видящих очей.
     Краснушкин, пододвинув табуретку, сел напротив Звонарева, взглянул  в
его напряженные, спрашивающие глаза.
     - Что я узнал  о  Варе?  Пока  очень  мало.  Сидит  в  предвариловке,
числится  за  следователем  Добужинским,  по  словам,  весьма   порядочным
человеком...  Но  не  огорчайся.  Узнаем  и  побольше.   Я   уже   нащупал
преинтересную лазейку. Представь, я сейчас только что от самой красивейшей
женщины нашего времени...
     - Нашел время шутить, - обиженно проворчал Звонарев.
     - А я и не шучу! В самом деле - от мадам Сухомлиновой, жены  военного
министра.  Был  у  нее  на  консультации  с  профессорами   Сироткиным   и
Введенским. Как видишь, болезнь не щадит и отменных  красоток.  Ежедневное
наблюдение поручено вашему покорному  слуге,  как  наиболее  талантливому,
молодому и красивому...
     - Иван Павлович, может вам нужен  брат  милосердия  для  процедур?  -
взмолился Вася, лукаво блестя глазами. - Даю слово - вылечим дамочку в два
счета.
     - Конечно, только тебя с твоим веснушчатым рылом и не хватает! У нее,
братец ты мой, амуры, почитай, почти со всеми великими князьями,  с  самим
великим князем Сергеем Михайловичем, начальником артиллерии.  Она  -  сила
огромная. Подумайте  только,  бывшая  киевская  кокотка,  а  сейчас  почти
всесильная власть. Слух идет, что ее голубые  глазки  и  белокурые  локоны
поразили сердце самого святого старца  Гришки  Распутина  -  владыки  всея
Руси. Здесь не до шуток. Вот через нее и попытаемся действовать.


                                    3

     Звонарев вышел на берег Невы и долго бродил по  набережной.  Всходило
солнце, порозовело  ясное  северное  небо.  Над  рекой  еще  висели  космы
белесого тумана,  сквозь  который  проступали  очертания  мостов  и  серых
угрюмых зданий. А шпиль  Петропавловской  крепости  уже  поблескивал,  как
золотой меч, вонзившийся в прозрачную  лазурь  небес.  С  шумом  бились  о
гранит холодные невские волны. В редеющий туман  вплетались  черные  дымки
буксирных пароходов, медленно тащивших по реке  вереницы  тяжело  груженых
барж. С каждой минутой улицы  столицы  становились  все  более  людными  и
говорливыми. Торопливо шагали  к  заводам  утренние  смены.  Гулко  цокали
подковы ломовых  лошадей.  Озорничая  и  громко  перекликаясь,  неслись  к
типографиям стаи мальчишек-газетчиков. Пробуждаясь от сна город наполнялся
все возрастающим гулом нового дня.
     Звонарев любил и белые ночи,  и  эту  утреннюю  пору,  когда  дыхание
захлестывают свежие, бодрящие речные ветры. Но  сегодня  он  не  испытывал
того чувства подъема, которое обычно вызывали  в  нем  утренние  прогулки.
Ветер казался каким-то ознобляющим и резким. Город выглядел неприветливым,
чужим, холодным. На сердце лежала гнетущая тяжесть от мысли,  что  в  этом
городе за решеткой, в тюремной камере томилась Варя.
     Из задумчивости Звонарева вывел знакомый хрипловатый голос:
     - Доброе утро, Сергей Владимирович! Что зажурились?
     Звонарев резко обернулся и увидел  улыбающееся  рябое  лицо  Блохина,
щелочки его смеющихся глаз.
     - Здорово, дружище. Откуда ты?
     - Да вот вас поджидаю. Домой заходить не  хотелось.  Сами  понимаете,
ваша  квартира  под  наблюдением,  а  я  могу  только  повредить   Варваре
Васильевне. Да еще, сказать по  правде,  нянька  ваша  не  дюже  нравится,
любопытная очень. Я бы ее на вашем месте турнул.
     - Откуда ты знаешь о моем несчастье? - удивленно спросил Звонарев.
     - Слухом земля полнится, - снова улыбнулся Блохин. - Пойдемте сюда, в
переулочек, накоротке поговорим...
     Когда спустя некоторое время Звонарев шел на завод,  шумный,  деловой
Петроград не  казался  ему  уже  таким  неприветливым  и  чужим.  На  душе
потеплело от участия верных и хороших людей.
     " Как меняются люди! - думал Звонарев в такт своим  бодрым  шагам.  -
Вот Филя Блохин. Давно ли он был горьким  пьяницей  и  ругателем?  Блохой,
иначе и не звали. А сейчас? Откуда  что  взялось?  Пить  бросил,  работает
отлично, но главное не это, главное - внутренне очень изменился.  И  глаза
стали другие - умные, размышляющие. Рассуждает трезво, логично,  грамотно.
Видно, что многое знает, но все говорит. "Цель в жизни вижу,  ради  нее  и
живу".
     У него цель в жизни, а у тебя, Сергея Звонарева,  какая  цель?  Детей
вырастить? Так это цель каждого человека. А что твое сокровенное? Вот и не
знаешь, что сказать. И выходит, что Блохин обогнал  тебя  в  чем-то  самом
главном, что есть у человека в жизни".
     И хотя это было горько сознавать,  Звонарев  не  ушел  от  искреннего
ответа самому себе. И эта прямота усилила радостное настроение  Звонарева.
Он видел, что Варины друзья были настоящими людьми. Им можно было  верить,
раз они в трудную минуту подали руку помощи, прислали Блохина. "Освободить
из тюрьмы сразу, конечно, трудно,  -  вспомнил  он  слова  Блохина,  -  но
поддержать Варвару Васильевну,  переслать  ей  письма,  передачи  можно  и
сейчас". - "Что же, у вас и в тюрьме  друзья?"  -  спросил  он  Блохина  и
услышал в ответ: "У нас везде друзья".
     В тревоге и ожиданиях  прошло  несколько  дней.  И  однажды  в  конце
рабочего дня, когда Звонарев уже собрался уходить домой, к  нему  заглянул
Краснушкин и предупредил, что удалось добиться свидания с Варей.
     На следующий день в установленный час они переступили порог угрюмой и
неопрятной приемной дома предварительного заключения.
     Свидание продолжалось  минут  десять.  Разговаривать  пришлось  через
проволочную сетку,  к  которой  подвели  Варю.  Выглядела  она  больной  и
усталой, но  в  глазах  по-прежнему  светились  огоньки  непреклонности  и
большой душевной силы.
     -  Здравствуй,  Сережа,  -  проговорила  она  приглушенно,  с  трудом
сдерживая волнение. Улыбнулась, кивнула  Краснушкину  и  снова  остановила
взгляд на лице мужа. Тот стоял перед ней бледный, нервно  покусывая  губы,
чувствуя, как что-то душит горло.
     - Как тебе тут, Варенька?
     - Не сладко, но терпимо, - ответила Варя.
     - Нам очень тяжело без тебя.
     Варя спросила о детях. Подбородок ее задрожал. Казалось, она  вот-вот
расплачется.
     - Все будет хорошо, Варенька, -  сказал  ободряюще  Краснушкин.  -  О
девочках не беспокойся. Они пока у Кати. Мы ведь знаем, что ты ни в чем не
виновата.
     - Будем верить в лучшее, - тихо отозвалась Варя. -  Главное,  держись
ты, Сережа. А я выдержу все, что бы со мной не случилось.
     Сергей Владимирович чувствовал, что Варе хотелось сказать ему многое,
расспросить.  Но  что  скажешь,  когда  тут   же   присутствует   тюремный
надзиратель?  От  еды  она  отказалась.  Взяла  теплый  платок  и  вязаную
кофточку. Книги не разрешил брать надзиратель.
     - Катя передала вам канву для вышивания, иголки  и  нитки,  -  сказал
Краснушкин. - Возьмите. Это занятие поможет скоротать время.
     - Никаких иголок! - буркнул надзиратель.
     - Позвольте, почему же? - возмутился Краснушкин.
     - Нельзя! Ни иголок, ни спиц. Только вязальные крючки.
     Краснушкину пришлось согласиться.
     Время свидания истекло.  Короткое  прощание.  Варя  не  проронила  ни
слезинки. Ушла. Перед тем как исчезнуть за дверью, обернулась, кивнула:
     - Не волнуйся, Сережа, - и повторила слова мужа: - Все будет хорошо!
     В проходной их ждал следователь Добужинский.
     -  Вообще-то  ваша  супруга  держится  молодцом,  -  обратился  он  к
Звонареву. - Вот только  не  пойму,  почему  она  просит  перевести  ее  в
одиночку.
     - Я очень просил бы вас, господин Добужинский, удовлетворить  желание
моей жены, - сказал Звонарев.
     - Попытаюсь, - пообещал следователь.
     Разговор зашел об освобождении Вари на поруки под  залог.  Оказалось,
что залог составит изрядную сумму - тысяч десять - пятнадцать.
     - Бог мой! - ошеломленно воскликнул Краснушкин.  -  Откуда  же  взять
инженеру такие деньги?
     - Есть ростовщики, - намекнул Добужинский.
     - Похоже, что охранное отделение имеет с ними определенную  связь,  -
едко  проговорил  Краснушкин.  -  А  может  быть  и  не  только   охранное
отделение...
     Добужинский метнул на него вспыхнувший гневом взгляд:
     - Ваши намеки по меньшей мере оскорбительны, господин доктор.  Размер
залога устанавливаю не я, а прокуратура.  В  данном  случае  сумму  залога
назначит прокурор окружного суда.
     - Вильгельм Федорович фон Валь?
     - Он самый, - подтвердил Добужинский. - Поговорите с ним.
     - С этим чинушей трудно поладить, - усмехнулся Краснушкин. - Но,  как
говорится, попытка не пытка.
     Добужинский пригласил всех пройти  в  свой  кабинет,  находившийся  в
окружном суде. Полутемная комната,  выходящая  окнами  на  тюремный  двор.
Массивная дверь, каменный, покрытый истертым ковром пол, громоздкая печь в
углу. Толстые стены и обрешеченные прочными железными прутьями  окна  мало
чем отличали этот "кабинет" от обычной тюремной камеры.
     Следователь отправился к фон Валю. Звонарев и Краснушкин  остались  в
обществе лысого  юркого  чиновника,  усердно  хлопотавшего  над  какими-то
бумагами.
     - Та, конечно, думаешь о деньгах! - сказал Краснушкин свояку.
     Сергей Владимирович невесело взглянул на него.
     - Представь себе, ты угадал.
     - Не думай, деньги будут.
     - Откуда?
     - Кое-что наскребешь сам. Расшевелим  тещу.  Ну,  и  на  меня  можешь
рассчитывать: отдам все свои сбережения.
     "Какой же ты изумительный человек!" - подумал Сергей  Владимирович  о
Краснушкине и молча, благодарно стиснул его руку.
     Прошло не меньше получаса, прежде чем вернулся  Добужинский.  По  его
расстроенному  виду  Звонарев  понял,  что  разговор  с   прокурором   был
неутешителен.
     -  Заломил  двадцать  тысяч.  Срок  выплаты  всей  суммы   недельный.
Формально  прокурор  прав,  такая  сумма  залога  обеспечит  явку  госпожи
Звонаревой в суд в любое время, - сказал слндователь.
     Сергей Владимирович был подавлен.
     - У меня нет возможности внести столько денег сразу.
     - В таком случае  ваша  супруга  останется  в  тюрьме,  -  равнодушно
заметил следователь.
     - Это мы еще посмотрим! - горячо воскликнул Краснушкин.
     * * *
     "Несчастье, - говорит русская пословица, - не  приходит  в  одиночку.
Одна беда идет, за собой другую ведет". Так  случилось  и  со  Звонаревым.
Утром, зайдя к Краснушкиным проведать детей, он узнал, что  Иван  Павлович
срочно был вызван в Закатальский полк, к месту своей новой службы.  Уезжал
близкий человек, кто был опорой Звонареву все эти тяжелые  дни.  Вместе  с
его отъездом исчезала надежда на скорое освобождение Вари.
     - Поехал к Сухомлиновой, - в слезах рассказывала Катя. - О  Варе  все
хлопочет. Хоть бы о себе похлопотал...
     Вечером Краснушкин зашел  проститься.  В  форме  полкового  врача  он
выглядел молодым, подтянутым и, как всегда, неунывающим и  бодрым.  Сел  в
кресло, положив  руки  на  колени,  осмотрел,  будто  прощаясь,  квартиру,
знакомые картины. Грустно улыбаясь, заметил, что без хозяйки дом сирота  и
что в их не очень-то веселом положении разумнее всего  было  бы  отправить
Катю с детьми к теще на юг.
     - Но ведь ты знаешь мою милую половину, -  ни  в  какую!  Избалована.
Прожила полжизни в Петербурге. Ни о каком отъезде слышать не хочет. Ну  да
поживем - увидим, все образуется.
     И уже прощаясь, мягко, с чуть лукавой улыбкой поглядев на  Звонарева,
сказал:
     - А тебе подарочек от Сухомлиновой, хоть ты и сомневался в ее  чарах.
Прав-то оказался я: в нашей просвещенной монархии фаворитки подчас  решают
государственные дела.
     И Звонарев, не веря своим ушам от счастья, узнал, что прокурор снизил
сумму залога до трех тысяч и что в скором времени Варя будет освобождена.



                                    4

     В  начале  июля  1914  года  в  Петербург  прибыл  наконец  президент
Французской республики Раймон Пуанкаре. Это был его второй визит в столицу
Российской империи. Два года, отделявшие первый визит от  второго,  бывший
адвокат вел кипучую деятельность  по  подготовке  войны  против  Германии,
укреплял франко-русский военный союз, чем и снискал себе мрачное  прозвище
"Пуанкаре-война". Он знал, что его воинственный  пыл  импонировал  крупной
буржуазии и клерикалам,  и  поэтому  с  особым  рвением  старался  разжечь
мировой пожар. Это усердие помогло ему  занять  пост  премьер-министра,  а
затем стать и президентом.
     Не удивительно поэтому, что приезд Пуанкаре в Россию совпал  с  самым
разгаром рабочих волнений в Питере. Добрая половина  столичных  заводов  и
фабрик бастовала, на улицах строились баррикады. Забастовал военный завод,
на котором работал Звонарев.
     Утром, прийдя на работу, Звонарев был поражен  непривычной  картиной.
Обычно в рабочее время заводской двор не  отличался  многолюдием.  Изредка
пройдет мастер в контору  или  заглянет  бригадир,  шмыгнет  уборщица  или
рабочий по своей надобности, и снова пустынно, лишь доносится  из  рабочих
корпусов лязг, скрежет станков, завывание электромоторов.
     А сегодня Звонарев остановился в изумлении.  Большой  заводской  двор
был полон людей. Рабочие стояли группками,  сидели,  прислонясь  к  пустым
бочкам или забору, курили, горячо, но не громко разговаривали, спорили.
     "Забастовка, - пронеслось в голове Звонарева. - Не ко времени. У  нас
срочный заказ".
     Увидев  инженера,  рабочие  замодчали,   настороженно,   недружелюбно
поглядывая на него. "Хоть ты и не вредный человек, - читал Звонарев в этих
взглядах, - не ругатель и мы на тебя не обижаемся, но все-таки ты  не  наш
брат рабочий, а чужак. И настоящей веры тебе нету".
     Заметив знакомого рабочего Фомина, Звонарев остановился и спросил:
     - Бастуете, что ли, Фомин?
     - Бастуем, господин инженер! Вот дожидаемся  генерала.  Хотим  с  ним
потолковать. Да не только мы бастуем.  Почитай,  половина  Питера  сегодня
встала.
     В это время в проходной раздался звучный, по-хозяйски  власный  голос
Тихменева. Дверь распахнулась и показалась пятящаяся  задом,  согбенная  в
низком поклоне перед генералом фигура Вьюнова.
     Тихменев быстро, не глядя на рабочих, направился к управлению завода.
Заметив стоявшего с  рабочими  Звонарева,  генерал  остановился.  Инженера
поразило взволнованное лицо генерала, его напряженные глаза.
     -  Бастовать  вздумали,  голубчики?  -  обратился  он   к   стоявшему
неподалеку Фомину. - Не ко времени. Ничего хорошего  из  этого  сейчас  не
выйдет. Это вам не девятьсот пятый год.
     Фомин вышел вперед и, спокойно остановившись перед  генералом,  подал
ему сложенную пополам бумагу.
     - Наши требования, ваше превосходительство.
     Голубые  умные  глаза  Фомина  спокойно  выдержали  сердитый   взгляд
Тихменева, который словно говорил: "Ты у меня еще попляшешь! Расправимся с
такими по всей строгости". - "Ты нам не грози, мы не из пугливых, -  будто
ответили глаза рабочего, - тебя мы не боимся".
     Предложив Звонареву взять бумагу, генерал прошел в управление.
     В кабинете, расстегнув  ворот  кителя,  он  принялся  читать  бумагу.
Возмущению его не было границ, когда он бегло ознакомился  с  требованиями
рабочих.
     - Чуют, что в воздухе пахнет войной. Узнали,  что  приехал  Пуанкаре.
Соображают... Обратили внимание, - он взглянул на Звонарева, - какие глаза
у этого рабочего, что говорил со мной? Умница! Спокойный,  выдержаный,  за
собой чувствует силу.
     Тихменев плюхнулся в кресло и еще раз пробежал глазами бумагу.
     - Вы подумайте только, что они пишут: увеличение расценок в  связи  с
новым заказом, выплата по болезни, ликвидация  "черных  списков",  свобода
собраний и сходок, открытие вечерней школы  для  рабочих...  Нет,  это  уж
слишком.
     Второй  день  Звонарев  вместе  с  Тихменевым   вели   переговоры   с
делегациями рабочих по поводу их требований.  Вполне  сочувствуя  рабочим,
Сергей Владимирович  пытался  склонить  Тихменева  на  некоторые  уступки.
Генерал и слушать не хотел. До хрипоты в  голосе  он  доказывал  полнейшую
неприемлемость требований рабочих.
     - Зачем нам спорить и толочь воду в ступе? - сказал ему  Звонарев  на
второй день забастовки. - Давайте  представим  начальству  все  требования
рабочих, что принять и что отклонить.
     - Что вы, что вы! - ужаснулся Тихменев. - Если мы сделаем это, нас  с
вами выгонят с завода.  Только  подумать:  восьмичасовой  рабочий  день  и
увеличение расценок на пятьдесят процентов! Ведь это требование  девятьсот
пятого года! А у нас, слава богу, тысяча  девятьсот  четырнадцатый,  и  за
нашей спиной не Маньчжурия, а третьеиюньская Государственная дума.
     -  ...Со  столыпинским  галстуком  и  казачьей  плеткой,  -  напомнил
Звонарев.
     Тихменев замотал головой.
     - Сергей Владимирович, вы, право, несносный человек!
     - А  то,  что  творится  на  заводе,  сносно?  -  иронически  спросил
Звонарев. - Военный завод  -  и  вдруг  бастует  в  момент  приезда  столь
высокого гостя, как французский президент.
     - Да это же не только у нас, черт побери! - воскликнул Тихменев.
     - И тем не менее нам надо без шума и как можно  скорее  урегулировать
все эти вопросы, - настаивал Звонарев.
     После долгих колебаний Тихменев отважился последовать  совету  Сергея
Владимировича   и   отправился   с   докладом   к   начальнику    Главного
артиллерийского управления. Вернулся  он  через  два  часа  в  приподнятом
настроении и, вызвав к себе Звонарева, объявил, что  начальство,  учитывая
визит французского президента в  столицу,  нашло  возможным  удовлетворить
некоторые требования рабочих военного завода.
     - Верите, у меня будто гора с плеч свалилась, - признался Тихменев. -
Поручаю вам  сообщить  рабочим  о  наших  уступках,  и  пусть  сегодня  же
приступают к работе.
     Звонарев с удовольствием выполнил это поручение. Забастовка на заводе
прекратилась. Тихменев  окончательно  успокоился.  Вечером,  после  обхода
оживших цехов, он сказал Звонареву:
     - Ну, слава богу, все обошлось  для  нас  без  неприятностей.  Теперь
можно и развеяться. В Главном артуправлении я получил два  пригласительных
билета  на  "Зарю  с  церемонией",  которая  состоится  завтра  вечером  в
Красносельском лагере по случаю визита Пуанкаре. Не  хотите  ли  составить
мне компанию? Моя жена заболела, и один билет свободен.
     - Не до церемоний мне сейчас, Павел Петрович! - вздохнул Звонарев.  -
Жена все еще в тюрьме. Какие уж тут развлечения!
     Тихменев отнесся к его отказу неодобрительно:
     - А я бы  на  вашем  месте  обязательно  воспользовался  возможностью
побывать там.
     - Зачем? - Звонарев непонимающе взглянул на генерала.
     - Чудак вы, право, - заметил с улыбкой Тихменев. - Там будет  царь  с
семейством, двор, Пуанкаре  и  весь  влиятельный  бомонд.  Поверьте,  ваше
присутствие  в  таком  обществе  наверняка  бросится  в  глаза  жандармам.
Наденьте военную форму со всеми регалиями. Медаль за русско-японскую войну
и значок за оборону Порт-Артура. Ну, а  рядом  с  вами  буду  я,  генерал,
обвешанный крестами, медалями,  с  лентой  Станислава  1-й  степени  через
плечо. Каково, а?
     "А пожалуй, есть смысл поехать с ним! - подумал Звонарев. - Чем  черт
не шутит, может быть, и впрямь это поможет..."



                                    5

     На следующий день в установленный час Сергей Владимирович, облаченный
в военный мундир, прибыл на Балтийский вокзал и встретился  с  Тихменевым,
картинно наряженным в генеральскую  парадную  форму.  Все  вагоны  первого
класса были переполнены разодетыми дамами,  генералами  и  придворными.  В
купе стояла духота, и Тихменев со Звонаревым предпочли остаться в коридоре
у  открытого  окна.  Именитые  пассажиры   говорили   преимущественно   на
французском  языке.  Французские  анектоды,  французские  салонные  шутки,
изысканные обращения, манеры, жеманный смех дам и девиц. Ничего  русского,
все на чужеземный лад.