея слухи и сплетни,  и  добивался
разобщенности и подозрительности среди служащих.
     С каждым рейсом поезд терял свой аристократический  профиль.  Сначала
понемногу, а потом все больше и больше в его  вагонах  появлялись  раненые
армейские рядовые солдаты.
     Краснушкин сам видел как изменилось  настроение  русского  войска.  У
солдата уже не было мужичьего  смирения,  не  было  страха  перед  высоким
начальством. В стонах и муках, в крови рождалась злоба, жгучая ненависть к
"кровопийцам". Солдат теперь понимал, чего он хотел, -  мира  и  земли.  И
часто, отправляясь из  поезда,  раненые  уносили  за  пазухой,  в  грязных
котомках, как самое дорогое, листовку о мире, о земле, о власти...
     К  поезду  был   прикомандирован   художник   Сологубенко,   могучего
телосложения человек. В его веселых карих глазах  всегда  дрожали  лукавые
искорки. И, может быть, потому он всем пришелся по сердцу.  Рокочущий  бас
Сологубенко раздавался то в одном, то в другом вагоне. Он трудился честно,
не зная покоя, его талантливые  руки  не  отдыхали.  Он  перерисовал  всех
сотрудников поезда, врачей, сестер, с вдохновением рисовал солдат.
     - Люблю простые русские лица, - признавался он. - Сколько в них  ума,
мудрости и хитринки... У интеллигентов этого не найдешь. Да-с!
     Особенно  любил  рисовать  Варю.  Когда  ему  удавалось  упросить  ее
посидеть спокойно несколько минут, он весь светился изнутри,  лицо  дышало
покоем и радостью.
     - Полонила Варвара Васильевна сердце художника, -  с  обезоруживающей
искренностью отвечал он на  шутки  врачей.  -  Прризнаюсь.  Но,  увы,  без
взаимности... Как-то после ремонта неожиданно