. Перед ней раскрылся  мир  непривычных  для
нее мыслей, но очень понятных и волнующих. И Маня  старалась.  Даже  Ольга
удивлялась ее успехам. Маня старалась еще по одной причине, но  даже  себе
она боялась признаться в этом.
     В ее жизни появилось новое,  необыкновенное,  радостное  до  восторга
чувство. Оно наполняло ее грудь, смывая усталость с лица, когда она думала
о Васе.
     Что и говорить, в ее горькой жизни было много  мужчин,  но  Вася  был
совсем  другой,  и  все  было  другим.  Вася  любил...  Она  это   видела,
чувствовала сердцем.
     Вот и  сейчас,  когда  она  бежала  домой  из  больницы,  уставшая  и
продрогшая, стоило ей вспомнить о Васе, как горячая волна  счастья  залила
грудь. Сразу стало тепло, хорошо, сразу прошла усталость.
     Мария вспомнила свою последнюю встречу  с  ним.  Она  сама  пришла  в
училище - он очень  просил.  Васю  отпустили  на  несколько  часов.  Боясь
встретиться с ним в приемной, где было много курсантов,  пяливших  на  нее
шлаза, Маня ушла к воротам. Через их чугунную  решетку  она  увидела,  как
Вася, запахивая  на  ходу  шинель,  показался  в  дверях.  Окиннув  кругом
взглядов, увидел ее и кинулся навстречу. Здесь же,  у  ворот,  не  обращая
внимания на прохожих, он прижал ее к груди  крепкими,  сильными  руками  и
скорее выдохнул, взволнованно и горячо, чем сказал:
     - Мария!
     А потом они бродили по улицам, забыв обо всем на свете. И Маня видела
только его сияющие, сумашедшие глаза. Они почти ни о чем не говорили.  Что
могли сказать слова? А когда стемнело и Маня озябла, он распахнул шинель и
прижал ее к себе. Маня робко просунула свои озябшие руки  ему  под  мышки,
замерла, слушая редкие и сильные удары его сердца.  Тогда  он  впервые  ее
поцеловал. Она увидела освещенное фонарем Васино  побледневшее  лицо,  его
большие, ставшие темными глаза. Он смотрел жадно, не отрываясь,  и  вдруг,
обхватив ее руками за плечи, приник к ее губам. Задыхаясь, он прошептал:
     - Мария, люблю тебя на всю жизнь!!!
     Маня вздохнула и, запрятав руки в поношенную маленькую, из  беличьего
меха муфточку, быстрее побежала к дому. она как-то сказала Ольге  о  своей
любви: уж очень хотелось  с  кем-то  поделиться,  посоветоваться...  Ольга
тогда помолчала, а потом сказала:
     - Не спеши!  Приглядись  получше.  Хорошо  это  только  тогда,  когда
прочно. А прочно ли?..
     Маня открыла ключом квартиру, вошла. В  передней  остановилась  перед
зеркалом. Увидела высокую девушку. Синяя  жакетка  с  беличьим  воротником
ладно  облегала  стройную  фигуру,  высокую  грудь,  маленькая,  тоже   из
беличьего меха пушистая шапочка,  надвинутая  на  лоб,  открывала  тяжелый
золотой узел волос. Маня провела озябшей ладонью по крепким, алым с мороза
щекам, дотонулась пальцем до пушистых бровей.  Серые,  мерцающие  радостью
глаза улыбались.
     Маня разделась, сняла шапочку, пригладила блестящие волосы и прошла в
свою комнату по пустой, холодной, сверкающей чистой квартире.  Она  хотела
немного отдохнуть и потом пойти к Ольге. Вот уже  неделя,  как  к  ней  из
госпиталя вернулся муж. Маня не хотела мешать им. "Пускай помилуются, ведь
ему скоро ехать на фронт", - подумала она. но сегодня Ольга позвонила ей в
больницу и просила зайти.
     Маня прилегла на кушетку, закуталась шерстяным пледом и,  согревшись,
задремала.
     Разбудил ее резкий звонок в  передней.  Вскочив,  со  сна  ничего  не
понимая, она кинулась к двери и, не спросив кто, открыла. На пороге  стоял
Вася. Он сделал всего один шаг и обнял ее, теплую со сна, такую домашнюю и
родную.
     - Родная моя, - прошептал он, прижавшись к Мане своей холодной щекой.
- Не могу без тебя... Что хочешь со мной делай - не могу...
     Маня вдруг почувствовала, что весь мир, что существовал  вокруг  нее,
вдруг исчез куда-то. Она видела только Васю, восторженный взгляд его глаз,
чувствовала его руки, его губы...
     - Манечка, счастье мое... - слышала она его страстный шепот, -  люблю
тебя...
     Маня очнулась из забытья, когда зазвенел телефонный  звонок.  Звонила
Ольга. Она ждала Маню. Узнав,  что  Маня  должна  уходить,  Вася  обиженно
проговорил:
     - Ты меня не любишь. Ты уходишь, когда я могу побыть с тобой здесь...
до утра. Не уходи!
     Девушка быстрыми пальцами заплетала косу, ловко, привычным  движением
уложила ее на затылке, застегнула на груди кофточку, одернула ее  и  взяла
Васю за руку:
     - Люблю тебя, как никогда никого не  любила.  Жизнь  за  тебя  готова
отдать, только скажи! Но остаться на ночь с тобой - нет. Этого не будет. И
не проси. Не обижай меня... Ты должен меня поныть. Кто же еще поймет меня?


     Когда Ольга открыла дверь и смороза, раскрасневшиеся,  счастливые,  в
комнату  вошли  Вася  с  Маней,  Борис  Дмитриевич   только   крякнул   от
удовольствия:
     - Ну и парочка! До чего же хороши, чертяки! Плут ты,  Василий,  какую
кралю отхватил. Царевна!
     Он бережно взял Манину руку, поздоровался с ней,  потом  обнял  Васю,
похлопал его по налитому силой молодому плечу.
     - Ишь, отъелся на казенных харчах! Давай скорей на фронт. Там по тебе
немцы скучают.
     - Да и по вас тоже, - отшучивался Вася, - помогая раздеваться Мане  и
раздеваясь сам. - Выгдядите отлично. А чувствуете себя как?
     - А чувствую еще лучше. Одно плохо - уезжать надо. А не  хочется.  не
хочется, брат, от семьи уезжать. Стареем мы, что ли, Оля,  как-то  тяжелее
становятся разлуки... Давайте все вместе посидим немного, будто  в  мирное
время, будто забот нету. Маню мы принимаем в нашу  петербургскую  семью...
Звонаервых. Как твое мнение, Вася? Ну, и без слов вижу твое мнение, молчи.
Только, хитрец, береги ее. Такую красоту беречь надо...
     Долго сидели одной семьей за скромной трапезой. борейко выпил немного
с Васей. #Так, чтоб не журилось", - пошутил он. И всем было очень  хорошо,
как-то по-особенному тепло на душе.
     - Споем, что ли, Оля, - сказал вдруг Борейко, - тряхнем стариной.  А?
Славка спит, мы потихоньку.
     Оля пододвинулась к мужу, прижалась головой к его плечу и, полузакрыв
глаза, тихо и уверенно повела песню:
     Степь да степь кругом...
     Борейко осторожно, будто пока несмело, подхватил мелодию:
     Путь далек лежит...
     Вдруг и Оля и Борейко примолкли, услышав и душой почувствовав, как  в
их песню вошел третий голос - молодой,  сильный.  Это  пела  Маня.  Широко
распахнутыми, немигающими глазами она смотрела на  горящий  огонек  лампы,
сидела прямо,  как  струнка,  сложив  руки  на  скатерти..  оля  незаметно
уступила ей место в песне, а сама, не отрываясь, смотрела на нее.
     "Где же ты научилась так  петь,  девочка?  -  думала  она,  глядя  на
вдохновеннное, побледневшее лицо Мани. - Как могла почувствовать душой всю
красоту и необъятную тайну русской песни?  Тебе  всего  восемнадцать  лет.
Сколько же ты выстрадала, вынесла, бедная моя, что можешь так петь..."
     Оля перевела взгляд на Васю. Подавшись вперед, он  неотрывно  смотрел
на Маню. Губы его полуоткрылись, а глаза чуть покраснели  от  подступивших
слез.
     "Любит, - подумала Ольга. - Любит, очень любит. Ну и слава  богу.  Ее
надо любить".
     Когда Маня и Борейко кончили, все долго молчали,  так  было  полно  и
хорошо у всех на душе. Потом попросили спеть Маню одну. Она  взглянула  на
Васю, в его полные любви и радости глаза, и уже не отводила взгляда.  Чуть
откинув голову назад и припустив веки,  она  тихо,  будто  разговаривая  с
Васей, легко и свободно запела:

                          Не шей ты мне, матушка,
                          Красный сарафан,
                          Не входи, родимая
                          Попусту в изъян...

     Она пела с таким чувством, так  искренне  и  красиво  рассказывала  о
своей любви, что все слушали затаив дыхание.
     Стены дома словно радвинулись, и все увидели залитую  солнцем  вешнюю
полянку и хоровод веселых белоствольных березок, спустивших к  земле  свои
зеленые пахучие косы...
     Всем было удивительно хорошо, как-то ясно и отрадно,  будто  не  было
войны, будто не нужно было Ольге завтра провожать мужа на фронт, будто нет
сыщиков, полиции тюрьмы,  а  есть  одно  счастье  и  большая  человеческая
радость.
     - У вас талант, Манечка, -  сказала  Ольга  и  погладила  девушку  по
голове. - Вам надо учиться. И вы будете учиться, когда... - Ольга перевала
дыхание и твердо закончила: - Когда мы возьмем власть.
     - О, - грустно сказа  Маня,  -  к  тому  времени  я,  пожалуй,  успею
состариться.
     - Нет, не успеете, - так же серьезно и  твердо  продолжала  Ольга.  -
Посмотрите, - она погасила лампу,  подошла  к  окну,  отдернула  штору,  -
посмотрите, уже встает заря. И это будет заря новой жизни...




                               ЧАСТЬ ВТОРАЯ


                                    1

     После   окончания   Лодзинских   боев   в   ноябре   1914   года   на
русско-германском фронте наступило длительное затишье. Обе стороны  успели
закопаться в землю,  и  к  началу  1915  года  непрерывная  линия  колючей
проволоки окопов протянулась от Балтийского  моря  до  румынской  границы.
Началась  позиционная  война.  Попытки  сторон  прорвать   линию   обороны
противника оканчивались неудачей. Тогда  немцы  решили  испробовать  новое
оружие - ядовитые химические газы. В начале апреля 1915 года они произвели
газобаллонную атаку на западном фронте. Ни англичане, ни французы не  были
к  ней  подготовлены  и  понесли  колоссальные  потери.  Началось  спешное
изготовление противогазов.  Наиболее  удачно  эту  задачу  решили  русские
ученые. Но русская промышленность не могла быстро изготовить  противогазы,
и царское правительство передало  заказы  на  их  изготовление  союзникам.
Одновременно   русское   правительство   закупило   некоторое   количество
противогазов английсткого и французского изготовления,  которые  оказались
весьма несовершенными.
     В конце мая 1915 года  немцы  решили  испробовать  действие  ядовитых
газов в районе Болимова и Боржимова.
     С этого момента газы стали  пугалом  для  всех  русских  солдат.  Как
следует защищаться от них, никто толком не знал. И одно упоминание о газах
повергало солдат в панику.
     Хитер немец! Пока наши генералы себе затылки  чесали,  он  приготовил
нам хороший гостинчик! Все кровью умоемся...  -  зло  усмехаясь,  говорили
солдаты.
     Зловещие слухи дошли и  до  тяжелой  батареи  Звонарева.  Вася  Зуев,
недавно вернувшийся из Петрограда уже прапорщиком, первый узнал о газах  и
поспешил к своему командиру.  Звонарев  сразу  понял,  какое  непоправимое
несчастье может обрушиться на  передний  край  русской  обороны.  Стараясь
сдержать волнение,  он  присел  на  пустой  ящик  от  снарядов.  Звонарева
оеружили солдаты.
     -  Вытравит  нас  немец,  как  чумных  сурков  в  степи,  -   нарушил
напряженное молчание разведчик Лежнев.
     - Похоже,  дюже  плохо  будет,  -  поддержал  его  ездовой  Кондратий
Федюнин, - хуже всего придется лошадям, потравят газом всех начисто.  Куда
мы денемся без лошадей? Тяжелые пушки на себе не попрешь.
     - Ничего, друзья, не робейте! -  проговорил,  окинув  взглядом  своих
солдат, Звонарев. - То же самое сказал бы нам Борейко, будь  он  сейчас  с
нами. Не то видели и целы были.
     В конце мая фельдмаршал Макензен собрал ударный кулак  к  востоку  от
Кракова и прорвал им  оборонительные  рубежи  русских.  В  недельный  срок
Русские оставили  Западную  Галицию,  сдав  Львов  и  недавно  захваченную
крепость Перемышль, отошли на линию Холь - Люблин.  Одновременно  началось
наступление германских  войск  из  Восточной  Пруссии.  Возникла  реальная
угроза окружения всей Зависленской группировки русских. Началась  трагедия
томительного  отступления  измученной,  полуголодной,  плохо   вооруженной
русской  армии   перед   прекрасно   вооруженными,   обильно   снабженными
боеприпасами германскими полчищами.
     После того как выздоровевший Борейко был  направлен  командованием  в
Новогеоргиевскую крепость и вместе с ним ушел Блохин, звонарев  чувствовал
себя на батарее сиротливо. На его  плечи  легла  большая  ответственность.
Прежде он знал: есть умный, опытный командир, который  все  решит,  и  он,
Звонарев, с легким сердцем выполнял его приказания. Теперь же  ему  самому
надлежало принимать решения  и  отдавать  приказы.  А  это  куда  труднее!
Правда, вовремя возвратился из училища Вася. Хоть и молодой, но  способный
парень, и главное - свой.
     Весна полностью вступила в свои права, зазеленела трава, распустились
листья на деревьях, потеплел воздух, и только  по  утрам  долго  держались
ночные холодные туманы. Все живое  пробуждалось  к  жизни,  а  тревога  не
покидала сердца людей.
     Тяжелую батарею передвинули из Насельска в  район  Болимова  на  реке
Раве. Ровная местность затрудняла маскировку тяжелых орудий, но  облегчала
наблюдение за проти ником.
     Звонареву позиция не понравилась.
     - Хоть нас отделяет от немцев река, форсировать  ее  не  представляет
труда. На всякий случай надо держать передки боближе к  батарее,  -  решил
Звонарев.
     Корчаковский, приехавший  из  штаба  армии,  сообщим,  что  ожидается
наступление немцев, возможно, под Болимовом или на  реке  Бзуре  в  районе
Боржимова.
     - Наш участок  очень  подходит  для  газовой  атаки,  -  встревоженнл
заметил Звонарев. - Местами окопы сближены на двадцать - дтридцать  шагов.
Даже если заметишь сразу газ, то никуда от него не упеешь  убежать.  Немец
может всех нас начисто вытравить.
     По фронту были разосланы приказы,  чтобы  в  случае  появления  газов
немедленно разводили большие костры. Предполагалось, что  нагретый  воздух
поднимет газы вверх. Смешиваясь с большой  массой  воздуха,  они  потеряют
свою опасную  концентрацию.  Но  все  понимали,  что  это  не  действенные
средства борьбы.
     Русская армия настороженно ждала появления нового, страшного  оружия.
Следили за немцами, стараясь заранее обнаружить, где установлены баллоны с
газом. Стоило в том или ином районе заметить движение немцев,  как  начали
считать, что газавая атака должна происходить именно там.
     И вот однажды на рассвете ясного погожего апрельского дня в  немецких
окопах послышалось отчетливое шипение.
     Сначала ничего не было  видно  в  утреннем  тумане,  но  вдруг  резко
ощутился неприятный запах. Только тогда пехотные офицеры  сообразили,  что
против них  выпущены  удушливые  газы.  Начали  зажигать  костры,  но  они
помогали мало. Объятые ужасом люди  стремились  в  тыл,  ища  спасение  от
неминуемой и мучительной гибели.
     Звонарев выехал на  шоссе  и  остановился,  поджидая  свои  запряжки.
Хорошо натренированные солдаты действовали быстро и сноровисто. Все восемь
запряжек на предельной для тяжелых орудий скорости пронеслись мимо него  в
тыл. Звонарев и Вася двинулись следом. Со всех сторон к шоссе  шли  легкие
батареи, обозы, повозки с полковым имуществом.  Солдаты  бежали,  побросав
винтовки, с выпученными от ужаса и удушья глазами. Липкий пот застилал  им
глаза, надсадно, с хрипом и кровавой пеной вырывалось дыхание.
     Но убежать  от  стремительно  растекавшегося  по  равнине  газа  было
невозможно. Люди падали, с трудом поднимались и снова падали, чтобы уже не
встать. Смерть наступала в тяжелых мучениях.  Проклятия,  стоны,  крики  о
помощи слышались со всех сторон.
     Санитарных повозок  нигде  не  было  видно,  не  было  и  врачей  или
фельдшеров. Только в ближайшей деревне виднелся флаг Красного  Креста,  но
добраться  туда  могли  лишь  здоровые   люди.   Около   халупы,   занятой
перевязочным пунктом, столпилось много народу,все они  просили  о  помощи.
Врачи с растерянным видом разводили  руками.  Они  не  знали,  как  лечить
отравленных газами людей. Солдаты валились  на  землю  в  агонии  и  ждали
смерти.
     Звонарев только сейчас понял всю варварскую, страшную, истребительную
силу нового оружия врага. Выехав на возвышенность он оглянулся. Вся  линия
русских  окопов  была  закрыта  облаком  буро-зеленого  сплошного  тумана.
Газовое облако высот ю в несколько метров  и  километров  пять  по  фронту
медленно плыло в глубь расположения русских войск. По мере продвижения оно
росло ввысь и, как вода, растекалось в стороны. Постепенно пллотность газа
уменьшалась, и сквозь газовый туман стали различаться деревья, дома и даже
фигуры бегущих людей.
     - посмотрите, Сергей Владимирович, не только люди,  но  и  все  живое
убегает от газа, - сказал Родионов. - Видите, газ только что подошел к тем
халупам. Люди давно оттуда убежали и увели животных, а теперь бегут собаки
и кошки. Даже птицы и мыши и те спасаются.
     Звонарев взглянул на часы. Прошло  немногим  больше  часа  с  момента
начала газовой атаки. А сколько жертв, сколько человеческих жизней унес он
с собой! Подозвав Васю, он распорядился осмотреть людей и спешно двинуться
дальше.
     Звонарев миновал вторую оборонительную полосу, расположенную примерно
в километрах пяти от переднего края. Здесь торопливо окапывалась пехота, а
за ней легкие батареи. Вторая полоса обороны  была  слабо  разработана,  и
теперь тут, как муравьи, копошились тысячи людей, приспосабливая  окопы  и
блиндажи к обороне.
     - Неужто и сюда газ доберется? - испуганно спрашивали солдаты,  когда
мимо них проезжали Звонарев и Зуев.
     - Не доберется, ветер развеет, - успокаивал Звонарев, хотя  вовсе  не
был уверен в правоте своих слов.
     К полудню ветер переменился и понес ядовитое  облако  на  север,  где
были расположены германские части. В бинокль  было  видно,  как  у  немцев
началась паника.  Они  разбегались  во  все  стороны,  отводили  солдат  с
опасного участка в тыл.
     Был получен приказ  командования  вновь  занаять  оставленные  окопы.
Впереди двинулись разведчики и санитары. Они  должны  были  подбирать  еще
живых людей. Но газ сделал свое дело - погибли все, кого захватила газовая
волна.
     Звонарев не торопился возвращать свою  батарею  на  прежнюю  позицию.
Высланные вперед разведчики вместе с Лежневым сообщили, что район  еще  не
очищен от газа. В низинах и  особенно  перелесках  газ  держался,  и,  как
говорили солдаты, там "дюже смердило".
     Опасно было пользоваться и водой, которая на  вкус  отдавала  хлором.
Врачи запретили употреблять в пищу продукты, испытавшие на  себе  действие
газа. Кое-кто из солдат пренебрег этим, и у них началась рвота.
     Немец не воспользовался отходом русских войск  и  не  занял  передний
край  обороны  русских,   ограничившись   лишь   разрушением   проволочных
заграждений.
     К ночи стали ждать новой газовой атаки. Почти никто не спал. Звонарев
находился на батарее и каждые полчаса справлялся о направлении  ветра,  но
он упорно дул с востока.
     Под утро пошел дождь, окончательно  прибив  газ  к  земле  и  очистив
атмосферу.
     Стали подсчитывать потери, понесенные от газовой атаки.  На  участке,
куда непосредственно был выпущен газ, погибли  все  до  единого  человека,
начиная с командиров полков и кончая последними рассыльными и  связистами.
Единственно, кто уцелел, были  обозники  второго  разряда,  артиллерийские
парки и другие тыловые учреждения, до которых газ не дошел.  В  артиллерии
особенно сильно пострадали лошади.
     Сгоряча люди Звонарева не жаловались на недомогание. Все  были  рады,
что спаслись и вовремя унесли ноги. Но к вечеру поднялся кашель у Кондрата
Федюнина. На это сначала не обратили внимания. Но когда кашель стал душить
других солдат, все взволновались. К утру начали падать лошади.
     - Не могу смотреть , когда скотина сдыхает, - плакал навзрыд  Кондрат
Федюнин. - Дюже коняку жалко... Сердце на части разрывается. Лучше бы  сам
сдох. Если война, то воюй честно...
     - Ишь чего захотел! У кого  этой  чести-то  искать,  может,  у  наших
генералов? - зло усмехнулся Лежнев.
     - А правда, Сергей Владимирович, интересно знать, много ли  штабников
пострадало от газово