члег.
     - Интересно знать, в какую копеечку влетела нам покупка наших  старых
кораблей! - заметил Борейко, когда  иностранцы  удалились.  -  Сейчас  это
совершенно устаревшие суда, слабые и тихоходные, непригодные для серьезных
боев.  Да  и  наши  винтовки  были  со  старыми  прицелами,  для  стрельбы
тупоконечными пулями. Их тоже надо переделывать. Японские пушки и винтовки
тоже не новинка. В общем, накупили всякую рухлядь, причем заплатили в  три
раза дороже, чем она стоит. Эти  расходы  тоже  следует  отнести  за  счет
японской войны. Помимо  ста  восьмидесяти  миллионов  рублей  контрибуции,
уплаченной японцам за так называемое  "содержание  пленных",  стоившее  не
более десяти, много - двенадцати миллионов рублей, мы уплачиваем теперь не
один десяток миллионов золотых рублей за это старье.
     - За все это расплатится мужик  своим  хребтом.  Налоги  увеличили  и
собирают их беспощадно, - заметил стоявший тут же Блохин. - Мало того, что
мужика и нашего брата рабочего бьют и калечат на войне, они еще  должны  и
оплачивать военные расходы. Мы пухнем с голода, а  капиталисты  жиреют  от
войны, мошенничая и наживаясь на поставках. Купеческих сынков берут только
в тыловые части, а попов  и  поповское  отродье  и  вовсе  освобождают  от
воинской повинности. Ради чего, собственно, мужику воевать? Неизвестно!
     - Чтобы получить после войны помещичью землю, - отозвался Звонарев. -
Об этом мечтают все солдаты.
     - Кто ее, землю эту, им даст? - спросил Блохин.
     - Государственная дума и Государственный совет!
     - Как бы не так! В Думе сидят те же помещики. Этого никогда не будет.
Сейчас у мужика в руках оружие. Он должен  повернуть  его  на  богатеев  и
землю  взять  силой.  Иначе  он  никогда  земли  не  увидит,  -  убежденно
проговорил Блохин.
     - Это вызовет  междоусобицу,  братоубийственную  войну,  может,  даже
поведет к распаду государства. Россию разорвут  по  кускам.  Нет,  я  хотя
сочувствую рабочим и крестьянам, но все же против таких  действий,  потому
что люблю свою страну и не желаю ограбления России другими державами, -  с
жаром сказал Звонарев.
     - Не раздерут и не поделят! Подавятся, дюже велик кусок! При  дележке
нашей шкуры победители обязательно передерутся, а мы, собравшись с силами,
турнем их с нашей земли. Прогоним царя,  помещиков,  землю  поделим  между
крестьянами, заводы отдадим рабочим, - убеждал Блохин.
     - Что рабочие будут делать с заводами? - спросил  Звонарев.  -  Чтобы
ими управлять надо  иметь  образование.  Инженеров  из  рабочих  скоро  не
подготовишь. Развалить производство рабочие  сумеют,  но  управлять  им  -
никогда! - горячился Звонарев.
     - Вы, инженеры, нам и поможете  его  вести  и  наладить,  -  возразил
Блохин. - Кто лучше вас знает нужды и желания рабочих? Тут вам и  карты  в
руки.
     - Коль рабочие все возьмут в свои руки, пусть сами  и  управляются  с
заводами! Едва ли инженеры захотят им помогать. Я,  по  крайней  мере,  не
стану этого делать. Взялся за гуж - не говори, что не дюж.
     - А Вася Зуев сделает, станет нашим рабочим инженером. И не он  один,
найдем и других! Да и вы, Сергей Владимирович, как поразмыслите над  этим,
тоже наверняка к нам придете, хотя и будете сначала ругать нас на чем свет
стоит. Варвара Васильевна вам поможет разобраться, -  уверенно  проговорил
Блохин.
     - Пока что подумаем, где  нам  завтра  располагать  наши  батареи,  -
остановил спор Борейко, молча, но внимательно слушавший весь разговор.



                                    29

     Вскоре из штаба гвардии прибыл офицер  связи  с  пакетом,  в  котором
указывалось, что следует делать завтра тяжелому дивизиону.
     - Минувшей ночью шесть сотен  Атаманского  полка  проникли  за  линию
фронтового пояса, добрались до окраины города. Там полный переполох.  Даже
ночью и то жители бегут куда глаза глядят. Наши молодые генштабисты летали
на самолете над Краковом. Все пути от него на  запад  и  юго-запад  забиты
поездами и телегами. Все бежит без оглядки. Штурм  обязательно  увенчается
полным успехом, - заверял штабной офицер.
     - В этом я очень сомневаюсь! - резко возразил Борейко - Одной гвардии
мало, чтобы захватить Краков. По опыту Порт-Артура я знаю, что  необходимо
для успеха штурма крепости двойное, если не тройное превосходство в  силах
над ее гарнизоном. У нас в лучшем случае равенство,  если  не  того  хуже.
Штурм этот -  нелепость  или  предательство.  Солдат  будет  своей  кровью
расплачиваться за это преступление безмозглых генералов.
     - В штабе армии еще колеблются, разрешить ли нам  штурм  или  нет,  -
заметил штабной офицер.
     - Потому что Ленчицкий помнит о солдатах и не хочет напрасных потерь.
В штабе же гвардии обо всем этом  позабыли,  кроме  возможности  получения
чинов, орденов и других награждений за штурм Кракова,  хотя  бы  при  этом
погибли солдаты всех гвардейских полков. Я бы расстрелял того  начальника,
который отдаст приказ штурмовать Краков. У меня тяжелые пушки  -  шести  и
четырех  с  половиной  дюймов,  форты  крепости  рассчитаны  на  попадание
двенадцатидюймовых снарядов. Наши пушки никакого  вреда  им  причинить  не
могут. А что после штурма Кракова? У нас нет сил его удержать.
     Штабной офицер поспешил отправиться восвояси.
     Еще затемно тяжелый дивизион выступил на  передний  край  обороны.  С
рассветом батареи заняли огневые позиции. Борейко  выбрал  КП  на  одиноко
стоящей скале, несколько в стороне от расположения батарей. В  стереотрубу
были видны  форты  Грембаловской  группы.  Они  были  хорошо  применены  к
местности.  В  промежутках  между  фортами  спешно   возводились   полевые
укрепления. Над крепостью висел в воздухе привязной аэростат,  с  которого
вели наблюдение за продвижением  русских.  Немецкие  самолеты  беспрерывно
шныряли в воздухе, сигналя разноцветными ракетами.
     В ответ на первые пристрелочные  выстрелы  тяжелых  орудий  австрийцы
открыли огонь из крепости. Грохот взрывов крупнокалиберных снарядов  гулко
раздавался среди лесистых гор,  в  которых  расположились  русские  части.
Пехота  попросила  "заткнуть  глотку"   крепостной   артиллерии.   Борейко
усмехнулся в ответ:
     -  Это,  к  сожалению,  невозможно.  Наши  пушки   бессильны   против
крепостных орудий. Обстрелять форты я обстреляю, но разрушить их не смогу.
Пугану малость - и только, - предупредил пехоту Борейко.
     Чтобы поразить глубокий тыл австрийцев,  Борейко  приказал  поставить
дальнобойные пушки возможно ближе к переднему краю обороны,  рассредоточив
их на значительном расстоянии одна от другой.
     Первые же снаряды, разорвавшиеся около переправ через Вислу,  вызвали
переполох у австрийцев.  Над  расположением  русских  появилось  несколько
аэропланов,  выискивающих  огневые  позиции   дальнобойных   батарей,   но
расставленные поодиночке пушки были хорошо замаскированы и найти  их  было
нелегко.
     Днем  было  окончательно  решено:   в   следующую   ночь   штурмовать
Грембаловскую группу фортов Кракова. В обход ее были направлены: справа  -
1-я гвардейская пехотная дивизия,  слева  -  2-я  гвардейская.  Стрелковая
бригада оставалась в резерве и двигалась прямо на  форты.  С  пехотой  шли
легкие батареи, а тяжелые должны были прикрывать своим огнем наступление.
     С темнотой все части вышли в указанные им районы.  Борейко  находился
при штабе гвардейской стрелковой бригады,  где  расположились  оперативный
отдел штаба гвардейского корпуса и иностранные военные  агенты  -  генерал
маркиз де ля Гиш, полковник Нокс и  майор  Такояма.  Отдавались  последние
распоряжения, все было  готово  к  атаке.  За  полчаса  до  начала  штурма
командира корпуса Безобразова по прямому проводу из штаба армии вызвали  к
аппарату. Из этой комнаты всех удалили. Через пять минут Безобразов  вышел
из аппаратной и громко приказал:
     - Немедленно передать в штабы  дивизий,  что  штурм  отменяется!  Это
распоряжение Ставки верховного.
     Новость  огорошила  всех.  Иностранцы  бросились  к  Безобразову   за
разъяснением, но генерал ограничился  повторением  своего  приказа:  штурм
отменяется. Один Борейко вздохнул свободно:  его  точка  зрения  победила.
Посыпались протесты из дивизий. Уверяли, что солдаты самовольно уже  вышли
из окопов, что в темноте остановить их невозможно, но все это осталось без
внимания. Безобразов возложил персональную ответственность  за  выполнение
приказа  на  командиров  дивизий  под  угрозой   немедленного   снятия   с
командования. Это подействовало. Полки  вернулись  в  исходное  положение.
Штурм не состоялся.
     Борейко в штабе так и не мог  узнать,  что  за  причина  заставила  в
последнюю минуту изменить первоначальное распоряжение. Вернувшись к себе в
дивизион, он застал там приехавшего из Пинчева Зайца.
     - Вы, ваше высокоблагородие, уже знаете об отмене штурма?  -  первое,
что спросил солдат.
     - Я-то знаю из штаба, а ты откуда мог  об  этом  узнать?  -  удивился
Борейко.
     - Пантофельная почта сообщила. И знаете, почему отменили штурм?
     - Этого не знаю и узнать не мог, - признался Борейко.
     - Потому что дела под Лодзью "бардзо  кепско",  как  говорят  поляки.
Немец прорвался в тыл нашей армии и часть  ее  окружил,  а  наши,  в  свою
очередь, окружили немца,  немцы  -  нас,  а  наши  снова  окружили  немца.
Получился слоеный пирог. Совсем бы немцу пропадать,  но  тут  Ранненкампф,
тот, что был в Восточной Пруссии, остановил на двое суток свою  подходящую
армию и дал немцу возможность  уйти  из  окружения.  Немецкий  принц,  сын
Вильгельма, Этель-Фридрих,  так  испугался,  что  удрал  из  окружения  на
самолете, боясь, что  его  захватят  в  плен.  Потери  огромные.  Пришлось
стягивать войска на север и забыть про Краков, - объяснял Заяц.
     - Откуда ты все это знаешь? - изумился Борейко.
     - Пан ксендз по секрету сказал, - признался Заяц.
     - Ты-то какое к нему имеешь отношение? - удивился Борейко.
     - Подошел к нему под благословение как добрый католик. Он и поделился
новостями. Поляки не любят царское правительство, но немцев ненавидят  еще
больше.



                                    30

     Вскоре было получено приказание войскам  9-й  армии  отойти  в  район
Пинчева. Длительные переходы по плохим, разбитым дорогам вконец расстроили
материальную часть артдивизиона. Выяснилась  необходимость  обстоятельного
ремонта. Борейко поехал в штаб 9-й армии с докладом к генералу Ленчицкому.
Ремонтные мастерские были только в Варшаве и поэтому генерал  распорядился
отправить тяжелый дивизион в Варшаву.
     В штабе подтвердились ошеломляющие  сведения  о  новом  предательстве
Ранненкампфа,  который,  вместо  того,  чтобы  отрезать  немцам   путь   к
отступлению, на двое суток остановил свою  армию  и  тем  дал  возможность
немцам выйти из кольца.
     - На этот раз Ранненкампфа отрешили от  командования  и  отправили  в
тыл, - по секрету сообщил Борейко штабной офицер. - Говорят, великий князь
Николай Николаевич отхлестал его стеком по  физиономии,  сорвал  погоны  и
приказал расстрелять, но царь под влиянием царицы и Распутина не  разрешил
этого и даже не уволил его из армии.
     Засветло все батареи дивизиона  Борейко  погрузились  в  эшелон  и  с
темнотой тронулись в путь. Усталые солдаты заснули и  только  дежурный  по
эшелону Зуев и несколько дневальных чутко дремали, прислушиваясь к мерному
стуку колес.
     Звонарев проснулся,  когда  было  уже  светло.  По-прежнему  ровно  и
неторопливо стучали колеса. В ногах у него сидел и, откинувшись к  стенке,
крепко спал Краснушкин. Он похудел, оброс щетиной, синие  тени  легли  под
глазами.
     Когда он появился в купе и почему не  поместился  на  пустой  верхней
полке, Звонарев не знал. Будить  свояка  не  хотелось  и  Звонарев  боялся
пошевелиться. На противоположной стороне похрапывал Борейко,  из  коридора
доносились чьи-то приглушенные голоса, не то Зуева, не то Блохина.  Состав
начал тормозить, шум колес почти стих и Звонарев услышал громкие голоса:
     - Подходим к Горволину. Простоим здесь час, если не больше. В Варшаву
раньше вечера не доберемся.
     Вагон резко толкнуло и Краснушкин проснулся. Он провел по лицу рукой,
как бы смывая сон, и приоткрыл глаза.
     - Здорово, Сережа! - приветствовал он Звонарева. - Не удивляйся,  что
видишь меня. Ночью  я  так  тебя  и  не  добудился,  равно  как  и  твоего
командира. Зуев собственной властью разрешил мне с  вещами  погрузиться  в
ваш эшелон. До Варшавы доеду с вами, а затем  пассажирским  поездом  думаю
пробраться в Питер к своей благоверной.
     - Едешь в командировку? - справился Звонарев.
     - Не совсем так. Меня отрешили от  должности  заведующего  эвакуацией
Четвертой армии и отозвали в распоряжение Верховного начальника санитарной
армии принца Ольденбургского. Слыхал про такого?
     -  За  что  же  тебя   отрешили?   И   почему   тебя   отправляют   к
Ольденбургскому? - встревоженно спросил Звонарев.
     - Когда отрешают строевых генералов, их направляют в резерв чинов при
штабе  Верховного  главнокомандующего  в  Ставку,  а  нас,  медиков,  -  в
распоряжение принца. А за  что  отрешили,  я  и  сам  не  знаю.  Вероятно,
вмешались  жандармы.  В  одном  из  санитарных   поездов   нашли   тюк   с
прокламациями. Врачей и сестер  поезда  переарестовали,  а  меня  сняли  с
должности.
     Проснулся Борейко, спрыгнул с полки. Поздоровался с Краснушкиным, сел
рядом.
     - Вы, наверное, Борис Дмитриевич, ждете от меня новостей, - обратился
к нему Краснушкин. - На этот раз сам ничего толком не  знаю.  Не  взыщите.
Давно не был в Питере и не видел товарищей.  Но  не  горюйте,  думаю,  что
обойдется. Буду в Питере - все разузнаю.
     Эшелон медленно приближался к Варшаве. Куда он должен  был  следовать
дальше, никто не знал, даже всезнающий Заяц.
     Только что закончились напряженные  лодзинские  бои,  где  русские  и
немцы понесли большие потери и  теперь  залечивали  раны.  Фронт  временно
стабилизировался на реках Бзуре и Равке. Наступала зима, шел снег  пополам
с дождем, ночами уже сильно  примораживало.  В  армии  не  хватало  теплой
одежды. Только строевые части имели валенки и ватники.
     Из тыла слали много теплых вещей,  но  огромное  большинство  из  них
оседало в штабах, а на  передовые  позиции  попадало  мало.  Это  вызывало
недовольство солдат и офицеров.
     Приближаясь к Варшаве,  все  побрились,  почистились,  надели  чистые
воротнички,  надушились.  Посмеиваясь  над   своим   генеральским   чином,
Краснушкин отгладил шинель на генеральской красной подкладке.
     -  Я  так  не  люблю  наших  генералов,  что  для  меня   титулование
"превосходительством" кажется бранью, - усмехнулся он.
     - Ты,  Иван  Павлович,  попроси  тебя  разжаловать  в  капитаны...  -
посмеивался над свояком Звонарев. - Как твоя генеральша, не  очень-то  нос
дерет?
     - Катя-то? Вначале ей нравилось новое положение,  а  потом,  когда  с
нее, как с генеральши, за все стали брать вдвое дороже, постаралась забыть
свой новый титул.



                                    31

     В Варшаву прибыли  уже  затемно.  Зуев  отправился  к  коменданту  за
получением дальнейших приказаний.  Дежурил  все  тот  же  Подгузников.  Он
сильно похудел, осунулся, охрип, но  по-прежнему  беспрерывно  на  кого-то
кричал, кому-то угрожал, а затем в полном изнеможении садился за стол, пил
большими глотками холодный чай и грустно говорил:
     - Не жизнь, а каторга! Всюду полный развал, а ты за всех отвечай.  Ты
откуда? - не узнал комендант Зуева.
     Вася почтительно  доложил.  Подгузников  промолчал,  выпил  несколько
глотков холодного чая и проговорил:
     - Какого тяжелого? Того самого, что  был  под  Ломжей,  а  затем  его
отправили в Галицию?
     - Того самого, ваше высокоблагородие, - отчеканил Зуев.
     - Ты остался таким же молодцом, как был! Хвалю. Воевать можно  только
с таким богатырем, как  ты,  то  есть  вы.  Вы  ведь  студент-технолог?  -
постепенно вспоминал Подгузников. -  Значит,  живы,  здоровы,  побывали  в
хороших переделках. Молодчина!
     Затем комендант сообщил, что тяжелый дивизион должен  разгружаться  и
по выгрузке идти  в  предместье  Волю,  где  и  расположиться  в  казармах
гвардейского полка.
     Зуев поспешил к эшелону.
     Вскоре батареи тяжелого дивизиона одна за другой потянулись по шумным
грязным улицам предместья Варшавы - Праги.
     Краснушкин должен был пассажирским поездом выехать в  Питер.  Борейко
оставил в помощь ему Блохина.
     Район, отведенный для тяжелого дивизиона,  оказался  занятым  другими
частями, которые на ночь глядя совсем  не  собирались  уходить  на  другое
место. Началась перебранка.
     Решено  было,  что  части,  занявшие  отведенные  тяжелому  дивизиону
помещения, потеснятся и половину казармы отдадут артиллеристам.
     Солдаты вначале ни за  что  не  хотели  подчиниться  распоряжению  об
уплотнении. Высокий, плечистый, уже  немолодой,  с  проседью  солдат  явно
верховодил  всеми.  Он  подзуживал  солдат  не  подчиняться   распоряжению
начальства и не уступать  места  вновь  прибывшим  артиллеристам.  К  нему
подошел Зуев и вдруг кинулся его обнимать.
     - Софрон Тимофеевич, вы ли это? Вот не ожидал встретить!
     - А ты кто такой будешь? - удивленно справился  солдат.  -  Что-то  я
тебя не припомню!
     Вася назвал себя и спросил:
     - Может, теперь вспомнили? Правда, десять лет назад я был мальчишкой,
а теперь малость подрос, - радостно проговорил он.
     - Неужто ты Васятка с Артура? А где Сергей Владимирович? Где  Блохин?
- в свою очередь спросил солдат.
     - Все в нашей геройской  батарее.  Командует  ею  сам  Борейко,  дядя
Сережа - старший офицер, Блохин командует  взводом  разведки,  Заяц  -  за
каптера. Тебя только не хватает у нас, - радостно отвечал Зуев.
     -  Вот  оно  как  дело  обернулось,  где  пришлось   встретиться!   -
обрадованно проговорил Родионов. - Ребята, к нам подходит самая что ни  на
есть в русской армии геройская батарея. Там и командир, и все  офицеры,  и
многие солдаты со мной  еще  в  Артуре  горе  горевали.  Таких  нельзя  не
пустить. Потеснимся маленько да  их  под  крышей  устроим,  -  скомандовал
Родионов.
     Солдаты без возражения стали располагаться потеснее, чтобы освободить
помещение для артиллеристов. Родионов сразу подтянулся, голос у него  стал
властным, командирским. Он был несказанно рад, что  встретился  со  своими
старыми соратниками по Артуру.
     Когда подошел дивизион, Родионов зычным голосом скомандовал  "смирно"
и отрапортовал Борейко:
     - В ваше распоряжение прибыл!
     Борейко сначала внимательно поглядел на Родионова, удивленно спросил:
     - Это ты, Софрон Тимофеевич?
     - Так точно я,  вашблагородие,  извините,  ваше  высокоблагородие,  -
заикаясь от волнения, ответил солдат.
     Борейко обнял и крепко  расцеловал  Родионова  к  великому  изумлению
стоявших  вокруг  солдат.  Капитан  тоже  был   сильно   взволнован   этой
неожиданной встречей с одним из лучших своих артурских солдат.
     - Сережа, поди сюда! Погляди, кто нас тут встречает,  -  подозвал  он
Звонарева.
     Инженер тоже тепло расцеловался с Родионовым, с которым когда-то  был
под Кинчжоу.
     - Значит, нашего артурского  полку  прибыло!  -  радостно  проговорил
Звонарев.
     Устроив людей, Борейко добрался до канцелярии. Здесь  его  уже  ждала
пачка пакетов из штаба.
     - Позвать ко  мне  вольноопределяющегося  Зуева,  -  громко  приказал
капитан.
     Васю нашли не сразу.
     -  Где  ты  пропадаешь?  -  набросился  на  него  Борейко.  -  Быстро
собирайся.  Тебя   направляют   на   полугодичные   курсы   артиллерийских
прапорщиков в Михайловское артиллерийское училище.  Постарайся  попасть  в
поезд вместе с Краснушкиным. Действуй.
     Через полчаса Зуев был уже  на  вокзале.  Он  отыскал  Краснушкина  и
рассказал ему о своем назначении. Иван