было утешить ее в  горе, некому  было ответить  плачем на  ее
плач. Холодны были великие горы...

III

   Утром  другого дня,  часов  примерно  около десяти,  Базарбай  Нойгутов
собрался  седлать  лошадь,  чтобы  наведаться  в  райцентр, но  тут  заметил
направляющегося к ним всадника. Интересно, что ему понадобилось на Таманском
зимовье?  Всадник  в желтой  дубленой  шубе  нараспашку и лисьей шапке  ехал
дорожной полурысью  с  западной стороны, по  подножью малого склона. Хорошо,
отменно  сидел он  в  седле.  Базарбай  сразу  узнал  конного и, вглядевшись
получше  в золотистого  дончака,  убедился,  что не обознался -  это был сам
Бостон  Уркунчиев  верхом   на  Донкулюке.  Неожиданное   появление  Бостона
неприятно  удивило Базарбая, настолько  неприятно, что  он отложил в сторону
седло  и  решил дождаться своего  соседа-недруга. А чтобы Бостон не подумал,
что он его встречает, принялся обтирать коня пучком соломы. Делал вид, будто
занят своим  делом.  У Базарбая было такое странное ощущение,  словно Бостон
застиг его  врасплох. Он окинул взглядом подворье, кошары, пастухов, занятых
поутру делами, - все  ли в порядке.  Конечно, на зимовье у  Бостона  порядка
побольше, Бостон на работе зверь зверем, но на то он и передовик (злые языки
поговаривали - в те славные годы быть бы ему сосланным как кулаку в Сибирь),
а Базарбай что - обычный, рядовой азиатский чабан. Таких,  как он, не счесть
по горам да по степям,  они и пасут те миллионные  стада,  копыта которых не
дают траве подняться над  землей,  стаптывая  ее  на корню. А  потом ведь  с
каждого  свой  спрос.  Бостон  -  одно  дело,  он  -   другое.  Пока  Бостон
приближался,  в  голове  заметались  мысли.  "И  чего  это  наш  кулак вдруг
припожаловал  с  утра  пораньше?  Никогда  такого  не бывало!  -  недоумевал
Базарбай.  - К чему бы это? С  какой стати?" Решил было пригласить Бостона в
дом,  раз такое дело, но, представив себе свое жилище,  запущенный бригадный
дом и прежде всего свою жену, несчастную, злобную Кок Турсун (разве ее можно
сравнить с Гулюмкан!), отказался от такой мысли.
   Приближаясь к Таманскому зимовью,  Бостон придержал на краю двора коня,
огляделся по сторонам и, заметив  подле навеса  самого хозяина, направился к
нему. Они сдержанно поздоровались - Бостон  так и не слез с седла.  Базарбай
продолжал заниматься своим делом.  Впрочем, ни один не увидел в том для себя
обиды.
   - Хорошо, что я тебя застал, - сказал Бостон, приглаживая ладонью усы.
   - Как видишь, я на месте. А что такое, если не секрет?
   - Какой тут секрет, дело есть.
   -  Ну, такой человек,  как ты, по пустому  делу не  приедет, - надменно
проронил Базарбай. - Верно я говорю?
   - Верно.
   - Тогда слезай с коня, если по делу прибыл.
   Бостон молча спешился, привязал Донкулюка  к коновязи. Как всегда, и на
этот  раз  не  забыл -  ослабил  подпругу  чтобы  конь  отдохнул от  ремней,
стесняющих  грудь, чтобы двигался вольней. Затем  осмотрелся вокруг, как  бы
оценивая, что творится во дворе.
   -  Что стоишь?  Что высматриваешь?  - с  плохо скрываемым  раздражением
окликнул  его  Базарбай.  - Садись вот  на  колоду, -  предложил он,  а  сам
пристроился нa тракторной покрышке, валявшейся под ногами.
   Они посмотрели друг на друга все с таким же глухим неодобрением.  Все в
Бостоне не  нравилось Базарбаю  - и что шуба на нем добрая, обшитая по краям
черной мерлушкой, и что  распахнута она на его  широкой груди, и что  сам он
здоровый  и глаза у него ясные, и что лицо  цвета темной меди, а ведь Бостон
его,  Базарбая,  лет нa пять  старше,  не нравилось и то, что  вчера  Бостон
наверняка лежал  в постели с  Гулюмкан, хотя какое, казалось бы, ему дело до
этого.
   - Так выкладывай, слушаю тебя, - кивнул Базарбай.
   - Понимаешь, я  по какому делу, - начал Бостон, - видишь, вон и курджун
прихватил, подвязал к седлу. Ты  этих волчат отдай мне,  Базарбай.  Надо  их
вернуть на место.
   - На какое место?
   - Подложить в логово.
   - Вон оно что! - ехидно  скривился Базарбай. - А я-то думал,  с чего бы
это  наш  передовик пожаловал с  утра. Дела  свои бросил  и  прискакал.  Ты,
наверно,  забываешь, Бостон,  что я  у тебя не в пастухах хожу.  Я такой  же
чабан, как и ты. И ты мне не указ.
   - При  чем тут указ - не указ! Ты  что, не можешь  спокойно  выслушать?
Если  ты думаешь,  волки  забудут  о  том, что  вчера  произошло,  ты крепко
ошибаешься, Базарбай.
   - А мне-то что! Пусть  их не  забудут, мне-то какое дело до этого, да и
какое тебе дело?
   -  А  такое, что вчера мы глаз не сомкнули всю ночь, волки воем выли  в
две глотки. Эти  звери не  успокоятся, пока им не вернут  детенышей.  Я знаю
волчью натуру.
   Бостон  явился  к  нему  просителем.  И  от  этого  подмывало  Базарбая
покуражиться,  поиздеваться, показать себя. Чтобы сам  Бостон  пришел к нему
кланяться  -  такое  и во  сне  не  привидится.  И  Базарбай  решил, раз  уж
подвернулся такой случай, не упустить своего. И вдобавок мелькнула злорадная
мысль: хорошо,  что не было им  ночью покоя, хорошо, что не до ласк Гулюмкан
было Бостону. Всегда бы так! И он сказал, искоса метнув нa Бостона взгляд:
   - Не  морочь мне голову, Бостон! Тоже нашел дурака! Не для этого я брал
выводок,  чтобы  возвращать  его  чуть  не с  поклонами.  Много  ты  о  себе
понимаешь!  И потом у тебя свои, а  у меня  свои  интересы.  И мне  плевать,
спалось тебе  там с твоей бабой или  не спалось,  мне от этого ни жарко,  ни
холодно.
   - Подумай, Базарбай, не отказывайся с ходу.
   - А чего тут думать?
   -  Напрасно  ты  так, - еле сдерживаясь, сказал Бостон. Он  понял,  что
совершил  большую  ошибку.  Теперь ему  оставалось прибегнуть  к  последнему
средству.  -  В  таком  случае,  -  сказал  он, все  еще  пытаясь  не терять
самообладания, - давай сторгуемся по-честному - ты продаешь, я покупаю! Тебе
все равно продавать этих волчат, так продай их мне. Называй свою цену - и по
рукам!
   - Не продам!  - Базарбай даже привскочил. - Тебе ни за  какие деньги не
продам! Подумаешь, нашелся - продай! У тебя деньги,  а у меня нет! Да плевал
я на то, что у тебя деньги. Я их пропью, волчат, но тебе не продам,  слышал?
Мне плевать, кто ты и что ты! Слушай, садись-ка ты поскорей на коня и уезжай
подобру-поздорову!
   --  Не говори глупости, Базарбай. Давай поговорим как мужик с  мужиком.
Какая тебе разница, кому продать волчат?
   - А такая! Не тебе меня учить. И без тебя ученый. А если хочешь, я тебе
такое устрою, что на своем  партийном собрании, где ты все выставляешься, я,
мол, всем передовикам передовик, всех уму разуму учишь,  так  вот я тебе там
такое устрою, что позабудешь, откуда  солнце  исходит и куда  заходит. Такое
устрою, что век нe забудешь!
   -  Ну  и ну!  -  искренне  удивился  Бостон, невольно  отгораживаясь от
Базарбая рукой. - Ты постой меня пугать, объясни, за что ты так взъелся?
   -  За  что взъелся?  А за то!  Ты против  властей идешь.  Ясно! Один ты
умный! Начальство требует уничтожать  повсюду  хищников,  а ты решил  волков
миловать,  решил  размножать  - так  выходит?  Подумай  сам  кулацкой  своей
головой!  Я  целый  выводок  извел,  стало быть, большую пользу  государству
принес, а  ты хочешь подложить их в логово.  Пусть  растут, пусть плодятся -
так, что ли? Да еще меня подкупить хочешь!
   - Не тебя подкупить я хочу - глаза б мои на тебя не глядели, - а купить
волчат.  Только  напрасно  ты меня стращаешь чуть ли не  судом.  Ты  вначале
подумай,  пораскинь мозгами,  что ты делаешь и  кто  ты после того  есть! Ты
вначале взрослых волков убери, если ты такой герой!  И прежде всего волчицу,
раз ты наткнулся на логово. А если тебе слабо, скажи другим, вот, мол, так и
так, и пусть этим займется тот, кому это по силам.
   - А кто это - уж не ты ли?
   - А хотя  бы и  я!  А теперь попробуй найди  этих волков - ищи  ветра в
поле.  Раз ты разорил их логово, теперь волка и волчицу  и не выследить и не
убить.  Теперь они будут резать  по  округе всю живность, весь скот, в любой
час мстить будут человеку - попробуй справься с ними. Ты об этом подумал?
   - Рассказывай, рассказывай, ишь  выискался адвокат волчий. Пойди докажи
- кто тебе поверит? Рассказываешь о  волках  как о  людях, привык вкручивать
мозги. Да  я  тебя вижу насквозь! Я тебе другое скажу. Если ты приперся сюда
на  меня давить... - Базарбай, не договорив, сорвал шапку  с  лысой  головы,
подскочил к Бостону:  ни  дать ни  взять  крутолобый  бык, -  и они  сошлись
вплотную, лицом к лицу, оба сопели, их душила ненависть.
   -  Ну, что еще ты хочешь мне сказать? - охрипшим от  напряжения голосом
сказал Бостон. - А то некогда мне!
   - Я всегда  знал, что ты  жмот, себе  на уме, только под себя  гребешь,
потому  и по  собраниям  таскаешься - без тебя там,  пастуха,  не  обошлись.
Только никто не  знает, что ты  от зависти подыхаешь, как собака, когда кому
что-то светит. Не ты, видишь ли, взял добычу, не ты  огреб выводок, тебе вот
и неймется, вот ночи и не спишь, когда у кого хоть какая-то удача!
   - Тьфу ты! - не стерпел  Бостон. - И я еще разговариваю  с таким гадом!
Да сам я  дурак! Знал  бы, не приехал! Кончай  разговор! Все! Теперь если  и
отдашь волчат - не возьму. Иди, делай свое дело!
   Бостон, раздосадованный не на шутку, подошел к коновязи, резко выдернул
чумбур, подтянул рывком подпругу так, что конь зашатался, переступая ногами,
и с маху сел в седло. Он был настолько зол, что не услышал, как его окликала
жена Базарбая. Бедная  женщина самую  малость опоздала.  Выйдя из  дому, она
заметила,  что муж ее с кем-то громко разговаривает, размахивает  руками. "С
кем это он? - подумала она. - Да никак сам Бостон пожаловал, впрочем, с чего
бы это ему к  нам приехать?" Но тут  же поняла, что между мужчинами какой-то
спор, и поспешила к ним. Однако добежать не успела - Бостон  уже отъехал  на
золотистом дончаке, и  вид у него был разгневанный. Нахлобучив  лисью шапку,
он хлестанул коня и унесся прочь, полы шубы развевались, как крылья.
   - Бостон! Бостон! Постой!  Послушай меня!  -  крикнула Кок  Турсун,  но
Бостон  не обернулся  -  кто  знает, то  ли  не  услышал, то  ли  не захотел
откликнуться.
   - Ты чего человека обидел? Из-за чего у  вас  спор? -  подступилась Кок
Турсун к Базарбаю.
   - Не  твое дело! И не ори, чего  тебе понадобилось  его звать?  Кто  он
тебе?
   - Да ведь раз в сто лет приехал к тебе, а ты?! И кто только тебя такого
родил на свет? Изверг ты, не человек!
   Слова  жены лишь распалили  Базарбая, он взвился,  вскочил на  колоду и
заорал вслед Бостону:
   - Мать твою затопчу! Не на такого напал! Привык, чтобы все голову перед
тобой гнули! Мать твою...
   - Перестань! Прекрати!  - Кок  Турсун  отважно кинулась к мужу, стащила
его с колоды. - Лучше меня избей, зачем позоришь человека? За что?
   - Отойди, зараза!  - оттолкнул ее  Базарбай.  -  Какое  твое дело?  Он,
видишь ли, решил,  что Базарбай  будет лебезить перед ним. На,  мол, возьми,
ради бога, волчат, пусть будет по-твоему! Не на того напал!
   -- Так  это ты из-за волчат? - подивилась Кок  Турсун. -  Было бы из-за
чего! Прямо конец света! Конец света! Срам-то какой...

IV

   В  тот день  волки снялись  с  места. И не  просто снялись,  а покинули
логово,  не  вернулись  на  ночь и  стали  бродить на  стороне  -  то  уныло
отлеживались  где  придется,  то  вновь  рыскали  по  округе,   особенно  не
скрывались, вели  себя  нагло,  точно перестали остерегаться людей. В те дни
многие окрестные чабаны  замечали их в  самых  неожиданных местах. И  всегда
волчица с низко пригнутой головой шла впереди,  точно бы одержимая безумием,
а волк  неизменно следовал  за ней. Впечатление  было  такое, будто эта пара
ищет  свою  погибель  -  настолько  очевидно  они пренебрегали  опасностями.
Несколько раз, вызвав невиданный переполох среди собак, они проходили вблизи
жилищ  и  кошар. Псы поднимали  злобный лай, бесновались, выходили  из себя,
делали вид, что  вот-вот кинутся в атаку, но волки упорно не обращали на них
внимания и, даже когда им вслед стреляли, не убыстряя  шага, продолжали свой
путь,  словно не слышали выстрелов. Одержимость  этих странных  волков стала
притчей во языцех.  И еще больше заговорили о них, когда Акбара  и Ташчайнар
нарушили  волчье табу  и стали нападать на людей.  В одном случае они  средь
бела дня осадили тракториста прямо  посреди дороги. Он вез сено в  прицепной
тележке. Заклинило руль, и тракторист, молодой парень, полез вниз поглядеть,
в чем дело. Он долго возился там, орудуя ключами, и вдруг  заметил невдалеке
двух волков, ступающих по таявшему снегу, - они шли к нему. Больше всего его
поразили  волчьи глаза.  С  лютым,  как он  потом  рассказывал,  оцепеневшим
взглядом они приближались  к нему, причем  волчица была чуть ниже в холке  и
синеглазая.  Глаза у  нее  были  влажные  и пристальные.  Хорошо, парень  не
растерялся,  успел  заскочить в кабину и  прихлопнуть дверцу. Хорошо,  мотор
завелся  от стартера, а то  все приходилось заводить сплеча,  от рукоятки. А
тут  прямо-таки повезло.  Трактор затарахтел, и  волки отпрянули, но уйти не
ушли, а все норовили приблизиться то с одной, то с другой стороны.
   В  другой  раз лишь чудом уцелел  подросток-пастушок. И  тоже дело было
днем. Он отправился верхом на ослике за топливом, отъехал недалеко от дома -
ему  надо было  привезти  хворосту на  растопку.  Пока  он  резал  серпом  в
кустарнике сухостойный хворост, откуда-то выскочили два волка. Ослик даже не
успел подать голоса.  Нападение  произошло  мгновенно,  молчком  и  кроваво.
Мальчик бежал, не выпуская серпа из рук, и, добежав до  кошары, упал  и стал
кричать  не  своим  голосом.  Когда  люди  из  кошары с  ружьями побежали  к
кустарнику, волки  неспешной трусцой  скрылись за холмом. Даже  выстрелы  не
заставили их убыстрить шаг...
   А  чуть  погодя волки устроили  настоящую бойню  среди  суягных  маток,
выгнанных  попастись  неподалеку  от  кошары.  Никто  не  видел, как  и  что
произошло.  Спохватились только  тогда, когда  оставшиеся в  живых  животные
примчались  в  страхе   во  двор.  Полтора  десятка   суягных  маток  лежали
растерзанные на пастбище.  Всех  их  убили  зверски,  перерезав горло, убили
бессмысленно - нe для насыщения, а ради умерщвления.
   И пошел  счет  злодеяниям Акбары и Ташчайнара.  И  пошла о них страшная
слава. Но  люди видели лишь  внешнюю  сторону  дела  и  не  знали  подлинной
подоплеки,  подлинных   причин  мести   -  не  ведали  о  безысходной  тоске
матери-волчицы по похищенным из логова волчатам...
   Базарбай  гулял,  куражился - пропивал дуриком доставшиеся  ему деньги,
куролесил в те дни по прибрежным курортным ресторанам, пустынным и мрачным в
мертвый сезон,  зато водки было  всюду навалом. И везде  Базарбай, напившись
так, что даже лысина багровела, вел  один  разговор  - о том, как он здорово
отшил этого возомнившего  о  себе  и возгордившегося Бостона, этого жмота  и
змея, этого  неразоблаченного тайного  кулака,  которого  в  прежние времена
приставили бы к стенке как классового врага, и все тут. Жаль, что те времена
минули. Такого типа пустить  в расход - святое дело!  А  что!  В  двадцатые,
тридцатые  годы любой милиционер мог пристрелить кулака ли, богатея ли прямо
у него на  дворе. Об этом книги написаны, и по радио читали, как  один кулак
прижимал, обсчитывал батрака, а его за это пустили в расход средь бела дня у
всех  на  глазах,  чтобы  неповадно  было  обижать бедноту. Но больше  всего
Базарбай  любил  рассказывать,  сам  возбуждаясь от своих  слов, как  он дал
Бостону от ворот поворот, как он его костерил да материл, когда тот заявился
к нему  на Таман.  Базарбаевы собутыльники, по большей  части слонявшиеся  в
зимнее  время от  безделья домотдухчу*,  гоготали так, что стекла  звенели в
промозглых и смрадных  от табачного  духа  помещениях общепита,  поддавали и
подначивали  пьяного  Базарбая,  еще  больше  разжигая его бахвальство.  Эти
разговоры доходили и до  ушей Бостона. Вот почему  произошел большой скандал
на совещании у директора совхоза.

   *Домотдухчу - сезонные рабочие домов отдыха.

   Накануне всю ночь  проворочался  Бостон  от бессонницы, от  нахлынувших
вдруг тягостных  дум. А все началось с того,  что опять закружили поблизости
от зимовья волки и опять затянули ту невыносимую, душу выворачивающую песню,
и опять, дрожа от страха, прижималась Гулюмкан к мужу, а потом не выдержала,
принесла  снова спящего  Кенджеша в  постель и поглаживала  его,  прикрывала
телом, точно ему что-то угрожало. Не по себе становилось  от  этого Бостону,
хоть он и  понимал, что  женщине простительно бояться темноты и  непривычных
звуков.
   Несколько раз порывался Бостон пойти и дать залп из ружья,  но  жена не
отпускала, не желала ни на минуту оставаться  одна. Потом она все же  уснула
тревожным, чутким сном, но  Бостон так  и не смог одолеть бессонницу. Всякие
мысли лезли в голову. И  получалось, что  чем дольше  он жил на белом свете,
тем  трудней и сложней становилось  жить,  и не столько  даже  жить, сколько
понять смысл  жизни. То,  о  чем прежде  не  думалось или думалось невнятно,
где-то   в  глубине  души,  теперь  возникало   в  мыслях   с  настоятельной
необходимостью ответить себе, что есть что.
   Вот ведь с самого детства жил своим трудом. Судьба ему выпала  тяжелая:
отец его погиб  на войне,  когда он во втором  классе  учился,  потом умерла
мать, старшие братья и сестры жили сами по себе, иных уже и не было в живых,
и  он  всем был  обязан только  себе,  только своему труду, он,  как  теперь
понимал, шел к некой поставленной самому себе цели упорно, неуклонно изо дня
в день,  работал не  покладая  рук и  считал,  что  только  в этом  и  может
заключаться смысл жизни. Так же  истово он заставлял трудиться  и  всех, кто
работал под его началом.  Многих из тех,  кто прошел его школу, он  вывел  в
люди, научил работать, а через это  и ценить саму жизнь в труде. Тех же, кто
не стремился к этой цели,  Бостон  откровенно не  любил и не понимал. Считал
таких людей никчемными. Был с  ними сух и неприветлив.  Знал, что многие его
за  это  поносили за глаза, называли жмотом, кулаком,  сожалели, что  Бостон
поздновато родился, а не то гнить бы его костям в снегах Сибири. Ни на какую
хулу Бостон, как правило, не  отвечал, ибо никогда не сомневался, что истина
на его стороне,  иначе и  не  могло  быть, иначе свет перевернулся  бы вверх
дном. В  этом он был убежден  так же, как и в том,  что  солнце  восходит на
востоке. И лишь однажды слепая судьба поставила  его на  колени  и заставила
горько каяться, и с тех пор познал он тяжесть и горечь сомнений...

V

   С Эрназаром,  покойным мужем Гулюмкан,  до того трагического случая они
проработали вместе  три  года.  Хороший был работник,  ничего  не скажешь, и
человек надежный - именно такой нужен был Бостону в его бригаде. Эрназар сам
пришел к нему, и с того и началась их общая работа. Как-то осенью приехал он
к  Бостону  в Бешкунгей,  где стояла  тогда отара  перед  зимой. Поговорить,
сказал, приехал.  За  чаем как раз и поговорили. Надоело,  сетовал  Эрназар,
работать с кем попало; как ни старайся, а если старший чабан не хозяин, мало
проку  в одном  старании. Вот  годы идут,  две  дочери подрастают, смотришь,
замуж  скоро выдавать, время-то быстро катится, и сколько ни  работаю, а сам
весь в долгах, дом построил, кто  не знает, во что это  обходится, а у тебя,
Боске,  так называл  он  его  уважительно, не  скрою, можно и  поработать  и
заработать.  За  шерсть,  за  приплод,  за  привесы  всегда  у тебя,  Боске,
премиальные идут, и немалые. Вот и надумал просить тебя, если не возражаешь,
поговори  с директором, пусть перебросит  меня  к тебе первым чабаном, твоей
правой  рукой. Не подведу, сам  понимаешь, иначе  не стал  бы этот  разговор
заводить...
   Бостон знал Эрназара и до этого, как-никак в одном совхозе жили, причем
Гулюмкан приходилась отдаленной родственницей его жене Арз