будет.
     Перед отправкой поезда Варя прошла по  вагонам,  которые  были  в  ее
ведении.  Зашла  в  купе,  где  помещались  сестры.   "Крестовая"   сестра
Абросимова,  приглашенная  в  санпоезд  от  общины  Красного  Креста,  уже
немолодая, опытная,  несколько  свысока  относилась  к  Варе.  Ей  впервые
приходилось работать с врачом-хирургом - женщиной, и Абросимова не  верила
в то, что женщина-врач может быть настоящим хирургом. Варе еще  предстояло
завоевать у нее авторитет. К другой сестре, княжне  Голицыной,  Абросимова
относилась с явным пренебрежением, называя ее финтифлюшкой, совершенно  не
подготовленной к медицинской деятельности.
     В крайнем купе помещались два санитара, хоть оба  были  адвокатами  и
имели высшее образование. С  Варей  они  были  утонченно  вежливы  и  даже
стесняли ее этим.
     Далее шли  два  вагона  для  хирургических  больных,  которыми  ведал
старший  хирург  поезда  профессор   военно-медицинской   академии   барон
Дистерло. Ему было около сорока лет, образование он получил за границей, в
Швейцарии, а по  приезде  в  Россию  защитил  докторскую  диссертацию  при
военно-медицинской академии.
     Суховатый и педантичный, он не пользовался симпатиями подчиненных,  и
даже находящаяся в прямом его подчинении великосветская  сестра-доброволка
графиня Апраксина не раз высказывала  свои  критические  замечания  в  его
адрес. Не в пример Голицыной, графиня была молчалива, сдержанна, корректна
в  обращении  со  всеми  окружающими.  Варю  она  особенно  выделяла.   Ей
импонировало, что Варя  -  врач-хирург,  имеющий  Георгиевскую  медаль  за
оборону Порт-Артура.
     Графиня подробно расспрашивала, где ее муж и почему  он  оказался  на
фронте,  будучи  инженером  военного  завода.  Варя  объяснила   это   его
патриотическим порывом, желанием помочь родине в тяжелую для  нее  годину.
Ответ Вари вполне удовлетворил любопытство графини.
     Три  остальные  хирургические  сестры  были   профессионалки,   лично
подобранные  Дистерло  в  различных  петроградских   госпиталях.   Рядовые
труженицы, они  держались  очень  скромно  и  особенно  подчеркивали  свои
симпатии к Варе, как к единственному врачу-женщине в санпоезде.
     В следующих вагонах должны были помещаться  терапевтические  больные.
Здесь  начиналось  царство  Краснушкина,  который   одновременно   был   и
начальником санпоезда и главным терапевтом.
     Поезд часто задерживали в пути,  несмотря  на  то  что  он  назывался
санпоездом императрицы. Барон Кек отчаянно ругался  с  железнодорожниками,
грозил телеграфировать  самой  императрице,  но  недостаточная  пропускная
способность дорог т перегрузка их массой эшелонов с войсками, боеприпасами
и интендантскими грузами делали невозможным более  быстрое  продвижение  и
поезд часами простаивал, ожидая своей очереди.
     До Варшавы тянулись почти трое суток.  Варя  надеялась  сделать  мужу
сюрприз, нагрянув в Варшаву неожиданно. Каково же было  ее  разочарование,
когда по прибытию на станцию  она  увидела  среди  встречающих  Звонарева,
Борейко и Зайца! Ошеломлен был и Краснушкин.
     -  Откуда  вы  узнали,  когда  мы  прибудем?  -  допытывался   он   у
встречавших.
     - От коменданта станции. Мы поджидаем вас уже третий день, - спокойно
ответил Борейко.
     После шумной встречи, когда все перецеловались и излили свою  радость
и изумление от встречи со старыми друзьями,  на  что  с  явным  удивлением
взирали Кек и другие сотрудники поезда, Краснушкин отправил Кека узнать  о
времени отправления поезда.  Выяснилось,  что  это  произойдет  не  раньше
завтрашнего утра.
     Половина состава сотрудников была отпущена в город до утра.
     Варя  вместе  с  мужем,  Краснушкиным,  Борейко,  Блохиным  и  Зайцем
отправились  в  расположение   тяжелого   дивизиона,   разместившегося   в
варшавском пригороде Воля.
     Когда Варя вышла из купе, за ней вынесли большой, тщательно увязанный
в бумагу и крепко-накрепко перевязанный  веревками  сверток.  Кек,  издали
следивший  за  Звонаревой,  хотел  было  осмотреть  тюк,  но  тут  подошел
Краснушкин и приказал не делать этого.
     - Может  же  жена  фронтовика  захватить  мужу  кое-что  из  вещей  и
продуктов. Подумайте сами, в какое  положение  вы  себя  поставите,  когда
перед вами развернут, простите, мужские исподники. Да и Варвару Васильевну
только обидите.
     Едва Звонарева скрылась в дверях вокзала, как в ее купе нагрянул  Кек
и с помощью санитаров перерыл вещи Вари. Но тщетно, ничего подозрительного
обнаружить  не  удалось.  Вещи  аккуратно  сложили  обратно  в   чемоданы.
Присутствовавшая случайно при этом обыске княжна Голицына с  брезгливостью
заметила барону:
     - Никак не думала, что вы связаны с охранкой. Не дворянское это  дело
- заниматься сыском. Для этого есть полиция, жандармы и всякие  сыщики,  -
она презрительно сморщила носик.
     -  Только,  ради  бога,  не  вздумайте  рассказать   Звонаревой   или
Краснушкину о моих действиях, - упрашивал Голицыну ротмистр.
     Княжна,  решив  при  случае  предупредить   Звонареву,   явно   стала
сторониться Кека.
     Когда артурцы  вышли  с  вокзала  и  стали  рассаживаться  в  экипажи
тяжелого  дивизиона,  к  ним,  как  бы  невзначай,   присоединились   двое
неизвестных мужчин в котелках.
     Первым на них обратил внимание Заяц. Блохин мигом понял, в чем  дело.
Тюк из Вариного купе взял в свой экипаж Борейко и с ним направился прямо в
цитадель. Рядом с капитаном сидел Блохин, а на скамеечке устроился Заяц. В
цитадели хорошо уже знали Борейко в лицо и  пропустили  без  задержки.  Не
останавливаясь в цитадели, экипаж выехал в другие ворота. Сыщики  потеряли
их из виду.
     Воспользовавшись этим, экипаж  свернул  в  сторону  Мокотова  поля  и
остановился в глухом переулке, около небольшого особнячка.
     В дверях показалась молодая рыжеватая женщина.
     - Пани Анеля, вам маленький подарочек, - улыбаясь сказал  Борейко,  -
от родственников.
     - Прошу, пан, - тоже  с  улыбкой  ответила  Анеля,  открывая  ворота.
Экипаж въехал во двор.



                                    35

     Тяжелый дивизион фактически  перешел  на  мирное  положение.  Офицеры
разместились в трех комнатах, по комнате на каждую батарею.  Борейко,  как
всегда, остался в своей первой батарее. Звонарев  с  женой  разместился  в
номере расположенной неподалеку гостиницы.
     - Варенька, ты получила мое письмо,  которое  я  послал  с  Васей?  -
сдерживая волнение, спросил Звонарев, когда они остались одни.
     Он подошел к Варе, взял ее руки в свои и, притянув  к  себе,  несмело
обнял.
     - Письмо? Какое письмо? - Варя удивленно вскинула брови. -  Вася  мне
ничего не передавал.  Что  это  значит,  Сережа?  Неужели  он  забыл?  Вот
паршивый мальчишка! Жаль, что его нет, я задала бы ему перцу.
     - Нет, он не забыл, - вздохнул Звонарев. - Он просто не  захотел  его
отдать тебе.
     - Почему? - Варя внимательно посмотрела на Звонарева. - Почему он  не
захотел отдать мне именно это письмо? Что в нем было, Сергей?
     - Родная моя, не видеть тебя так давно и, увидев,  причинить  боль...
Это ужасно! Я ненавижу и презираю себя. Но смолчать, не сказать сразу я не
могу. Не могу смотреть в твои правдивые глаза...
     Варя медленно отстранилась от Звонарева, отвела свой  взгляд  от  его
мучительно покрасневшего лица.
     - Подожди, помолчи немного. - Она подошла  к  окну,  облокотилась  на
высокий подоконник. - Сережа, мы живем с тобой не  один  год,  -  помолчав
проговорила она. - И мне всегда казалось, что  ты  любишь  меня...  Или  я
ошиблась? Что случилось, что ты не можешь  смотреть  мне  прямо  в  глаза?
Объясни, пожалуйста. Ведь мы же самые близкие люди, кто иначе поймет  нас,
если не мы сами? Или ты меня уже не любишь? - Варя повернула  к  Звонареву
свое лицо. - Посмотри на меня, Сережа.
     Звонарев поднял на Варю глаза, увидел ее бледное от  волнения  родное
лицо и полные слез, темные от гнева и обиды глаза.
     - Варя... - начал он, но слова, те убедительные слова, которые он  не
раз в своем горьком одиночестве последних  дней  произносил  ей,  остались
где-то глубоко  в  груди,  жгли  сердце.  Тяжелая  спазма  сдавила  горло,
перехватила дыхание, выдавливая  из  глаз  обжигающие,  мешающие  смотреть
слезы.
     - Варенька, - наконец, сделав над собой усилие, проговорил  Звонарев,
- родная, прости меня...
     Он не чувствовал, не  замечал,  что  слезы,  собираясь  на  ресницах,
срывались и медленно скользили по щекам.
     - Я люблю тебя. И всегда любил.
     Варя широко открытыми глазами смотрела на мужа. Первый  раз  в  жизни
она видела его слезы, тяжелые мужские слезы, которые не облегчают душу.  И
вдруг она в эту минуту увидела другое лицо, такое же родное и  до  боли  в
сердце близкое. Те же расширенные, синие,  яркие  от  слез  глаза,  те  же
дрожащие от обиды губы и те же  горошины  слез,  скатывающиеся  по  щекам.
"Надюшка, - подумала Варя, - господи, как она похожа на  него!  Я  никогда
раньше не видела его таким... А сейчас вижу. Когда Надюшка провожала  меня
на фронт, она так же плакала... как отец. Отец..."
     Это сходство дочери и мужа, так  резанувшее  по  сердцу  Варю,  вдруг
растопило в ее душе чувство обиды, страшной горечи, ревности,  и  пустота,
образовавшаяся было в ее груди, постепенно наполнилась щемящей жалостью  к
мужу, и к дочери, и к себе, такой всепрощающей жаркой материнской любовью,
что Варя, боясь показать свои слезы, закрыла лицо руками.
     - Я объясню тебе все... Я много передумал, выслушай меня, -  услышала
Варя глухой голос Звонарева.
     - Не надо. Не надо, Сережа. Что тут объяснишь? Пусть  пройдет  время.
Разберемся во всем. Главное, что ты нас любишь... Меня и наших девочек...
     Варя с трудом перевела дыхание. Ее глаза выдавали  то,  что  скрывали
плотно  стиснутые  губы  -  страдание  и  горе,  которое  так  неожиданно,
незаслуженно обрушились на нее.
     "А я думал всегда, что я знаю  тебя,  -  думал  Звонарев,  пораженный
Вариной  выдержкой,  -  я  часто  видел  в  тебе  своенравную  женщину,  а
оказывается, ты совсем другая. Нет, я не знал тебя, умница  моя,  не  умел
ценить и любить по-настоящему. Прости меня. Ты дала мне урок на всю жизнь.
Я не забуду его. Мне не  придется  больше  краснеть  перед  тобой  и  тебе
стыдиться меня. Спасибо за твой ум и выдержку, за то, что  ты  не  унизила
меня, за все... Я понял твою настоящую красоту. Что же я, слепец, этого не
видел раньше?.."
     Звонарев взял холодные Варины руки, прижался к  ним  своими  горячими
губами и почувствовал, как от его ласки они вздрогнули, но остались в  его
ладонях.
     Утром  Варя  заторопилась  на  вокзал,  куда  должны  были  поступать
раненые. Она застала там Краснушкина,  который  уже  успел  побывать  и  в
тяжелом дивизионе и в городе.
     Иван Павлович ждал раненых и недовольно выговаривал Кеку, что тот  не
договорился о времени прибытия раненых из Уяздовского госпиталя. Там  были
сосредоточены почти все подлежащие эвакуации в Петроград больные и раненые
офицеры, по преимуществу из гвардейских полков.
     Наконец появились первые раненые, ими заполнили вагон Вари, и  она  с
головой ушла в заботы об их устройстве.
     Дистерло тоже осматривал каждого вновь прибывшего и отдавал  короткие
распоряжения Варе. Некоторых растрясло  в  пути,  раны  кровоточили  и  их
приходилось  подбинтовывать  или  бинтовать  заново.   Дистерло   старался
выяснить, нет ли внутренних  повреждений  костей.  Сразу  резко  ощутилось
отсутствие рентгеноустановки, о которой так много, но безуспешно  хлопотал
Краснушкин при формировании поезда.
     Санпоезд заполнился быстро. В основном это были раненые, хотя имелись
и  терапевтические  больные.  Краснушкину  и  его   ассистенту,   молодому
медлительному врачу Думенко, тоже приходилось много работать.
     Погрузкой раненых распоряжался Кек. Он метался по поезду, по вокзалу,
следил за "общим порядком", запрещая раненым  выходить  из  вагонов,  даже
если они и могли передвигаться сами. Краснушкин приказал принимать в поезд
только тяжелораненых и серьезно больных, остальных же возвращать обратно в
госпитали, откуда они прибыли.
     К вечеру поезд полностью был загружен и готов к отправке.  На  вокзал
приехали проводить поезд Борейко, Звонарев и Блохин. Они привезли письма и
подарки. Блохин просил передать довольно объемистый сверток Шуре в деревню
и письмо Ивану Герасимовичу.
     К этому времени княжна Голицына уже успела предупредить Звонареву  об
обыске в ее купе, и  Варя  не  замедлила  сообщить  об  этом  Краснушкину.
Поэтому  письмо  для  Ивана  Герасимовича  взял  себе  Краснушкин  -  купе
начальника поезда для Кека было запретной зоной.
     Обратный  рейс  все  были  заняты  обслуживанием  раненых.  Варе  при
перевязке обязательно  помогала  сестра.  Больше  всех  хлопот  доставляли
некоторые легкораненые  офицеры.  Они  начали  с  того,  что  устроили  за
завтраком хорошую выпивку, пока в это  дело  не  вмешалась  дежурившая  по
поезду Варя. Она без долгих разговоров выбросила в окно  все  обнаруженные
ею бутылки с вином.
     - Господа офицеры, - с ледяной вежливостью, отчеканивая каждое слово,
проговорила Варя, - предупреждаю  вас:  если  еще  раз  повториться  нечто
подобное, о вашем поведении будет  доложено  в  Царскосельский  госпиталь.
Надеюсь, вам известно, что государыня  ярая  поборница  трезвости.  И  еще
позволю себе заметить вам, что я своих слов на ветер не бросаю.
     - Откуда появилась здесь  эта  красивая  ведьма?  -  заинтерисовались
офицеры. - Ей бы командовать дисциплинарным батальоном, а не быть врачом в
поезде ее величества.
     - Она родственница начальника поезда Краснушкина, а он назначен  сюда
самим  принцем  Ольденбургским.  Его,  что  говорится,  не  укусишь.  Живо
пожалуется и царице и принцу. У того рука железная, так  всыплет,  что  до
смерти не забудешь, - предупреждал Кек.
     Краснушкин только довольно усмехался,  видя,  как  Варя  прибирает  к
рукам  весь  медицинский  персонал,  а  также  постепенно  и  многие   его
обязанности.
     - Я бы вас, милая, назначил бессменным дежурным по поезду. Мигом бы у
нас установился образцовый порядок. И прежде всего можно было  бы  уволить
Кека за полной ненадобностью. Вы отлично справляетесь со всем  хозяйством.
И опять замечу вам - не было бы у нас шпиона. Вот то-то любо было!
     - Нет уж, дорогой друг,  обязанности  Кека  -  не  моя  сфера,  хотя,
конечно, избавиться от него было бы замечательно. Я прежде всего  врач  по
призванию, а администратор - поневоле.
     Голицына на первой же перевязке, увидев обильное  кровотечение,  чуть
не упала в обморок. Выбежав из перевязочной в коридор, она расплакалась.
     - Чтобы я еще раз взглянула на весь этот ужас - помилуй меня бог!.. Я
умру, - всхлипывала она,  вытирая  стерильной  салфеткой  крупные  детские
слезы. - Я не могу. Лучше я буду терапевтической  сестрой.  Я  вас  прошу,
Иван Павлович.
     -  Но  нам  нужны  хирургические  сестры.  Вы  сами  понимаете,   что
хирургическая сестра всегда может заменить терапевтическую, а не наоборот.
Может быть, вам будет удобней перейти  в  Царскосельский  госпиталь?  -  с
любезной улыбкой сказал Краснушкин.
     Не в пример Голицыной,  Апраксина  оказалась  хорошей  сестрой  и  не
терялась при виде даже самых тяжелых ран, хотя и она  призналась,  что  ее
мутит во время операции.
     Рейс прошел благополучно: не было ни одного умершего в дороге, никого
не пришлось снять с поезда за нарушение правил распорядка.
     Если к фронту пустой поезд продвигался достаточно медленно, то теперь
он нигде не задерживался. Тут  уж  была  заслуга  Кека,  который  отчаянно
ругался с железнодорожниками, требуя немедленного  пропуска  "собственного
поезда ее  величества".  Это  действовало  магически.  Коменданты  станций
останавливали и задерживали все эшелоны, мешавшие быстрейшему  продвижению
"царского поезда".
     Менее чем за сутки, под вечер  дождливого  петроградского  дня  поезд
подошел к дебаркадеру царскосельского лазарета императрицы.
     Варя  приняла  самое  активное  участие  в  переноске  раненых  и   в
пропускнике  столкнулась  с  высокой  рыжеватой  девушкой  в   сестринском
форменном  платье.  Девушка   спокойно   и   уверенно   отдавала   дельные
распоряжения. Варя обратила  внимание,  что  ее  титуловали  императорским
высочеством. Варя поняла, что перед ней одна из  великих  княжон,  дочерей
императрицы. Будто ни о чем не догадываясь, Варя  умышленно  обратилась  к
ней запросто, назвав ее просто сестрой. Княжна выслушала ее и  справилась,
кто она.
     - Врач-хирург Звонарева, - отчеканила Варя.
     - Женщина-хирург? Первый раз встречаю, - удивилась княжна. -  Вам  не
страшно резать людей? Я бы не смогла  делать  операции.  Должно  быть,  вы
очень храбрая, коль стали хирургом.
     - Думаю, что и  вы,  простите,  не  знаю  вашего  имени  и  отчества,
прекрасно справились бы с работой хирурга, если бы это понадобилось.
     - Зовите меня просто Ольгой Николаевной. Здесь  я  рядовая  сестра  и
обязана выполнять все распоряжения врача. Что  вы  мне  прикажете  делать,
господин доктор?
     - Меня зовут Варвара  Васильевна,  -  в  свою  очередь  представилась
Звонарева. - Будьте добры, сестра, этому больному сделать укол камфары,  у
него сильно ослабело сердце от большой потери крови.
     Ольга Николаевна поспешила выполнить полученное распоряжение, а Варя,
довольная собой, пошла дальше.
     "Пусть эта девчонка не воображает много о себе. Она  не  дождется  от
меня титулования. Для меня она просто сестра  и,  вероятно,  не  из  очень
хороших", - горделиво думала Варя, в душе польщенная разговором с  великой
княжной в таком независимом тоне.
     Она даже разыскала Краснушкина, докладывавшего о первом рейсе  поезда
самому Фредериксу и сообщила о своем разговоре с царевной.  Иван  Павлович
вполне одобрил  тон,  в  каком  велся  разговор  и  посоветовал  и  впредь
держаться его.
     Выгрузив  раненых,  санпоезд  отправился  на  осмотр  и   ремонт   на
Варшавскую железную дорогу. Краснушкин на пять дней отпустил сотрудников в
город, а сам с Кеком и Варей занялся дооборудованием поезда. Начали спешно
монтировать рентгеновскую установку, полученную из английского посольства,
разбирали дополнительные инструменты и медикаменты, мыли  и  чистили  весь
состав.
     Краснушкин заикнулся было о снятии Голицыной, как не справляющейся  с
работой, но Фредерикс с этим не согласился.
     - Пусть она сама попросит об освобождении, а снять  не  позволю.  Это
будет очень плохо принято при дворе. Ведь  Голицына  вместе  с  Апраксиной
рекомендованы самой императрицей. Одним словом, никого снимать  нельзя,  а
уволить можно лишь по собственному желанию, - объявил Фредерикс.
     Краснушкину пришлось только записывать полученные распоряжения.



                                    36

     Только на четвертый день  Краснушкину  и  Варе  удалось  вырваться  в
город.
     - Варенька, вы сразу отправляйтесь домой. Скажите Кате, что я буду  к
вечеру. А мне надо по весьма важному делу. -  Краснушкин  усадил  Варю  на
извозчика, сложил к ее ногам свертки и, помахав рукой,  зашагал  в  другую
сторону.
     Взяв извозчика, он назвал адрес:
     - Петровская улица. Да побыстрей, голубчик. Видишь, к больному спешу.
     Краснушкин поставил  на  колени  обычный,  видавший  виды  докторский
баульчик.
     В тихой улочке у  небольшого,  одноэтажного,  с  мезонином  особнячка
пролетка остановилась. Краснушкин, расплатившись с извозчиком и дав на чай
за быструю езду,  деловой  походкой  очень  занятого  человека  взошел  на
крыльцо, резко позвонил. Открыла дверь средних лет  женщина  в  коричневом
платье.
     - Кого вам угодно? - сдержанно спросила она.
     - Я доктор. Меня вызвали к больному ребенку, к госпоже Борейко.
     - Пожалуйте, мы вас ждем, - последовал ответ  и  Краснушкин