л ружье,
как перезарядил  его, поставил  на боевой  взвод, а  затем снова  повесил на
плечо.
   Его заметили, лишь когда он уже приблизился к месту погрузки. Базарбай,
спрыгнув с грузовика, удивленно уставился на него.
   - Ты чего? - сказал он Бостону, доскребывая в затылке  и вглядываясь  в
его  черное,  как  обугленная  головешка,  лицо. -  Ты чего  тут?  Чего  так
смотришь? - всполошился  он, предчувствуя что-то  недоброе. -  Опять  насчет
волчат, что ли? Делать тебе нечего? Попросили меня, я и написал.
   - Плевать  мне, что ты там написал, - мрачно бросил Бостон,  не отрывая
от него тяжелого  взгляда. -  Не до этого мне. Я  хочу тебе  сказать, что ты
недостоин жить на этом свете, и я сам порешу тебя!
   Базарбай не успел даже заслониться, как  Бостон вскинул ружье и,  почти
не целясь, выстрелил в него. Базарбай зашатался, кинулся  было спрятаться за
грузовик, но второй  выстрел настиг его, угодив в спину, и Базарбай,  трижды
перекрутившись,  ударился головой  о  кузов  и,  рухнув на землю,  судорожно
заскреб ее  руками. Все это произошло так неожиданно, что поначалу никто  не
двинулся  с места. И только  когда несчастная Кок  Турсун  с воплем упала на
тело мужа, все разом закричали и побежали к убитому.
   - Ни с места! -  громко  приказал Бостон, озираясь по сторонам.  - Чтоб
никто ни с места! -  пригрозил он, направляя дуло на каждого по очереди. - Я
сам отправлюсь сейчас туда, куда следует. И  потому предупреждаю, чтоб никто
ни с места!  В случае чего у меня патронов хватит! - И он  похлопал себя  по
карману.
   Все остановились как громом  пораженные,  никто ничего  не  мог понять,
ничего сказать,  словно все потеряли дар речи. Только  несчастная Кок Турсун
продолжала причитать над телом ненавистного мужа:
   -  Я  всегда  знала,  что ты кончишь, как собака, потому что  ты и  был
собака!  Убей и меня, убийца! - рванулась  жалкая и безобразная Кок Турсун к
Бостону. - Убей  и меня, как собаку. Я и  так света  белого сроду не видала,
зачем  мне  такая жизнь!  - Она попыталась  еще что-то выкрикнуть: мол,  она
предупреждала  Базарбая, что  нечего ему было  похищать  волчат, что  это до
добра не доведет, но этот  изверг ни перед чем не останавливался, даже диких
зверей  и  то пропивал,  -  но  тут двое  пастухов зажали ей рот  и оттащили
подальше.
   И тогда,  окинув суровым взглядом стоящих вокруг,  Бостон  негромко, но
жестко сказал:
   - Хватит, я сам  отправлюсь сейчас куда  следует, сам на  себя  заявлю.
Повторяю - сам! А вы все оставайтесь на своих местах. Слышали?
   Никто не вымолвил ни слова. Потрясенные случившимся, все молчали. Глядя
на лица  людей, Бостон  вдруг понял, что  с  этой  минуты он преступил некую
черту  и  отделил  себя от  остальных: ведь его  окружали  близкие  люди,  с
которыми изо дня в день, из года в год вместе добывал хлеб насущный. Каждого
из них он знал, и они его знали, с каждым из них у него были свои отношения,
но теперь на их лицах читалось отчуждение, и он понял, что отныне он отлучен
от них навсегда,  как если бы его ничто  и никогда не связывало с ними,  как
если бы он воскрес из мертвых и тем уже был страшен для них.
   Ведя на  поводу коня, Бостон  пошел  прочь.  Он уходил не  оглядываясь,
уходил  в приозерную  сторону, чтобы сдаться  там  властям. Шел  по  дороге,
понурив голову, а  за ним, прихрамывая и позвякивая уздечкой,  следовал  его
верный Донкулюк.
   То был исход его жизни...

   - Вот и конец света, - сказал  вслух  Бостон, и ему  открылась страшная
истина: весь мир до сих пор заключался в нем самом и ему, этому миру, пришел
конец.  Он был  и  небом,  и  землей, и  горами, и волчицей Акбарой, великой
матерью  всего сущего,  и  Эрназаром,  оставшимся навечно  во льдах перевала
Ала-Монгю, и последней его ипостасью - младенцем Кенджешем, подстреленным им
самим, и Базарбаем, отвергнутым и убитым в  себе,  и все, что он видел и что
пережил на своем веку,  - все это было его вселенной, жило в нем и для него,
и теперь хотя все это и будет  пребывать, как пребывало вечно, но без него -
то будет  иной мир,  а  его мир,  неповторимый, невозобновимый, утрачен и не
возродится ни в ком и ни в чем. Это и была его великая катастрофа, это и был
конец его света...
   На  пустынной полевой дороге к Приозерью Бостон  вдруг круто обернулся,
обнял коня за шею, повис на нем и зарыдал громко и безысходно.
   -  О, Донкулюк,  один ты  не понимаешь,  что  я натворил!  - плакал он,
содрогаясь всем телом от рыданий. - Как мне быть? Сына своими руками убил и,
не похоронив, ухожу и любимую женщину оставляю одну.
   Потом  закрутил чумбур,  поводья  уздечки  на шее  Донкулюка,  закрепил
стремена на луке седла, чтобы не колотили коня по бокам.
   - Иди, иди  домой, иди куда хочешь!  -  попрощался он  с Донкулюком.  -
Больше мы не увидимся!
   Ударил коня  ладонью по крупу,  шуганул его, и  конь,  удивляясь  своей
свободе, пошел на кошт.
   Бостон же продолжал свой путь...
   А  синяя  крутизна   Иссык-Куля   все   приближалась,  и  ему  хотелось
раствориться в ней, исчезнуть -  и хотелось и не хотелось жить. Вот  как эти
буруны - волна вскипает, исчезает и снова возрождается сама из себя...