у, - посоветовал  Авдию
шофер. - Надо палку тебе, тогда легче ходить будет.
   До здания вокзала  Авдий добирался целых  полчаса.  Хорошо  еще по пути
подобрал  какой-то обломок доски,  приспособил его как костыль под мышкой  -
так ему легче ковылять.
   А над путями, над конструкциями эстакад, прожекторов и грузовых кранов,
над  проходящими и  уходящими создавали, над  привокзальной площадью, верное
сказать,  над  всем пристанционным  городком  в  степи  гремели по селектору
команды,  разносились гудки локомотивов, то и дело  радиослужба оповещала  о
прибытии и  отбытии  пассажирских  поездов. После  пребывания в глуши  Авдий
сразу почувствовал кипение  жизни. Кругом сновали и спешили озабоченные люди
-  недаром Жалпак-Саз  считался  одной  из  самых  крупных  узловых  станций
Туркестана.
   Теперь Авдию предстояло решать, как уехать, на каком поезде да и вообще
как  дальше  быть,  имея  на  все  про все тридцать пять рублей. А  билет  в
плацкартном вагоне только до Москвы - и то если в  кассе будут места - стоит
тридцать рублей. А  на  что жить?  Как  быть  с ногой, ушибами и  ссадинами?
Обратиться в местную  больницу  или поскорее уезжать  отсюда?  Углубившись в
свои мысли, Авдий проковылял через станционные помещения, душные и людные. В
изодранной одежде, в синяках да еще с  этой  нелепой  доской-горбылем вместо
костыля он невольно привлекал внимание  -  многие на него  оглядывались. Уже
выйдя  на  перрон  к  расписанию поездов,  Авдий заметил, что за  ним следит
милиционер.
   --  А  ну  постой,  парень!  -  остановил его  милиционер, приближаясь.
Раздраженный, строгий  взгляд его не предвещал ничего хорошего.  -  Ты  чего
здесь делаешь? Кто ты такой?
   -- Я?
   - Да, ты.
   -- Да вот хочу уехать. Расписание смотрю.
   - А документы есть?
   - Какие документы?
   -  Обыкновенные:  паспорт,  удостоверение  личности,  справка  с  места
работы.
   - Есть, только я, это самое...
   -- А ну предъяви.
   Авдий замялся:
   - Понимаете ли, я, это самое, товарищ, товарищ...
   - Товарищ лейтенант, - подсказал раздражительный милиционер.
   - Так вот, товарищ лейтенант, я должен вам сказать...
   - Что ты должен сказать - это мы потом узнаем. Давай документы.
   Авдий не сразу достал из  кармана комок  сырой бесформенной бумаги, что
был некогда его паспортом.
   - Вот, - протянул он милиционеру. - Это мой паспорт.
   - Паспорт! -  милиционер презрительно  глянул на Авдия. -  Ты чего  мне
голову дуришь? И  это паспорт! Бери его назад и пошли проследуем в отделение
участка. Там разберемся, кто ты такой.
   - Да, я, товарищ лейтенант...  - смущаясь своего вида, доски-костыля  и
быстро собирающихся вокруг случайных зевак, неуверенно заговорил Авдий, - я,
понимаете ли, корреспондент газеты.
   - Какой  ты  корреспондент!  - возмутился милиционер: уж  очень  явно и
нагло лгал задержанный. - А ну пошли, корреспондент!
   Стоящие вокруг зеваки злорадно засмеялись.
   - Ишь что придумал - корреспондент он!
   - А может, еще министром иностранных дел назовешься?
   Пришлось ковылять за раздражительным лейтенантом через зал  ожидания. И
теперь  уже   все,   кто   встречался   на   пути,  оглядывались  на  Авдия,
перешептывались и посмеивались.  Когда они проходили мимо одного  семейства,
расположившегося с  вещами  на большой деревянной  скамейке, до  слуха Авдия
донеслись обрывки фраз.
   Маленькая девочка. Мама, мама, смотри, кто это?
   Женщина. Ой, детонька, это бандит. Видишь, его поймал дядя милиционер.
   Мужской голос. Да какой это бандит? Мелкий жулик, воришка, не больше.
   Женский  голос. Ой не  скажи,  Миша.  Это он  с  виду такой  жалкий.  А
попадись ему в темном переулке - прирежет...
   Но самая  ужасная  неожиданность ожидала Авдия  Каллистратова  впереди.
Войдя вслед  за лейтенантом и одну  из  дверей  многочисленных привокзальных
помещений, он очутился в  довольно  просторной милицейской комнате  с окном,
выходящим на площадь. Какой-то младший милицейский чин,  сидевший у телефона
за столом, при появлении лейтенанта привстал.
   - Все в порядке, товарищ лейтенант, - доложил он.
   -  Садись, Бекбулат.  Вот еще  один залетный, - кивнув на Авдия, сказал
лейтенант. - Видишь, какой красавец! Да еще корреспондент!
   Оглядевшись  с порога по  сторонам,  Авдий  чуть  не  вскрикнул  -  так
ошеломило его зрелище, представшее его  глазам. В  левом углу около  входной
двери за грубо сваренной из арматурного железа решеткой,  поделившем комнату
от  пола  до  потолка,  сидели,  точь-в-точь  как звери в зверинце, гонцы  -
добытчики анаши: Петруха,  Ленька, Махач, Коля,  двое гонцов-диверсов  и еще
какие-то ребята  -  всего человек  десять-двенадцать, почти вся  команда, за
исключением Гришана. Самого среди них нe было.
   -  Ребята, что с  вами? Как же  это  случилось? - невольно вырвалось  у
Авдия.
   Никто из  гонцов не откликнулся. Они даже не шевельнулись. Гонцы сидели
в клетке на полу впритык один к другому,  очень изменившиеся,  отчужденные и
мрачные.
   - Это не твои ли? - странно усмехнулся раздражительный лейтенант.
   - Ну конечно! - заявил Авдий. - Это же мои ребята.
   - Вот оно что! - удивился лейтенант, внимательно глянув на Авдия. -  Он
что, ваш, что ли? - спросил он гонцов.
   Никто не отозвался. Все молчали, опустив глаза.
   - Эй,  вы, я вас спрашиваю! - разозлился лейтенант.  - Что  молчите? Ну
что ж, подождем. Вы у меня  еще  запляшете, как караси на сковороде, вы меня
попомните,  когда каждому  отвалят по  триста  семнадцатой  статье,  вы  еще
запоете про дальние края. И не надейтесь, что малолетние, мол, что прежде не
судились. Это не в счет. Да,  да, не в счет. Вы пойманы с поличным! - кивнул
он на знакомые Авдию рюкзаки и чемоданы с анашой, разбросанные по полу. Иные
из  них были  открыты, иные порваны, кое-где анаша рассыпалась,  и в комнате
стоял  тяжелый  дух  степной  конопли.  На  столе  возле  телефона  валялись
спичечные коробки и стеклянные баночки с пластилином. - Вы у меня помолчите!
Обиделись, видите ли!  Вы у меня с поличным  попались! - повторил лейтенант,
суровея,  и голос  его зазвенел от  гнева.  -  Вот  улики! Вот  вещественные
доказательства! Вот  ваш  дурман!  - Он  стал пинать рюкзаки с  анашой. - Из
вашей шайки только один мерзавец ускользнул от облавы. Но и он  будет сидеть
в этом углу за решеткой, мерзавцы вы эдакие.  Встать! Кому  говорю - встать!
Ишь  расселись. Стоять и смотреть  сюда.  Не отводите глаз! Кому  велено  не
отводить  глаз! Такие подонки, как вы, стреляли  в меня из-под вагонов, и от
меня вам пощады не дождаться! Сволочи, сопляки, а уже  начинают вооружаться!
Что же дальше-то будет! Я ваш враг навек, а я умею бороться. По всем поездам
и на всех путях я буду хватать вас, как бешеных собак, вам нигде не укрыться
от меня!  -  в  ярости кричал  он.  -  Так  я  вас спрашиваю,  кто он,  этот
оборванец, выдающий себя за корреспондента? Кто  он, этот  тип? - И, схватив
Авдия за руку, он подтащил его к  решетке.  -  Отвечайте, пока  я вас добром
спрашиваю? Он ваш?
   Какое-то мгновение все  молчали. И, глядя в мрачные  лица гонцов, Авдий
никак  не   мог  освоиться  с  тем,  что  лихие  парни,  которые  вчера  еще
останавливали поезда в  стeпи, кайфовали и сбрасывали его на ходу из вагона,
теперь сидели  в клетке - без брючных ремней, без  обуви,  босоногие (должно
быть, это делалось, чтобы они не сбежали, когда их выводят по нужде), жалкие
и ничтожные.
   -  В  последний  раз  вас   спрашиваю,  -  задыхаясь  от   возбуждения,
переспросил лейтенант. - Этот тип, которого я задержал, ваш или не ваш?
   - Нет, не наш, - зло ответил за всех Петруха,  неохотно подняв глаза на
Авдия.
   -  Как же не ваш, Петр?  -  поразился Авдий,  подступив  на самодельном
костыле к самой решетке.  -  Вы что же,  забыли меня? -  укорил он тех, кого
отделяла  от  него решетка. - Мне вас так жаль,  - добавил он.  - Как же это
случилось?
   - Тут  не  место  для ваших соболезнований, - оборвал его  лейтенант. -
Сейчас я буду допрашивать каждого  в отдельности, - пригрозил он гонцам. - И
если  кто соврет -  а это все равно выяснится, - тому добавят статью.  Ну-ка
говори ты, - обратился он к Махачу.
   - Нэ наш, - ответил тот, скривив мокрые губы.
   - А теперь ты, - приказал лейтенант Леньке.
   - Не наш, - ответил Ленька и тяжко вздохнул.
   - Не наш, - буркнул рыжеголовый Коля.
   И все они до одного не признали Авдия.
   Поведение гонцов, как это ни странно, задело Авдия  Каллистратова.  То,
что  все они  отреклись от него, односложно,  коротко, наотрез, оскорбило  и
унизило   его.   Авдий  почувствовал,  что  его   бросило   в  жар,   голова
раскалывалась.
   - Как  же  так, как  же вы  можете  говорить, что не знаете  меня?  - в
растерянности недоумевал он. - Да я же...
   - Вот что,  корреспондент "Нью-Йорк таймc", - издевательски прервал его
лейтенант. - Довольно  слов. "Да я", "да ты". Ты вот что, ты давай не морочь
мне голову. И без тебя хватает дел. Иди-ка ты отсюда, не путайся под ногами.
И не лезь к этим. Против таких, как они, есть закон и закон беспощадный - за
изготовление,  распространение   наркотиков   и  торговлю  ими   немедленное
осуждение. С такими, как они,  разговор короткий.  А ты, друг корреспондент,
иди быстрей отсюда. Иди и не попадайся больше на глаза.
   Наступило  молчание. Авдий Каллистратов переминался  с ноги на ногу, но
не уходил.
   -  Ты  слышал,  что  тебе  сказал  товарищ  лейтенант?  -  подал  голос
милиционер, который все это время заполнял за столом какие-то бумаги. - Иди,
пока не поздно. Скажи спасибо и иди.
   - А ключ у вас есть от этих дверей? - указал Авдий на замок, висящий на
железной двери.
   - А тебе-то что? Есть, конечно, - ответил лейтенант, не понимая толком,
к чему клонит Авдий.
   - Тогда откройте, - сказал Авдий.
   - Еще чего! Да ты кто такой? - возмутился лейтенант. - Да я тебя!
   - Вот-вот,  я и хочу, чтобы меня  сейчас же  посадили  за решетку.  Мое
место там!  - Лицо Авдия пылало, на него снова накатило бешенство, как тогда
в вагоне,  когда он выбрасывал на ветер драгоценную анашу. - Я требую, чтобы
меня арестовали и судили, - выкрикивал  Авдий,  - как и этих несчастных, что
заблудились  в мире, где столько противоречий и неисчислимых зол!  Я  должен
нести такую  же ответственность, как и они.  Ведь я занимался тем же,  что и
они. Откройте  дверь и посадите меня вместе с ними! На суде они  подтвердят,
что  я виновен так же, как и они! Мы покаемся в своих грехах, и это послужит
нам очищением...
   Тут милиционер отложил в сторону бумаги и вскочил.
   - Да он же сумасшедший,  товарищ лейтенант. Посмотрите только  на него.
Сразу видно, что он ненормальный.
   - Я в здравом уме, - возразил Авдий. - И я должен понести равное с ними
наказание! В чем же мое сумасшествие?
   -  Постой, постой,  - заколебался  лейтенант.  Очевидно,  за  всю  свою
нелегкую службу  в  транспортной  милиции  он  никогда еще  не сталкивался с
такого рода диким случаем: ведь расскажи кому об этом, не поверят.
   Наступило молчание. И  тут  кто-то всхлипнул,  потом,  давясь  слезами,
зарыдал. Это плакал, отвернувшись к стене, Ленька. Петруха зажимал ему рот и
что-то угрожающе шептал на ухо.
   -  Вот  что, товарищ, - вдруг  смягчившись,  сказал  Авдию лейтенант. -
Пошли поговорим, я тебя выслушаю со  всем вниманием, только в другом  месте.
Выйдем поговорим. Пошли, пошли, послушайся меня.
   И они  снова  вышли  в  зал ожидания, битком  набитый  разным  проезжим
народом.  Лейтенант подвел Авдия к свободной скамейке, предложил сесть и сам
сел рядом.
   - Очень тебя прошу,  товарищ, - с неожиданной  доверительностью  сказал
он, - не  мешай нам работать. А  если что  и  не  так,  не сердись. Уж очень
трудная у нас работа. Да  ты и  сам видел. Я  тебя прошу, уезжай,  куда тебе
надо. Ты свободен. Только больше к нам не приходи. Понял, да?
   И пока Авдий  собирался с мыслями, думая, как бы  объяснить  лейтенанту
свое  поведение  и  высказать свои  соображения  насчет  участи  задержанных
гонцов, тот встал и, раздвигая толпу, ушел.
   Проезжие  от нечего делать  снова стали  искоса поглядывать  на  Авдия:
слишком уж  он выделялся  даже среди  этой  разношерстной толпы. Избитый,  с
лицом в синяках,  в изодранной одежде, с доской под  мышкой  вместо костыля,
Авдий вызывал у людей и любопытство и презрениe  разом. К тому же его только
что привел сюда милиционер.
   А  Авдию  становилось  все  хуже...  Жар  поднимался,  и  голова болела
невыносимо. События минувшего дня, ночной ливень, распухшая непослушная нога
и,  наконец,  новая неожиданная  встреча с  гонцами, которым  теперь грозило
страшное  возмездие за  их  преступление,  - все  это  не  прошло  для  него
бесследно. Авдия стало знобить, бросило сначала в  дрожь, потом снова в жар.
Он сидел  съежившись,  вобрав голову в плечи,  не  в силах встать  с  места.
Злополучный костыль валялся у его ног.

   И  тут  перед помертвевшим  взглядом  Авдия все  поплыло  как в тумане.
Расплываясь,  утрачивая четкие очертания, лица  и фигуры людей вытягивались,
съеживались, накладывались друг на друга. Авдия мутило, мысли  мешались, ему
было  трудно  дышать.  Авдий  сидел  сам  не  свой  в  этом  душном,  парном
многолюдном зале среди случайных людей. "Ой,  как худо мне, - думал он,  - и
до  чего же странно  устроены  люди. Никто никому не  нужен.  Какая  пустота
вокруг,  какая  разъединенность".  Авдий  ожидал,  что  это состояние  скоро
пройдет, что  он снова  станет самим  собой и тогда попытается чем-то помочь
тем, кому грозило тюремное заключение.  То, что они только вчера выбрасывали
его на ходу из поезда, надеясь, что он разобьется насмерть, сейчас отошло на
второй план. Эти преступники, мерзавцы, тупые убийцы должны были бы вызывать
в  нем  ненависть, желание  отомстить,  а не сострадание. Но  идеалист Авдий
Каллистратов  не  желал усваивать  уроки жизни,  и  никакая  логика  тут  не
помогала.  Подсознательно он понимал, что поражение добытчиков анаши - это и
его поражение,  поражение несущей добро альтруистической идеи. Ему оказалось
не по  силам повлиять на  добытчиков, чтобы спасти их от страшной  участи. И
вместе с  тем  он  не мог не  понимать,  как  уязвим он  из-за этого  своего
всепрощения, к каким роковым последствиям оно может привести...
   И все-таки  мир не  без  добрых людей,  отыскались  они  и  в той толпе
случайных людей на  вокзале.  Какая-то  пожилая женщина,  седая,  повязанная
платком, сидящая с  вещами на скамейке напротив Авдия, очевидно, поняла, что
человеку нездоровится и он нуждается в помощи.
   - Гражданин, - начала было она и тут же чисто по-матерински спросила: -
Сынок, тебе нехорошо? Уж не заболел ли ты?
   -  Похоже, что заболел, но вы не беспокойтесь, -  попытался  улыбнуться
Авдий.
   - Это как же не беспокоиться?  Ой  батюшки, да  что же это такое, уж не
упал ли ты откуда? А жар у тебя сильный, - сказала она, притронувшись ко лбу
Авдия. -  И глаза совсем больные.  Ты вот что,  сынок, никуда не  уходи, а я
пойду узнаю, может, тут врачи какие есть или,  может, тебя в больницу  какую
определят. Нельзя же тебя так оставить...
   - Да не беспокойтесь, не стоит, - говорил ей Авдий слабеющим голосом.
   - Нет, нет. Ты посиди тут маленько. Я вмиг обернусь...
   Поручив присматривать за  вещами соседке с малыми  детьми, сердобольная
женщина куда-то ушла.
   Сколько она отсутствовала,  Авдий не  помнил. Ему  стало  совсем  худо.
Теперь он понял, в чем дело: у  него сильно болело  горло.  Невозможно  было
даже сглотнуть  слюну. "Наверное,  ангина",  - подумал  Авдий. Он  настолько
ослабел,  что  ему хотелось лечь, растянуться прямо на  полу - пусть на него
наступают - и забыться, забыться, забыться...
   Авдий  уже  было  стал засыпать, как вдруг толпа в зале ожидания  рядом
зашевелилась,  послышался  гул  голосов.  Открыв  глаза,  он увидел,  что из
милицейской комнаты выводят гонцов. Их со всех сторон окружал наряд милиции.
Раздражительный  лейтенант шел впереди - люди расступались перед ним, за ним
следовали гонцы в наручниках. Они шли под конвоем один за другим -  Петруха,
Махач,  Ленька,  Коля, двое  диверсов  и  другие, всего человек  десять.  Их
выводили из вокзала.
   Пересиливая  себя,  Авдий с  трудом поднял костыль и  кинулся вслед  за
гонцами. Ему  казалось, что  он передвигается очень быстро, но почему-то  он
так и не  смог догнать подконвойных. Столпившиеся зеваки тоже  мешали  Авдию
пробраться к гонцам. Но как гонцов увозили, он увидел: неподалеку  от дверей
вокзала  стояла  закрытая  машина  с  зарешеченной  дверцей  позади  -  двое
милиционеров подхватывали гонцов под мышки и заталкивали внутрь.
   Потом  в  машину  сел  конвой, и дверца захлопнулась. В кабину  рядом с
водителем  сел  лейтенант, и машина покатила  прочь от  вокзальной  площади.
Толпа высказывала всевозможные предположения.
   - Бандитов поймали. Целую шайку.
   - Не иначе как те, что убивали людей по квартирам.
   - Ой страх-то какой!
   - Да разве ж это бандиты? Пацаны какие-то.
   -  Пацаны,  говоришь? Теперешние пацаны кого  хочешь  убьют и глазом не
моргнут.
   - Да нет же,  люди  добрые, это  добытчики анаши. Ну да, те  самые, что
анашу провозят. Тут их ой сколько ловят на товарняках...
   - Сколько ни лови, а они все прут...
   - Да что же это такое...
   Так  закончилась  горькая  эпопея гонцов.  И  Авдий  чувствовал в  душе
необъяснимую опустошенность...
   Плохо соображая, где он прежде сидел,  Авдий  потащился в зал ожидания.
Шел наугад,  с  трудом  волоча ноги, и  тут ему встретилась  та самая  седая
женщина.
   - Да вот он, вот! - сказала она медсестре в белом халате. -  Куда же ты
ушел, сынок, ведь мы тебя обыскались. Вот и  медсестра пришла. У тебя небось
жар, так они боятся, не заразная ли у тебя болезнь.
   -- Не думаю, - слабым голосом ответил Авдий.
   Медсестра пощупала лоб Авдия.
   - Высокая  температура, - сказала она. -  А расстройство есть?  Понос с
гнилостным запахом? - уточнила она.
   - Нет.
   - Ну все равно. Надо пройти в медпункт. Там доктор посмотрит еще.
   - Да я готов.
   - А вещи ваши где?
   -- Вещей у меня нет...

IV

   В    жалпак-сазской   станционной   больнице,   куда   положили   Авдия
Каллистратова,  врач Алия Исмаиловна, хмуроватая казашка, осмотрев больного,
строго сказала:
   - Положение у  вас достаточно сложное. Травму  ноги  должен  посмотреть
специалист.  А   пока  будем  лечить  антибиотиками,   чтобы   заражение  не
распространилось.  Но вы,  больной,  должны рассказать мне  все,  что с вами
было. Я спрашиваю вас не из любопытства, а как врач...
   Среди всевозможных встреч и разлук хоть раз в жизни  случается  то, что
не назовешь иначе как встречей, ниспосланной Богом. Но как  велик риск,  что
подобная встреча  ни к чему не  приведет, человек постигает лишь  потом  - и
тогда ему  на  мгновение становится страшно при  мысли,  а что  если  бы  та
встреча оказалась напрасной... Ведь исход встречи зависит уже не от Бога,  а
от самих людей.
   Нечто похожее произошло с Авдием Каллистратовым. Вечером третьего дня к
нему в больницу пришла  она - та, о которой он мог лишь мечтать,  потому что
не знал, кто она, а мечтать ведь можно обо всем на свете...
   Днем после уколов и таблеток температура несколько снизилась и к вечеру
уже не поднималась свыше  тридцати семи и трех. Но  опухоль на ноге пока еще
не спала,  и одно ребро  с правой стороны  оказалось  сломанным, на рентгене
обнаружилась  трещина.  В  целом же дела шли  нa  поправку.  На субъективное
самочувствие  Авдий  не  мог  пожаловаться.  Врач  Алия Исмаиловна оказалась
врачевателем  в полном смысле  слова, исцеляющим  не только знаниями,  но  и
самим  своим  обликом. Все ее назначения, сама  манера разговаривать внушали
пациенту спокойствие и уверенность, помогали ему сопротивляться болезни.  Ее
психотерапия  была  сдержанной  и мудрой,  и Авдий после  всех  перипетий  и
потрясений  особенно  остро ощутил,