й атаки?
     - Ну что вы спрашиваете?  -  разозлился  Звонарев.  -  Ясно,  что  ни
одного. Штабы наверняка только услышали про газы, сломя  голову  поскакали
поглубже в тыл, кинули свои полки и дивизии. А что касается генералов,  то
ведь генералы-то разные бывают...



                                    2

     На  другой  день  Звонарева  вызвали  в  штаб   армии.   Кочаровский,
осунусшийся, с  синими  кругами  под  глазами,  хмуро  выслушал  донесение
Звонарева о потерях при газовой атаке.
     -  Огромные  потери,  Сергей  Владимирович.  Страшно  сказать.  Немцы
сообщают, что не захватили ни одного поленного. понимаете? А мы знаем, что
погибло больше двадцати тысяч человек, некоторые полки и батареи полностью
уничтожены, и это без единого выстрела! Ужас! - Кочаровский взял со  стола
карандаш, повертел его в руках, бросил.
     - Я вчера объезжал зараженную территорию, -  после  долгого  молчания
вновь заговорил он. - Там даже листочки зеленые на деревьях и  то  пожули,
как осенью, трава повяла, как от мороза.
     Кочаровский надолго замолчал. Сообщение о потерях потрясло Звонарева.
Двадцать тысяч человек за несколько часов! И это за одну только атаку! Кто
поручится, что сегодня-завтра не последует еще и еще?..
     Нужен только попутный ветер - и жди неминуемой смерти.
     "И что, в самом  деле,  думает  наше  начальство?"  -  с  возмущением
спросил себя Звонарев и посмотрел на Корчаковского:
     - Неужели разведка не знала, что немцы готовят  новое  оружие?  И  не
могли подготовить защиту... противогазы, например?
     - Да, Сергей Владимирович, о газах не знали ни  мы,  ни  союзники!  Я
хочу с вами посоветоваться, -  погасшим  голосом  сказал  Корчаковский.  -
Затем и вызвал вас к себе. Надеюсь, я могу быть откровенным?
     - Да, да.
     - Я в этом не сомневался. Мне всегда была симпатична ваша батарея.  -
Он  ласково,  по-отечески  взглянул  на  Звонарева.  -  Война   наполовину
проиграна. Сдали Львов, на очереди варшава, Новогеоргиевск.  Нашему  другу
Борейко там будет туго. Новогеоргиевск обречен. У  нас  нет  заготовленных
рубежей, где бы мы могли задержаться. У нас нет оружия, снарядов...  Армия
пока  еще  держится,  но  солдаты  перестают  верить   и   уважать   своих
командиров... Я переживаю све это как личную трагедию. Я русский  человек,
честный солдат. Я не понимаю, что происходит, но ясно чувствую, что Россия
катится в пропасть.
     Звонарев замолчал.
     Его поразило, что мысли,  которые  тревожили  и  его,  и  Борейко,  и
Болхина, высказал вдруг полковник, и высказал с такой болью и горечью.
     "Значит, уже доспело, раз Кочаровский видит, и не только он  один,  -
подумал Звонарев. - Прав Болхин: Стоит только тряхнуть  яблоню,  и  яблоки
посыплются."
     - Не предусмотрели газовой атаки! - Кочаровский говорил  тихо,  будто
думал вслух, не поднимая глаз,  скорбные  складки  около  губ  прорезались
четкими и глубокими линиями. - Это же  чудовищно,  это  преступление!  Что
думал генералитет, командование? Как  я  могу  уважать  такое  начальство!
Генерал Самсонов после поражения Застрелился, и это делает ему честь,  но,
к сожалению, только  он  один...  Или,  например,  чего  стоит  история  с
противогазами? Они имеются в ничтожном количестве.  Разве  это  не  прямое
предательство?
     И  Звонарев,  не  веря  своим  ушам,   услышал   удивительные   вещи.
Оказывается, Россия первая создала противогазы и заказала их  в  Англии  и
Франции. Сами изготовить не сумели. С заказами не спешили.  Первую  партию
противогазов,  присланную  еще  задолго  до  войны,  не   опробовали,   не
проверили. Противогазы валялись где-то  на  складах  в  интендантствах.  И
вспомнили о них только после боржимовской трагедии:
     - Вот полюбуйтесь, разве это противогазы? Простая  маска  с  марлевой
прокладкой у рта,  смоченной  гипосульфитом.  А  высохнет  он,  что  тогда
делать? Есть инструкция, но на английском языке. Вы прочитаете? Нет? Ну, и
вани солдаты не прочитают. Впрочем, им не придется читать, потому  что  на
весь дивизион прислано десяток противогазов,  в  первую  очередь  получила
гвардия, начальство. Вам на батарею полагается один. Что вы с  ним  будете
делать?
     У Звонарева от возмущения прилила кровь к лицу  так,  что  на  глазах
показались слезы.
     - Как - один противогаз? Зачем он мне нужен, один проивогаз, господин
полковник? - Звонарев поднялся и, глядя прямо в глаза полковнику,  сказал:
- Мне просто обидно это  от  вас  слышать.  Что  же  вы  думаете,  я  буду
спасаться, а солдат брошу? Пусть они погибают? Я тоже  русский  человек  и
тоже знаю, что такое честь! И потом - при чем тут честь? Солдаты - мои.  Я
прошел с ними вместе от самой Вязьмы, и  я  предам  их?  Нет.  Спасибо  за
заботу, господин полковник. Разрешите идти?
     - Подождите, Сергей Владимирович,  пороть  гарячку.  Я  рад,  что  вы
отчитали меня. Дайте пожать  вашу  руку!  Я,  признаться,  все  это  хотел
услышать от вас. Спасибо,  уважили  старика!  Я  тоже  отказался  от  этой
игрушки. И с негодованием. Но не сказал раньше, чтобы не предварять вашего
решения. - Кочаровский хитро прищурился. - Перед вами был Кирадонжан.  Так
он выпрашивал противогаз хотя бы один, для себя... Видите,  разные  бывают
люди.



                                    3

     Как только в санпоезд стали поступать пострадавшие от газовой  атаки,
Варя потеряла покой. Остановившимися от  ужаса  глазами  она  смотрела  на
страшные страдания людей. Краснушкин, все врачи,  сестры  сбились  с  ног,
позабыв про еду и сон. Что они могли сделать, чем помочь?  На  Краснушкина
она не могла смотреть. Он как-то сразу  постарел  лет  на  десять:  черные
глаза его запали, щеки осунулись, кожа на лице пожелтела. В поезде не было
слышно его шуток. Когда на станции принимали раненых,  Варя  слышала,  как
Лялин напомнил Краснушкину о необходимости  брать  только  офицеров.  Варя
увидела, как побледнело лицо Краснушкина, какой ненавистью  сверкнули  его
глаза.
     - Господин полковник, -  резким  голосом,  четко  выговаривая  слова,
сказал он. - Начальник поезда я. И я  еще  врач.  Был  им  и  останусь  до
гробовой доски. Мое право лечить людей  без  различия  чинов  и  званий...
Потрудитесь обеспечить досрочную отправку поезда - это ваша обязанность.
     Он повернулся к Лялину спиной и, обращаясь уже к санитарам, спокойно,
но твердо сказал:
     - Принимать всех, кто пострадал от газов. И быстро.
     В первую минуту, кода до поезда дошло ошеломляющее известие о  газах,
Варе сделалось дурно. Она вдруг со всей отчетливостью увидела  лицо  мужа,
сведенное судорогой страдания. Варя гнала от себя эту  мысль,  но  видение
неотступно стояло перед глазами. Она немного пришла в  себя,  когда  среди
последней партии больных увидела солдата-артиллериста с батареи Звонарева,
ездового Федюнина. От  него  она  узнала  во  всех  подробностях  об  этой
страшной катастрофе.  Узнав,  что  Звонарев  жив  и  здоров,  она  немного
успокоилась, но ощущение неминуемой беды не проходило.
     После того тяжелого для нее разговора, когда она из уст мужа узнала о
его измене, Варя много пережила и  еще  больше  передумала.  Были  минуты,
когда ей хотелось отомстить за обиду, показать ему свою гордость, написать
резкое письмо, уйти, наконец. То она, оправдывая его,  винила  себя,  свою
резкость, может быть,  излишнюю  твердость  характера  и  восхищалась  его
искренностью и мужской прямотой: "Не утаил, не солгал"Ю
     И вот сейчас,  когда  Варя  вдруг  представила  реальность  возможной
потери, она содрогнулась, она поняла, что потерять  Сергея  -  это  значит
умереть. А жить, радоваться, бороться, работать, смотреть на улыбки  своих
детей, на солнце, на цветы - это значит любить Сергея, быть с ним.
     Варя, Краснушкин, который теперь, как терапевт, стал основным лечащим
врачом, и  весь  персонал  поезда  старались,  как  могли,  помочь  людям,
облегчить их страдания, наконец, просто довезти до госпиталя живыми. Но не
всегда это удавалось. Многие в страшных мучениях умирали по дороге.
     В Петрограде стало известно, что Краснушкина  на  время  оставляют  в
Царскосельском госпитале в качестве терапевта-консультанта и что  санпоезд
уйдет в очередной рейс без него. При распределении раненых  по  госпиталям
Краснушкин постарался оставить Федюнина при себе.


     Прошло несколько дней, как Краснушкин был  в  госпитале  императрицы,
лучшем из госпиталей России, но постановка дела в нем не  обрадовала  его.
Было  здесь  много  хороших  врачей,  новейших   заграничных   медицинских
препаратов, едва ли все это можно было встретить где-либо еще. Но не  было
сердечности, той теплоты и заботы, которая так нужна в любой  больнице.  В
высоких,  светлых,  с  белоснежным  бельем  палатах  царил  холодный   дух
чинопочитания, угодничества. Хорошо здесь  было  высокому  начальству,  но
низшим чинам приходилось туго.
     Краснушкин вел палаты больных, пострадавших при  газовой  атаке.  Это
были самые тяжелые палаты и потому, что в них были по преимуществу рядовые
- истощенные, измученные, озлобленные люди, и потому, что  многие  из  них
были обречены на смерть.
     Как-то поздним вечером Федюнин подозвал доктора к себе. Солдат сильно
похудел, дышал с трудом, долго и надрывно кашлял, видимо, он сам  понимал,
что жить ему осталось недолго. Краснушкин присел к  нему  на  койку,  взял
руку и стал по привычке считать пульс.
     - Брось ты его считать, что толку, - с досадоц проговорил  солдат.  -
Ты поговори со мной лучше! Тут все важные такие, принцессы да баронессы, и
поговорить-то не с кем.
     Он  надолго  замолчал,  с  трудом  переводя  дыхание.  Его  волновала
какая-то мысль, и от желания высказать ее, от  напряжения,  он  побледнел.
Федюнин потянул за руку доктора к себе поближе и,  когда  тот  наклонился,
зашептал:
     - Я знаю, ты свояк нашему Сергею Владимировичу, потому и  верю  тебе.
Скажи, Христа ради, ну за что я должон погибать? А? Ведь у меня малец есть
такой славный, ласковый такой... Кто его до дела доведет без  меня?  -  Он
судорожно проглотил слюну, губы его вздрагивали. - У нас  под  Тулой  леса
хорошие, Засека называется. Мы с ним зимой по дрова ездили..  Ах,  хорошо,
господи, до чего хорошо было! - Глаза его потеплели, налились  слезами.  -
Ты пропиши-ка мне письмецо бабе. Я хочу ей наказ дать. А  то,  видать,  не
встану. Кто ее надоумит?..
     И  Краснушкин  еще  долго  сидел  у  койки   солдатат,   слушая   его
прерывистый, горячий шепот.
     Наутро, когда доктор пришел в палату, его  поразила  суета,  царившая
всюду - в вестибюле,  в  коридорах.  Сестры  бегали,  постукивая  изящными
каблучками,  шуршали  накрахмаленными  фартуками.  На  его  вопрос   одна,
взмахнув длинными ресницами, ответила:
     - Разве вы не знаете - ждем святого старца!
     "Этого еще не доставало! - чертыхнулся про себя Краснушкин.  -  Здесь
люди умирают, а для них спектакль".
     Часам к двенадцати двери в палату распахнулись, на пороге  показалась
высокая фигура в черной  шелковой  рясе.  Грудь  человека  украшал  крест,
висевший на  массивной  золотой  цепи.  Осенив  всех  крестным  знамением,
Распутин прошел  в  палату.  За  ним  хлынула  толпа  великосветских  дам,
военных. Они говорили о чем-то своем, по всей вероятности, интересном  для
них и веселом, стараясь при этом сохранить постное, пристойное для данного
случая лицо.
     "Спектакль, спектакль!.." - не покидала мысль Краснушктна.
     Он задыхался от возмущения и злобы. Ему хотелось тут же , на глазах у
всех  солдат,  ударить  по  лицу  или  плюнуть  в  глаза  этому  "святому"
проходимцу.
     Распутин остановился неподалеку от койки Федюнина,  благословил  всех
размашистым сильным жестом и собирался повернуть обратно,  как  вдруг  его
остановил слабый, но спокойный и твердый голос:
     - Подожди, не уходи...
     Краснушкин узнал голос Федюнина. Сердце  его  бешено  заколотилось  в
груди.
     - Ишь ты,  какой  гладкий...  -  Солдат  говорил  неторопливо,  будто
рассматривая Распутина. - Белый да румяный, и борода завитая. И  крест  на
пузе золотой... Что ж, выходит, это я за тебя здыхать должон? А?
     Голос Федюнина вдруг поднялся до высокой  ноты,  задрожал  слезами  и
ударил по сердцу, по нервал лежащих в палате солдат. Многие поднялись,  со
злобой глядя на растерявшегося "старца" и его придворных дам.
     - Братцы! - уже  кричал  Федюнин.  -  Гони  их  в  шею,  кровопийцев!
Навязались на нас... Душегубы! Распутники!
     Краснушкин  кинулся  к  Федюнину,  на  ходу  видя,  как   солдаты   с
остервенением и ненавистью  бросали  в  Распутина  подушками,  пузырьками,
лекарствами...
     Размахивая широкими рукавами рясы и придерживая рукой крест,  "святой
старец" быстрым шагом прошел мимо доктора,  обдав  его  запахом  ладана  и
духов.
     Узнав о случившемся,  разгневанная  императрица  приказала  перевести
"недостойного" солдата из ее госпиталя.  Но  Федюнину  стало  хуже.  После
нервного  напряжения  наступил  упадок  сил,  началось  кровохарканье.  Он
умирал, но глаза его были довольны, в них появился хитроватый огонек.
     - Потешился хоть перед смертью, - хрипел он Краснушкину. - Тут небось
отродясь такого не бывало... Не смели... А я посмел. Не то бы еще  посмел,
да вот смерть приходит...
     Умер он перед вечером, наказав доктору отправить в деревню  письмо  и
узнать, "если выпадет случай", как мальчонка.



                                    4

     Немецкая армия  наступала  по  всему  фронту,  особенно  на  Варшаву.
Отбиваясь часто только штыками  за  неимением  винтовочных  патронов,  без
поддержки  своей  артиллерии,  героическая   русская   пехота   умудрялась
сдерживать немецкое наступление, а кое-где даже отвечать на него короткими
контрударами.
     На восток эвакуировалось все  -  штаб  фронта,  штабы  армий,  обозы,
артиллерийские парки, тяжелая артиллерия и  часть  легкой.  Эвакуировалось
население Варшавы, не пожелавшее оставаться при немцах.  Анеля  Шулейко  и
Зоя Сидорина уехали вместе с отрядом Союза городов. Вагонов,  платформ  не
хватало. Войска двигались походным порядком, создавая у мостов пробки.
     Батарея  Звонарева  двигалась   на   Брест-Литовск,   где   надлежало
сосредоточиться всему тяжелому дивизиону.
     Звонарев направил свою батарею на переправу южнее Варшавы. Когда  они
спустились ужасающая картина: широким потоком ехала, шла,  двигалась,  как
могла,   отступающая   армия.   Повозки,   двуколки,   пушки,    пулеметы,
интендантские, штабные машины и главное - солдаты,  солдаты  и  солдаты  -
здоровые, больные, раненые - все двинулось на переправу. Скорей за Вислу!
     Напряжение последних дней, голод и усталость бессонных  ночей,  обида
за отступление, за напрасно пролитую кровь и злоба, лютая, страшная  злоба
к офицерам и начальству, к тем, кто сначала приказывал наступать, а теперь
гнал армию вспять, - все это Звонарев отчетливо прочитал на лицах солдат и
ужаснулся: "Ну, быть беде! Народ дошел до крайности. Довольно одной искры,
чтобы вспыхнул бунт..."
     У  понтонного  моста  образовалась  пробка.  Комендант  моста  обещал
переправить батарею только к вечеру. Приказав ездовым подтянуть поближе  к
переправе, Звонарев стал наблюдать за мостом.
     В это время  переправлялся  походный  полевой  госпиталь.  Раненые  с
восковыми, заросшими щетиной лицами,  с  окровавленными  грязными  бинтами
сидели, лежали на  повозках,  медленно  пробирающихся  к  мосту.  Солдаты,
рвавшиеся к переправе, нехотя, угрюмо уступали им дорогу. На мост вступила
вторая повозка, как вдруг из укрытия вышел комендант. Подойдя к переправе,
он приказал прекратить  продвижение  госпиталя.  Солдаты  глухо  зашумели,
угрюмо поглядывая на коменданта, но с переправы не ушли.
     -  Кому  сказано  -  освободить  переправу!  -  с  надрывом  закричал
комендант. - Нужно срочно переправить штабное имущество. А ну, сторонись!
     К  переправе  спускалось  несколько  фурманок,  груженных   аккуратно
упакованными ящиками.
     - Братцы! Да что  же  это  такое?  -  закричал  сидевший  на  повозке
раненый.
     Воспаленными, с набухшими веками глазами он смотрел на коменданта.  В
глазах солдата была такая злоба и ненависть, что у Звонарева мороз  прошел
по коже.
     Опираясь  здоровой  левой  рукой  о  плечо  товарища,  солдат  тяжело
поднялся  во  весь  рост.  Он  поднял  высоко  над   головой   запеленутую
окровавленными бинтами руку.
     - Гляньте, братцы! - всхлипывая, кричал он.  -  Окалечить  сумели,  а
теперь - катись с переправы! - Солдат задохнулся от злобы.
     И без того бледное лицо его налилось мертвенной желтизной:
     - Кровопийцы! Сволочи! Бей их, братцы!
     - Ты что орешь? -  взвизгнул  комендант.  -  Бунтовать?!  Ты  у  меня
побунтуешь... - В руке его плясал револьвер.
     Толпа притихла, затаилась как  перед  бурей.  Слышно  было  с  трудом
сдерживаемое дыхание.
     - Плевал я на твой револьверт! - Солдат презрительно плюнул в сторону
коменданта. - Поехали, солдатики. - И он дернул здоровой рукой поводья.
     Лошадь тронулась, солдат покачнулся, но удержался, и повозка,  скрипя
колесами, двинулась к мосту.
     Комендант с перекошенным от злобы лицом выстрелил два  раза  в  спину
солдату. Тот рухнул ничком, будто кто-то его толкнул сзади. Дико,  страшно
заржала лошадь - видно, пуля задела и ее, - взвилась на дыбы и забилась  в
постромках.
     - А-а-а! - как из  одной  могучей  глотки  вырвался  крик  ненависти.
Солдаты кинулись на коменданта.
     "Ну, все, - подумал Звонарев. - Собаке собачья смерть!"
     - Дядя СЕрежа, - подошел Вася, - отойдите  подальше.  Народ  озверел.
Увидят офицерские погоны -  несдобровать.  Видите,  как  кинулись  штабные
врассыпную.
     К Звонареву спешили Лежнев и Родионов.
     - Ваше благородие, дозвольте поцти к переправе. Надо успокоить солдат
да скорее наладить переправу. А то ведь и виноватому и невиновному -  всем
попадет. У нас начальство на расправу коротко.
     В это время кто-то из солдат прикладом вскрыл  один  из  ящиков.  Там
оказалась  посуда  -  старинные  серебрянные  кубки,  блюда,  позолоченные
бокалы, ковры, меха...
     - Вот оно, штабное имущество!
     - Барахольщики!
     - Мы кровь проливаем, а они...
     - Сволочи!
     - Вали все в реку!
     Солдаты с остервенением рванули ящик на  землю  и,  поддавая  ногами,
прикладами, улюлюкая, опрокидывали в реку. Следом бросили  и  растоптанное
тело коменданта.
     Родионов и Лежнев уже орудовали на мосту, расставляя повозки, людей.
     Вот тронулась первая фурманка, за ней другая, вот пошли солдаты...
     - Давай, братцы, давай! Веселее! - торопил Родионов. -  А  то  сейчас
нагрянет начальство либо того хуже - полиция, все под расстрел попадем.
     СОлдаты понимали, что произошло страшное дело, надо поскорей  уносить
ноги. И ско , соблюдая порядок, поехали  подводы  госпиталя,  потом  пошли
стрелки, а за ними двинулись и артиллеристы.
     Когда к переправе вернулись насмерть перепуганные штабные  офицеры  с
солидной охраной и полевой полицией, через  мост  уже  шли  другие  части,
ничего не знавшие о происшедшем.
     А солдаты потом долго из уст в уста прередавали подробности  страшной
расправы на переправе. История обрастала вымыслом,  и  уже  выходило,  что
взбунтовался целый полк солдат, перебил своих офицеров,  а  потом  подался
весь по домам.
     - Вот бы и нам тоже, -  вздыхали  солдаты,  -  а  то  доколе  терпеть
будем...
     - Погоди, дождутся своей пули и наши...



                                    5

     Крепость Новогеоргиевск занимала выгодную позицию. Висла и  впадающая
в нее река Нарев были естественными рубежами обороны: Нарев - при атаке  с
Севера и Висла - при атаке с востока  или  запада.  Через  эти  реки  были
сооружены постоянные мосты, прикрываемые небольшими укреплениями с  севера
и запада.
     Цитадель - ядро крепости - была окружена